Пространство памяти - Махи Маргарет. Страница 15

Отвернувшись от окна, он увидел недоумение на лице Софи. Открытое окно ей было не по душе, хотя она и промолчала.

— Свежий воздух! — сказал Джонни и подчеркнуто глубоко вздохнул. — Тебе, Софи, он очень полезен!

— Ну да, возможно, — недовольно ответила она.

Джонни ногой пододвинул к ней кресло, и она послушно уселась, а он устроился напротив. Ему хотелось, чтобы она внимательно выслушала все, что он собирался ей сказать, и потому он взял ее за руки. Ногти, длинные, как у ведьмы, царапнули ему ладонь. Его передернуло.

"Что это я? — подумал Джонни с беспокойством. — Она просто стара и немного..." Он остановился. В свои девятнадцать лет он считал, что ему все нипочем, что он умеет принимать и наносить удары, и вот те на — с трудом заставил себя дотронуться до Софи. И все же она его интриговала. Медленно умирая в своем погибающем доме, она все равно не сдавалась. К тому же она так необычно смотрела на жизнь. Не пифия, но все равно своего рода прорицательница. И вот что замечательно, она его спросила: "Это ты?" Догадайся он ответить ей уверенно, она, возможно, заговорила бы стихами, как когда-то Бонни.

Бонни тоже одевалась необычно, разрисовывала свои наряды картинками, украшала лентами, рождественской мишурой или звездами из серебряной бумаги. У нее была шкатулка с кольцами, цепями из блесток и бутылочных крышек и позвякивающими браслетами. Нацепив все это на себя, она надевала перстень со змеей на средний палец левой руки (венчалась с магией, по ее словам) и начинала предсказывать будущее или давать мудрые советы в рифму.

Но когда они бежали из заповедника за помощью (уже зная, что никакая помощь вовремя не подоспеет), Джонни заметил, что она стянула с пальца перстень со змеей и швырнула его прочь. Луговые травы золотились в вечернем свете, и перстень мелькнул над ними, словно золотистое насекомое... не бабочка, а что-то поменьше и покомпактнее... пчела или муравьиная матка в свадебном наряде, которую почти никогда и не увидишь.

Вот он сидит в доме Софи и чувствует, что ее длинные ногти уперлись в его ладони.

— Софи! — произнес он громко и четко, словно говорил с глухой. — Послушай меня.

Пустота ее взгляда его уничтожала. Там, за этими милыми выцветшими голубыми глазами, не было никого, решительно никого.

— Ты меня слушаешь, Софи? — повторил он и слегка тряхнул за руки, чтобы завладеть ее вниманием.

— Конечно слушаю, — бодро ответила она и сжала его руки, хотя взгляд по-прежнему ничего не выражал. Он был погружен в себя, сосредоточен на том, что хранилось в памяти, за широким выпуклым лбом. Она и его-то замечала лишь потому, что он чему-то соответствовал в ее внутреннем мире.

— Софи! У тебя есть кто-то из родных? Дети? Кто-нибудь... как говорится... присматривает за тобой?

Он представил, что сказала бы мать, если бы, навещая в очередной раз бабушку, вдруг обнаружила, что в доме поселился какой-то незнакомый парень с подбитым глазом. Софи смотрела на него. Ее глаза, почти напрочь лишенные бровей и ресниц, были трогательно беззащитны. В них не читалось решительно ничего. Она хмурилась — не потому, что пыталась что-то сообразить — скорее потому, что хотела ему потрафить.

— Дети? — повторила она медленно, словно пытаясь понять едва знакомый язык. — Нет. Нет, по-моему, нет.

— А родные или друзья? — не сдавался он. — Теперь, после смерти Эррола... может, какие-то племянницы или племянники забегают тебя повидать?

Глаза просветлели. Что-то сработало в ее голове.

— Знаешь, у меня всегда есть в запасе печенье, — сказала она. — В доме всегда нужно что-то иметь — а вдруг кто-то возьмет и забежит.

Джонни вздохнул. Запасы печенья в доме уже становились одной из тех великих идей, вроде Истины или Справедливости, которые вечно занимают умы человечества. Впрочем, в одном он не сомневался: друзья и родные уже давным-давно не навещали Софи. Ее состояние явно было результатом одиночества и долгого, медленного развития болезни, в которую никто не вмешивался.

