Дмитрий Русский - Столярова Наталья. Страница 7

— Да, бывает такое…

— Она обещала, что похоронят моего малыша, памятник поставят, могилку покажут. Только фамилия там будет другая. Что я судьбу ей спасу, ведь такого урода она взять не может — Антон его не признает. Я согласилась: мёртвого ребёнка не вернешь, а от фамилии на памятнике, тоже ничего не изменится. А у Люции, может, жизнь сладится, ещё детки будут. Нормальные. Только я твёрдо сказала: сама этого ребенка сдавать в детдом не буду, пусть уж решают, как хотят.

Они замолчали. Митяю показалось, что кто-то плакал. Потом женщина заговорила снова:

— После уж сестра-хозяйка мне сказала, что сама снесла мальчика к Дому малютки и на крыльце оставила. Написала в записке «Дмитрий Антонович русский». Фамилию не стала, конечно, писать. Нельзя. Это она национальность написала. А у вас мудрить не стали, фамилию дали — Русский.

— А сама-то пришла зачем?

— Да на сердце неспокойно… Думаю, дай посмотрю на мальчишку. Как ему тут?

— Пока нормально. Он ведь не знает… В зеркала они не глядятся. А маленькие у нас — не злые. Стараемся. Вот дальше, бедному, достанется. Хлебнёт лиха…

— Я вот вещи принесла. Хорошие. И фрукты. Передайте ему. Только не говорите ничего. А то мать будет ждать…

Митяй запомнил разговор дословно. И хотя в ту ночь почти ничего не понял, но решил прямо с утра найти зеркало. А в Доме зеркал не было. То ли заведующая такая умная — решила их не заводить: ещё наглядятся на себя за всю жизнь… То ли просто — не было надобности: работали здесь женщины пожилые, с печатью усталости и печали на лицах. Прихорашиваться некому.

Митяй начал обход Дома и все-таки нашёл место, где зеркало было — в кабинете заведующей. В щелку увидел: большое. Оно висело в простенке, между двумя окнами.

Он караулил весь день, с перерывами. Но кабинет ни разу не оставался пустым. Митяй узнал, что заведующую зовут Нина Петровна, несколько раз слышал, как отвечала по телефону: «Да, я, Нина Петровна».

Она выходила, конечно, но всегда закрывала дверь на ключ. Но Митяй дождался. По коридору спешила нянечка. Она тяжело топала ногами и приговаривала на ходу: «Батюшки мои…» Распахнула дверь в кабинет:

— Нина Петровна, скорей! Толику Ярцеву плохо совсем. Умирает он…

Они вместе выбежали из кабинета, а Митяй тихонько проскользнул внутрь. Подошёл к зеркалу. Долго всматривался в отражение. Несколько раз провел рукой по лицу, будто хотел стереть то, что увидел.

Потом осмотрелся, взял со стола тяжёлую железную штуковину — подставку с двумя рожками — и изо всех сил ударил по блестящему стеклу.

Он успел убежать. Только вечером услышал, как шептались нянечки:

— В кабинете-то у Нины — зеркало вдребезги…

— Да, плохая примета. Быть несчастью…

Но всё обошлось. Выздоровел Толик, и не случилось ни пожара, ни наводнения. А то, что происходило в душе маленького Митяя, никого не интересовало…

Митяй вернулся из школы раньше всех. Он до сих пор не мог привыкнуть к самому обычному: можно, например, открыть холодильник и выбрать то, что хочется. Сегодня он решил первый раз в жизни пожарить яичницу-глазунью. Он видел, как ловко это делает Георгий, приговаривая: «Блюдо — мужское, самое простое: раз-два и готово…». Митяй смело поставил сковородку на плиту и зажёг газ. Долго прикидывал, какого размера должен быть кусочек сливочного масла… Первое яйцо выскользнуло из рук. Пришлось брать тряпку и подтирать сопливую лужицу. Сковородка уже дымилась, когда над ней удалось разбить два яйца. Желтки почему-то неровно растеклись, и яичница вышла — безглазой. Но как это было вкусно! В чай он положил целых пять кусков сахара и долго пил его, думая о том, что сказала напоследок Маша…

Безо всякого плана Митяй вышел из дома и побрёл — куда глаза глядят. Миновал площадь, какую-то длинную тихую улицу, где встретил всего двух прохожих, и остановился на набережной. Должно быть, летом здесь красиво. Перед ним стлалось застывшее поле реки. Кое-где оно пересекалось чёрточками лыжни, и темнели неподвижные фигурки рыбаков.

