Пространство памяти - Махи Маргарет. Страница 17

— Я всегда так ключи ношу, а то ведь потеряешь ненароком, а их кто угодно найдет и спокойно войдет в дом.

Джонни услышал, как ключ повернулся в замке. Дверь отворилась — Софи застыла на пороге, держа в одной руке ключ, а в другой — тяжеленную книгу. Она с сомнением уставилась на Джонни.

— Помнишь меня? — спросил Джонни. — Помнишь доброе старое время?

Но Софи ничего не помнила.

— Я тебе дом прибираю.

— Ну что ж, ладно, — ответила Софи все еще с сомнением и протянула ему книгу. — Что ты об этом скажешь? — спросила она. — Что это такое?

— Это книга, — отвечал Джонни и, взяв ее в руки, прочитал заглавие: — "История ангелов".

— Зачем ты мне ее дал? — настаивала Софи.

— Кто? — в свою очередь спросил Джонни.

Как странно — Софи вышла из дома и тут же вернулась с такой вещью в руках.

— Что ты об этом скажешь? — повторила Софи.

— Я и не знал, что их так много, — ответил Джонни, с уважением глядя на "Историю ангелов". — Я думал, там были только Матфей, Марк, Лука и этот, как его, четвертый...

— Они, знаешь, размножаются, — проговорила Софи многозначительно, — а потом заменяют добрых людей.

Джонни раскрыл книгу и увидел подпись на титульном листе.

— Бонни Бенедикта, — прочитал он вслух.

Он подумал, что ему все это пригрезилось, но нет, слова не исчезали. Джонни изо всех сил ударил себя по голове, чтобы привести мысли в порядок, однако ни книга, ни подпись не изменились.

— Ты говоришь, тебе ее дал какой-то мужчина? — спросил он Софи.

— В розовой... как ее там... нет, в желтой! Что ты на это скажешь? — повторила Софи.

Джонни опустил книгу.

— Прости, — сказал он. — Мне надо с ним поговорить.

Он рванулся к двери и выскочил на улицу Маррибел. Дверь захлопнулась.

Глава седьмая

Оказавшись на улице, Джонни отчаянно завертел головой, надеясь увидеть человека, давшего Софи книгу с именем Бонни. Кто бы он ни был, только бы его увидеть! Впрочем, Джонни особенно на это не рассчитывал. Книга возникла подобно видению и оказалась у него в руках лишь потому, что он стоял рядом с Софи, которая была своего рода магическим шутом. Машины шли таким непрерывным потоком — вряд ли кто-то мог бы перейти дорогу и исчезнуть, скажем, в "Промышленных рукавицах"; но в самом конце улицы, по его стороне, с каждой минутой удаляясь, шел какой-то человек. Джонни побежал за ним, но не успел даже крикнуть, как человек сел в машину и укатил. Сжимая в руках книгу, Джонни замедлил шаг, но назад не повернул. Он шел по улице Маррибел, читая вывески и дощечки на дверях, — ведь если Софи вышла на минутку и возвратилась с книгой, на которой стояло Боннино имя, значит, судьба наконец-то ему благоприятствует. "Что ты на это скажешь?" — спросила Софи. Было бы безумием не понять, что в этом что-то есть.

Он вдруг чрезвычайно воодушевился.

Все может вдруг чудесным образом измениться: он увидит вывеску со словом "Пифия. Компания с ограниченной ответственностью" и с изображением свернувшейся кольцом змеи. Улица Маррибел не молчала — ей было что сказать людям. Нет новому закону о гомосексуалистах!— читал Джонни. И тут же: Спасите китов!Улица кричала во весь голос, обращаясь ко всему честному народу; но Джонни она ничего не хотела даже шепнуть.

На этой улице не было просто домов, по крайней мере таких, где люди живут обычной семейной жизнью. Возможно, Бонни где-то здесь работает. Студенты, если удается, всегда где-нибудь подрабатывают. Постепенно, по мере того как Джонни осознавал, что откровений ждать не приходится, он все больше замедлял шаги. Дойдя до конца улицы Маррибел, он остановился на перекрестке, а потом прошел назад по противоположной стороне, лишь мельком взглянув на дом Софи. Мало-помалу непрерывный истерический рев машин начал его раздражать, и он, не размышляя, свернул в узкий переулок со странным названием "Тесемочный", который вывел его на берег реки. Внезапно Джонни понял, где находится... совсем рядом была школа, в которой он учился, а чуть дальше — дом, где все они жили, пока не уехали из Колвилла.