Софи, и не подозревавшая о своем состоянии, откинулась в кресле и вздохнула.

— Я немного устала, — призналась она. — Это место довольно далеко... как его там... куда мы ходили за этими штуками...

Но тут же вскочила с кресла и захлопнула окна, постучав по каждой раме ребром ладони, чтобы закрылись поплотнее, а потом снова села. Джонни поднял сумки с продуктами и отнес на кухню.

— Сейчас дам тебе чайку, — вяло сказала она ему вслед.

Прислушиваясь то к нарастающему, то к затихающему гулу транспорта на улице, Джонни поставил сумки возле раковины. Подергал ручку двери, ведущей на балкон, — но она оказалась запертой. Возле двери висело на крючке несколько подернутых легкой паутиной ключей. Сверху — ключ от английского замка, скорее всего от входной двери. Джонни снял его и, положив на стол, взял следующий, который выглядел подходящим. Ключ, хотя и не сразу, вошел в замочную скважину, но поворачивать его пришлось с помощью чайной ложки, ручку от которой Джонни вставил в головку ключа. Наконец дверь заскрипела и отворилась. Джонни вышел на балкон, чуть не перерезав себе при этом шею веревкой для белья, протянутой по диагонали. Он скинул веревку с крюка и кивнул манекену на балконе соседнего дома.

Внизу неслись стаи машин. Над головой, словно хищный клюв, изгибался огромный кран. "Вот стукнет тебя по макушке — и конец!" — подумал он. Подняв голову, Джонни увидел, что отверстия на кране нет. Из него никогда не польется вода, грозящая затопить весь город. По левую руку от него портновский манекен безглазо таращился на ту сторону улицы, вытянув руки, словно хитроумный фокусник, который вот-вот объявит зрителям об удивительном открытии, или человек, возмечтавший о рукавицах для промышленных работ; по правую руку раскинулся город. Неподалеку виднелась зеленая излучина реки, берега которой были засажены тополями и ивами. К западу от нее простирался городской парк с пыльными купами привезенных из Англии деревьев, а за ними на горизонте возвышались острые пики гор. Мир все еще прочно стоял на своем месте.

Немного успокоившись, Джонни вернулся на кухню и принялся вынимать покупки. Пыльный и загазованный уличный воздух лился в окна, но это все же было лучше, чем атмосфера, царившая в доме Софи. Джонни надвинул наушники на голову и, плотно прижав их к ушам, включил кассету.

ГОРОД, ЧТО ГРЕЗИЛСЯ МНЕ, УЛИЦА ГРЕЗЫ... — пели голоса. — РЯДОМ СО МНОЙ, СОВСЕМ РЯДОМ...

Джонни, посвистывая в такт, нашел вазу для апельсинов и поставил так, чтобы Софи сразу увидела. Однако когда он открыл холодильник, чтобы сунуть туда масло и яйца, то снова наткнулся на дрозда. Пока он с сомнением рассматривал его, на звук открываемого холодильника примчались кошки. Увидев в кухне Джонни, одни застыли на месте, а другие сгрудились у его ног. Секунда — и он был взят в кольцо.

— Берите! Он ваш! — сказал Джонни и осторожно вывалил дрозда на пол.

Кошки с интересом обнюхали дрозда, а потом опять заглянули в холодильник в уверенности, что оттуда может появиться кое-что поинтереснее. В конце концов Джонни открыл пакет сухого корма и насыпал его на пол, обходя миски с прокисшим молоком и нарезанным дольками бананом.

— Сейчас выгребу самую грязь, — сообщил Джонни кошкам.

Однако, принявшись за дело, Джонни никак не мог остановиться — уборка затягивала, как гипноз. Приятно было создавать из хаоса какое-то подобие порядка, пусть и по мелочам; он разбирал, оттирал грязь, раскладывал ложки в одно место, ножи — в другое, а печенье — в специально для него предназначенную жестяную коробку. С радостью обнаружил синие полиэтиленовые мешки для мусора и для начала сунул туда злосчастного дрозда.