Мое милое детство - Лукашевич Клавдия Владимировна. Страница 17

Н аша тетя была сама кротость, сама доброта… «Машенька у нас добродетельная», — говаривала нянечка. И все любили это нежное, ласковое, уступчивое существо. А мы ее просто обожали. Она была наша старшая сестра, друг, советник и товарищ в играх.

Тетя Манюша была живая, веселая, жизнерадостная девушка… Н о в ней было что-то «не от мира сего». Она мало интересовалась обыденной жизнью и витала мыслями и чувствами где-то далеко, вдали от серого домика и людей. У нее было бледное худощавое лицо, длинные черные волосы и огромные, задумчивые глаза, которые всегда казались грустными. Эти глаза были даже чересчур велики для ее лица и роста… Но сколько в них выражалось прекрасного: вся ее чистая душа, доброта, кротость и любовь к возвышающему прекрасному искусству.

Бывало, она нас обнимает обеих и заговорит быстро и живо. Глаза уставит куда-то вдаль:

— Знаете, детки… я буду всегда, как теперь, — с папенькой и маменькой… Но я бы хотела прожить как-нибудь с пользой… Чтобы у меня были друзья. Если я к ним долго не прихожу, чтоб им меня не хватало… Чтоб обо мне скучали, ждали…

— Мы вас любим, тетя Манюша. И всегда скучаем, когда вы долго не приходите… — утешаем мы нашу любимицу.

— Не так… Я хочу быть особенно нужной и любимой чужими…

Чаще всего она нас тащила к своему фортепиано и импровизировала [33].

— Слышите… Вот птичка поет… Вот няня сказку рассказывает… смешную… теперь страшную… А вот куклы танцуют… Теперь девушка песню поет…

— Тетя Манюша, как это вы так умеете играть! Все понимаете. Как хорошо! — удивлялись мы.

— Нет. Нет. Я ничего не умею. Ничего не понимаю. Все делаю плохо; сестры за дело меня бранят. Я не играю, а бренчу… Я упрямая и настырная… Я им только мешаю, — с отчаянием говорила тетя Маня.

Ее бледные щеки разгорались. Глаза сверкали, и в голосе слышались слезы. Она всех любила, всем все прощала. Но только собой бывала всегда недовольна и себе ничего не прощала.

Тети наши почти нигде не бывали — ни в театрах, ни концертах, только изредка у родных и подруг. И вдруг через дядю Лиодора тетя Маня попала в оперу. Это было необыкновенное событие в нашей семье. У меня и теперь при воспоминании прошлого точно раздается в ушах какой-то восторженный гул. Все тогда радовались за тетю Манюшу и вместе с нею… А разговоров хватило на всю жизнь.

Тетя Манюша попала первый раз в театр, когда ей было 17 лет. И она услышала оперу «Фауст».

Помню, как она прибежала к нам, как целовала маму и нас и, задыхаясь, все твердила: «Это сон… Это лучшее в жизни… Я не верю, что я все это слышала и видела… Понимаете»… И она рассказывала содержание оперы до мельчайших подробностей, описывала костюмы, декорации. Она повторяла это всем по многу раз; дома бежала к своим клавикордам, тащила кого-нибудь и играла на память почти все мотивы и все говорила, объясняла и восторгалась… В нашей семье все полюбили эту оперу… Каждый мечтал видеть и слышать ее.

Конечно, впоследствии жизнь у всех сложилась иначе: и тетеньки увидели и услышали не только эту оперу, но и многие другие. Особенно насмотрелась всего в жизни наша мама. Но бабушка так никогда и не побывала в театре.

Тогда, в давно прошедшее время, хотя все девушки жили проще, но переживали все радостнее и ярче… Так и наши молодые тетушки.

— Я хочу достать себе ноты… Я хочу играть, выучить эту несравненную дивную музыку. Мне хочется все снова пережить, — твердила наша маленькая тетя.

Но даже всемогущий дядя Лиодор не мог исполнить желание своей кузины: достать ноты в то время не так-то было легко, а купить было не на что.

Однако судьба делала свое таинственное дело… На долю тети Манюши, как говорится, выпало большое счастье… О нем она и не мечтала.