Вдоль излучины реки шла живописная дорога. Слева от Джонни еще не облетевшие ивы и тополя печально склонялись над водой. Осень осеняла своей грустной красой расположившиеся вдоль реки старинные особняки, из окон которых открывался вид на противоположный берег; там среди ив тоже вилась дорога, как две капли схожая с той, по которой он продвигался. На этой дороге царило оживленное движение.

По берегу мчались машины, а рядом яркими стрелами по темной воде неслись отражения их огней. Джонни медленно брел по узкой полосе травы меж ивами и тополями, с удивлением посматривая на торчащие из земли, словно серые локти, узловатые корни деревьев; эти места вызывали в его душе то ностальгию, то ненависть. Бывало, по этой дороге за ним с криком "Цыпа, цып-цып-цып!" гнались верзилы из старших классов, грозя свернуть шею, когда поймают. Вот за тем поворотом они его как-то раз окружили. Джонни остановился, мрачно глядя на тополь, к которому его прижали преследователи, отрезав своими телами и велосипедами путь к отступлению. Они залезли в его ранец и, вытащив оттуда фломастеры, намалевали ему толстые красные губы и длинные черные ресницы. А потом заставили танцевать. При одном воспоминании об этом ноги Джонни сами собой отбили чечетку: они тоже подспудно об этом помнили. Джонни послушно последовал их подсказке, держа книгу обеими руками, словно партнершу... степ правой, переборка левой... раз... и два... и три... пауза... четыре. "Улыбайся, Джонни! — командовала из прошлого мать. — Гляди веселей!" Он сделал несколько коротких проходов между изогнутыми локтями серых корней. На этот раз его никто не видел, кроме выскочившего с ревом из-за поворота белого фургона, который насмешливо погудел.

— Маленькое представление! — крикнул Джонни ему вслед.

Он знал, что обращается к тому, невидимому Джонни прошлых лет, который так и танцует с тех пор на этом берегу.

"Просто они хотят, чтобы на них обратили внимание", — говорила мать, помогая ему смыть нарисованные толстые красные губы и черные ресницы. Она ему сочувствовала, но считала, что скандала устраивать не стоит.

"Позвони в школу! Нельзя такое спускать! — негодовала Дженин. — Ведь при мне они его и пальцем не трогают".

Это была правда. На этот раз она, как ни странно, была на его стороне; чуть не тряслась от ярости, влетев в их скромную гостиную в колвиллском доме.

"А все этот отвратный Нев Фаулер! Я ему нравлюсь, а он мне противен. Он и Джонни задирает только затем, чтобы я его заметила. Только не выйдет! Буду просто смотреть мимо, словно его и нет".

"Ты никогда не станешь мужчиной, если не научишься сам за себя постоять", — говорил отец. В его голосе звучало не столько презрение, сколько обида, словно Джонни нарушил данное ему обещание. Джонни никогда не сомневался в том, что отец его любит, хотя это была какая-то непонятная любовь, запрещавшая ему защищать сына: он боялся, что так сын никогда не научится сам себя защищать. Казалось, будто колвиллские парни были ему ближе, чем Джонни.

"Вот видишь! — кричал он матери. — Может, танцует он и хорошо, только из-за этой чечетки у него бесконечные неприятности с ребятами — обыкновенными ребятами! Он слишком много играет с девочками".

Он не одобрял выступлений сына, хотя получаемые гонорары производили на него впечатление, в чем он, правда, никогда не признавался. Джонни потанцевал еще на том месте, где когда-то испытал такой страх и унижение. В голове у него смутно мелькало: вот бы кто-то возник и затеял драку — он им покажет, что он теперь такая сила, с которой нельзя не считаться. Когда его охватывала ярость, он всегда испытывал странное облегчение, зная, что вот-вот потеряет голову. Порой он даже радовался этому. Отбивая чечетку здесь, на берегу, он, как бывало и прежде, почувствовал радость. На миг почудилось, будто сейчас все станет на свои места, щелк — и все в порядке! Джонни остановился, но на душе все еще было легко.