Митяй повернулся и пошел в обратную сторону. В голове выстраивались схемы, похожие на пунктиры следов и плавные изгибы лыжни, припорошенной снегом.

Близнецы сказали, что Борис скоро умрет. Подслушали, по обыкновению, разговор взрослых? Или…

Он вспомнил, как Маша в сердцах крикнула: откуда Эти всё знают? Может быть, и в самом деле — знают? Дома, между собой, близнецов так и звали — «Эти». Перед глазами Митяя вставали картинки, которым раньше он не придавал значения. Но они словно дожидались, когда можно будет их сложить — одну к одной.

На Бориса, самого младшего в доме, Митяй обращал внимание меньше, чем на всех. Но почему-то, когда Митяй входил в столовую, то сразу встречал его настороженный взгляд. Сколько ему? Вроде бы, девять. Да, Георгий вчера за ужином сказал, что через неделю у Бориса день рождения. Значит, исполнится десять лет. Отличался он необычной внешностью, больше всего — цветом кожи. Может, и правда, больной? И ведь не спросишь, потому что — немой. Но слышал Борис явно лучше остальных: его нельзя было застать врасплох.

Близнецы Борису досаждали постоянно. Могло показаться, что Эти играют с ним в прятки. Они с криками вытаскивали его из-под дивана или кресла, иногда — даже из шкафа. Но однажды, во время такой «игры», Митяй увидел глаза Бориса — полные боли и отчаяния. Почему он убегал от близнецов именно к Лине?

Да, чаще всего Борис находился возле Лины. Он отвозил её в школу, никому не позволяя катить инвалидное кресло. Терпеливо ждал возле крыльца после уроков. И в общей комнате всегда старался занять место поближе к ней. И в столовой садился только рядом. Странно, что Борис никогда не смотрел телевизор: ведь он всё видел и слышал! И как раз телевизор мог быть для него «окном в большой мир»…

А ещё Митяй видел, как Лина гладила Бориса по голове, и тот слегка прикрывал тёмные глаза и замирал возле её ног, иногда поправляя складки клетчатого пледа.

И опять Митяй вышел к реке. На этот раз к речному вокзалу. Зимой тут всё замерло. Застыли жирафьи шеи портовых кранов, и вмёрз в лёд дебаркадер.

Ковчайск раскинулся на полуострове, с трёх сторон его окружала всё та же Кама. Но здесь, в нижнем течении, она выглядела иначе, став полноводной огромной рекой.

Митяй боялся признаться себе, что его беспорядочный маршрут связан с единственным желанием — случайно выйти на счастливое пересеченье, которое выведет в волшебный город Зордарн.

На Южном Урале — мягкие зимы. А когда идёшь быстро, холод почти и не чувствуется, если нет ветра. Наступали сумерки. Силуэты домов и деревьев слегка размывались и казались растушёванными кистью…

Митяй шёл по парку. Тропинок на снегу много, они образуют какой-то сложный узор, без смысла и ясного направления. Какую выбрать?

Он слушал внутренний голос.

И пересёк черту.

Под ногами зашуршали осенние листья. Похоже, это был полдень. Парк расцвечен красками, которые есть только у природы. Начало сентября? Да, трава ещё зеленела в последней попытке жить, но уже стелилось сверху оранжевое и жёлтое, будто соревнуясь: кто кого?

Митяй замер у парковой скульптуры: ещё минуту назад он проходил мимо, отметив разбитый горн, отколотое запястье бывшего бравого пионера, и похабное слово, прописанное неровно и жирно на старом постаменте. А сейчас он видел отблески солнца на закинутой трубе. Да, вспомнил! Инструмент зовётся — фанфара. И выкрашена она золотистой краской. И худенький мальчик стоит на высоком белом возвышении…

Теперь Митяй знал, куда идти. Летний навес возле кафе уже убран, но манит яркими огнями вывеска, и дверь — вот она — совсем рядом. Он замешкался на пороге, ведь в прошлый раз шагнул из неё — обратно, в свой обыкновенный мир. Неодолимо тянуло повернуть и навсегда остаться в городе, который снился ему многие годы в редких счастливых снах. Зордарн…

Но уже открыл дверь и переступил порог. Он скинул куртку в гардеробе и прошёл в затемнённый зал. На лице официанта — обаятельная улыбка. И только тут Митяй вспомнил и мгновенно вспотел: деньги! Сунул руку в карман джинсов и резко повернул к выходу. Но официант успел подхватить его за локоть, сделав вид, что не заметил растерянности. Он доверительно наклонился и низким бархатным голосом заворковал: