Мое милое детство - Лукашевич Клавдия Владимировна. Страница 16

— А как же ты говоришь, что все девицы на дедушку заглядывались? — ловим мы нянюшку на слове.

— Так то другие… Да и так, к слову сказать… Что вы пристали… У нас Костенька был не ветрогон какой… Не то что нынешние молодые люди. У нас, у его матери Надежды Ивановны, дети строго были ведены… Костенька маменьку ослушаться не смел… Дома, бывало, только картинки рисует или стишки пишет. Ни куренья, ни других глупостей у нас не дозволялось… А то сядет на клавикордах играть, шутит, смеется… как и теперь… И всем с ним весело.

— Как же он бабушку высмотрел?

— А так высмотрел: ходил из гимназии по двору да через решетку все заглядывал, как девицы в саду гуляют… А она там, бывало, среди них, милушка, точно уточка плавает… Только раз вечером, уже я спать собиралась, Костенька пришел ко мне и показывает картинку… Он всегда, бывало, разные шутки на всех рисовал: то сестриц с пяльцами в огромных кринолинах, а то даже и меня с ухватом или кочергой… А тут он спрашивает: «Няня, кто это?» Смотрю, — красавица… Ну, я сейчас косы узнала… Говорю: «Никак это ты, Костенька, нашу Танечку, срисовал?» А он как запрыгает, как бросился меня обнимать да целовать и все говорит: «Я так и знал! Это Татьяна… Татьяна… Пушкина…»

А я спрашиваю: «Какая такая Татьяна Пушкина… Иванова ее фамилия». А он смеется. Конечно, молод был и глуп. Молодость для всех одинакова… Только уж после я узнала, что он это все из книжки вычитал.

Кончил он гимназию, поступил в школу учиться рисовать… Очень он был к этому склонен… Поучился, кажется, года два и пристал к маменьке: «Хочу жениться».

Она спрашивает: «На ком?»… Говорит: «На Танечке Ивановой».

Господи, что тут было сначала… И плакала Надежда Ивановна и бранила-то его, ни за что не хотела женить: во-первых, что рано ему, а во-вторых, что невеста была из простых… Наш-то был дворянского рода, а она сиротка-мещаночка… Константин Никифорович так-то затосковал, так запечалился, что не пил, не ел… Я сама извелась, глядя на него…

Стала говорить с Надеждой Ивановной, что, мол, женить его… Не помер бы с горя… А она уже и сама видит, что дело плохо: сердце матери жалостливо… Стала она будто по делу звать к себе на квартиру Танечку, то пошить, то узор нарисовать, то по хозяйству помочь. Познакомились они с Константином Никифоровичем, и наша скромница очень вашего дедушку полюбила, рада была, что ей такой жених достался. Вы не смотрите, что он горбатый… А за него каждая барышня из высокого рода замуж бы пошла.

— Нянечка, а какая у дедушки с бабушкой свадьба была?

— Свадьба была такая веселая… Просто пир горой. Не то что теперь. Два дня пировали. Прабабушка ваша уже все забыла и полюбила Танечку, как родную дочку… Все приданое ей в приюте сшили. Да и платье подвенечное… И такая-то она, голубочка, была, ну просто куколка сахарная… А уж косы-то, косы… Все дивовались и любовались. В то время и барышня наша заневестилась… Александра Никифоровна очень хорошую партию сделала. Муж ее был важный и богатый чиновник…

Вскоре Надежда Ивановна померла. Константин Никифорович из академии художественной должен был выйти да на службу поступить… Служба нелегкая… Семья большая, да, слава Богу, прожили ваши дедушка с бабушкой век душа в душу… Я сначала к нему переехала… Вместе с Татьяной Степановной детей растили… А после к Клавденьке… И вот вас, моих пташек, нянчаю… Так-то в старину бывало.

Кончит няня рассказ, бросишься к ней на шею и хочется слушать, слушать еще и еще.

— Ну, расскажи, как папа с мамой женились, — просим мы нашу старушку — это была ее излюбленная тема для рассказов. Она с удовольствием вспоминала, какое счастье послал Господь ее барышне.