Много раз мы слышали потом всю эту историю. Ее рассказывали у нас на все лады. Передавали и подлинный рассказ маленькой тетушки:

«В тот вечер мне было очень грустно. Сашенька весь день сердилась и играть на фортепиано мне не позволила. Я подумала: такова моя жизнь будет всегда. Вечером я горячо-горячо помолилась перед образом Николая чудотворца. Я ничего не просила у Бога… Я просто изливала свою грусть… рассказывала свои думы… И Бог меня услышал… На другой день все изменилось. Нельзя выразить моей радости… Ведь это чудо!»…

— Ну, конечно, моя добродетельная, Господь тебе помог, — здесь всегда встревала няня.

Вот что случилось с нашей тетей. Она ехала в «город». (Васильевский Остров тогда считался как бы за городом). И если кто-нибудь ехал за Николаевский мост, на Невский проспект или куда-нибудь в центр, обыкновенно говорили: «Я еду в город».

Рядом с тетей сидела пожилая красивая дама. Они разговорились. Дама была такая приветливая, внимательная.

«Она все меня выспрашивала… Смотрела прямо в глаза. Всем интересовалась… Точно я ей была не чужая… И мне стало с ней так легко, точно я встретила кого-то родного…» — рассказывала тетя Манюша.

Она, конечно, сразу заговорила о своей любви к музыке… Как она выучилась играть… Рассказала, что дома ей не сочувствуют и много играть не позволяют… Что она слышала оперу «Фауст»… Мечтает когда-нибудь хоть на часок иметь эти ноты или хотя бы посмотреть на них.

Дама улыбнулась и сказала:

— Не странно ли, вот эта самая опера «Фауст» у меня в руках.

Действительно, у нее в руках был какой-то круглый сверток.

Тетя Манюша взглянула и сначала не поверила. Она думала, что та шутит. Так непостижимо показалось ей это совпадение.

— Да, да, милочка… Это ноты оперы «Фауст», — подтвердила дама. — Приходите ко мне… Я могу их вам дать домой на несколько дней.

Можете себе представить, что перечувствовала в те минуты наша тетушка?! Так нежданно исполнилось ее заветное желание! Разве это не было чудо?!

«Я, наверно, показалась очень смешной и глупой… Потому что не могла удержаться от слез и всю дорогу плакала».

Незнакомка чутким сердцем поняла, что переживала ее маленькая спутница… Она ласково сжимала руку тети Манюши и говорила:

— Так вы непременно придите ко мне… Как можно скорее…

Опера же «Фауст» при расставании вдруг перешла в руки тетушки. Эта встреча имела громадное значение в жизни тети Манюши.

Пожилая красивая дама оказалась известной в то время учительницей музыки [34]. Онапредложила бесплатно заниматься с тетушкой, заметивши в ней природный талант. И полюбила ее, как родную дочь… Через год тетя Манюша уже играла у нее на концерте и отличилась среди всех ее учениц.

Бабушка и дедушка, даже тетя Саша, благодаря вмешательству учительницы, уверовали в талант Манюши: ей разрешали играть на фортепиано даже в будни и позволяли меньше вышивать.

Все три тетеньки и наша мама всегда были заняты какими-то вышиваньями. Чаще всего они работали на пяльцах — золотом, шелками, канителью [35].

Они сидели над этой работой целые дни… Затем эти вышивки относила и устраивала тетя Саша куда-то в монастыри, иногда в Гостиный двор [36]или в частные руки.

Тетя Надюша работала хуже всех, и ей часто попадало от сестер.

— Наденька у нас ни к чему неспособна… Ни к ученью, ни к работе… Только и может, что на кухне маменьке помогать… да сладенькое подъедать… — говорили сестры.

Тетя Надюша даже и не обижалась.

— Не всем же Бог ум дает… У меня и памяти и сообразительности нет… В науке я ничего не понимаю, — откровенно сознавалась она.

— Ну уж и молчи тогда… Не вмешивайся в разговор… А то вечно так ляпнешь, что за тебя приходится краснеть, — говорила тетя Саша.

Действительно, слова тети Нади вошли у нас в пословицу… И говорили часто: ну вот, «ляпнула, как Наденька»…

Она была очень хорошенькая девушка, румяная, с серыми, немножко удивленными глазами. В движениях она была очень медлительна и, действительно, чаще всего молчала. Она любила поесть и обожала сладости… Что у нее было очень хорошо — это русые косы… Волнистые, красивые, почти до полу.