— Владимир Васильевич был такой деликатный, такой скромный, обходительный, как красная девушка. Придет, бывало, постучит в калитку, мы по стуку догадывались, что он; спросишь: «Кто там?» А он там вежливо, тихо: «Это я, Мирец-Имшенецкий… Спросите, нянюшка, Татьяну Степановну, не помешаю ли я барышням». Бабушка ваша, конечно, была рада такому кавалеру для своих дочек… Милости просим… А он всем угождает: шелка подберет, шерсть размотает, с тетушками займется, маме вашей тетрадки перепишет и дедушке во всех мастерствах поможет… Видим мы, что тихий, непьющий и по домашности клад, к тому же образованный и дворянского рода… Стали мы с Татьяной Степановной Бога молить о счастье Клавденьки… Пора ей было замуж… И он вскоре посватался… С тех пор вот как голубки живут…

— Нянечка, папа маму очень любит… — говорим мы.

— Уж так-то любит… Больше и нельзя… Дай Бог им всю жизнь в таком согласии прожить. Клавденька-то наша горячая… А Владимир Васильевич все ей в глаза смотрит, балует… А жена должна мужу угождать и слушаться и семью беречь и наблюдать…

У нашей няни и у бабушки были очень определенные и строгие взгляды на обязанности жены и матери.

Как мы любили наши тихие вечера втроем с няней… Много поэзии было в ее сказках; многое из рассказов того, что «вправду было», запало в детские сердца и осветило жизнь тем примирительным светом, какой видели кроткие глаза нашей дорогой старушки…

И, сидя на кожаном диване, прижавшись к няне, мы не уставали повторять:

— Расскажи еще, что вправду было… Расскажи про царя… Как вам волю дали…

— Ну уж это в другой раз, — ответит няня.

И мы с нетерпением ждем не дождемся этого другого раза.

VIII. Сестры

Сестры совершенно не походили друг на друга. Наружность, характер, способности, стремления — все у них было своеобразное, оригинальное в каждой. Они росли вместе, при одной и той же обстановке, их воспитывала, как умела, любящая семья… Но между ними как будто ничего не было общего. Отчего это бывает? Трудно объяснить. Было что-то родственное в их манере говорить и в улыбке… Кроме того, у всех четырех сестер были чудные, длинные волосы — наследство от бабушки. Самая младшая сестра была наша любимица — тетя Манюша; самая старшая — наша мама.

В жизни человека часто бывают странные, непостижимые события. Будучи глубоко верующей, я убеждена, что судьбы людей в руках Божиих и Он помогает своим избранникам: на каждом шагу бывают поразительные примеры. Но люди часто приписывают их случаю, совпадению… Так было и с нашей тетей Манюшей.

С малых лет у нее были большие способности к музыке. Еще пятилетним ребенком она прекрасно играла по слуху на своих разбитых старинных клавикордах. Говорят, что в день обручения нашей мамы явился в дом бабушки священник и был поражен: он увидел, что крошечное существо сидит на стуле и малюсенькими ручонками наигрывает «Коль славен…».

— Диво-дивное… Младенец бессловесный прославляет Господа, — проговорил батюшка и благословил крошку. Он никак не мог поверить, что тете Манюше всего 8 лет и она так хорошо играет… Она ведь была горбатенькая и такого крошечного роста, что ее едва было видно из-за фортепиано.

К сожалению, у дедушки не было средств учить своих дочерей. Кое-как он выучил их только первоначальной грамоте, а бабушка обучила их хозяйству и разным рукоделиям. Один дедушкин приятель, старый чиновник, показал тете Манюше ноты. И вот она стала их разбирать, стала учиться играть самоучкой и по-своему глубоко понимала музыку и страстно любила ее. Но достать ноты было трудно. Она искала их всюду, просила у всех и сама, как умела, переписывала.

Дома ее не одобряли за игру на фортепиано: она должна была рукоделием зарабатывать деньги. А душа ее стремилась к музыке. Она не могла жить без искусства, без вдохновения… Все кругом нее выливалось в какие-то звуки. Они ей слышались неведомые, прекрасные… Куда-то манили ее, вдохновляли и наполняли ее жизнь.

Тетя Манюша была, как я уже сказала, горбатенькая. Она была очень маленького роста. Мне было 8 лет, а ей 17, и мы были одного роста.