Пространство памяти - Махи Маргарет. Страница 29

— Они принадлежат какой-то аудиторской фирме, которая владеет чуть ли не всей землей в этой округе. Фирма дожидается, пока у автостоянки истечет срок аренды, и тогда начнет здесь строительство... Не знаю, что они там будут строить, но что-то грандиозное.

Слушая, Джонни разглядывал пифию; неожиданно он с радостью уловил в словах Бонни ключ к разгадке того, что происходило в доме Софи. Он посмотрел на Бонни в упор.

— А ты кому платишь аренду? — резко спросил он.

Удивленная его тоном, она замолчала: губы без тени улыбки разомкнуты, темные брови приподняты.

— Какой-то аудиторской компании, — ответила она наконец. — Наверно, дома им и принадлежат. А что?

(Это означало: "Тебе-то что за дело?")

— Кто-то обирает Софи, — пояснил он. — Мне кажется, я знаю, кто этот тип, но доказательств у меня нет.

— Чтобы так думать, надо иметь основания, — возразила Бонни.

Она явно желала узнать побольше, но Джонни не хотелось рассказывать ей о розовых расписках.

— Я просто это чувствую, вот тут, — ответил он, с улыбкой прижимая руку к сердцу. — Если я его на этом поймаю, я ему покажу... Он у меня костей не соберет.

Заметив, как серьезно прозвучали эти слова, он быстро прибавил:

— А сесть мне разрешат?

Бонни рассеянно огляделась.

— Разрешат, только сам ищи куда. Должно же быть какое-то место. У меня есть пуф и стул, на котором я сижу, когда печатаю... да, еще подушки.

В голосе ее не чувствовалось подлинного радушия, скорее он звучал отчужденно.

Помолчав, она прибавила:

— Просто я немного выбита всем этим из колеи... Сижу себе и размышляю о природе метафоры, как вдруг в мою дверь — после стольких лет — стучится наконец рука из прошлого.

Она подсмеивалась над прошлым, но эти слова словно стерли пять лет, отделявшие их от того смутного и страшного часа, который они пережили вместе, и новая Бонни наконец-то совместилась со старой, будто две краски, нанесенные одна на другую, слились воедино. Да, что ни говори, но самые первые мысли о любви были для Джонни связаны с Бонни Бенедиктой, и в тот день, когда они стояли, глядя в бездну, поглотившую его сестру, она крепко обняла его и прижала к себе. Стоя теперь у нее в комнате среди книг, Джонни чувствовал себя так, словно прошло всего несколько секунд с тех пор, как он и Бонни дрожали и плакали, вцепившись друг в друга на краю скалы. Они должны начать разговор с того момента, когда любовь и смерть слились воедино в его крови, как прошлое и настоящее сейчас. Он понял все это интуитивно, на уровне не слов, а знаков... Но разве знаками такое объяснишь?

— Как твои родители? — спросил он, просто чтобы что-то сказать.

— Ты их видел позже, чем я, — ответила Бонни и улыбнулась. — Как они тебе показались?

— Хорошо, — признал он. — У них были гости.

И снова молчание, грозившее стать между ними.

— А кто этот парень, с которым ты спорила на рассвете — во вторник, кажется?

Джонни сам удивился своему вопросу — он и не думал его задавать.

— Не важно кто, — ответила Бонни сдержанно. — Лучше скажи мне, как поживают твои родители.

— Хорошо, когда я их видел в последний раз, — вздохнул Джонни. — Это твой парень?

— Он человек взрослый, но тебя это не касается, — ответила Бонни со смехом, хотя видно было, что его настойчивость ей не по душе.

— Я не слышал, о чем вы там говорили. Просто секунд десять следил за вашими тенями на стене, — пояснил Джонни.

— Ну ладно, а ты чем занимаешься? — спросила Бонни, решительно переводя разговор и подталкивая к нему пуфик. На этот вопрос у Джонни всегда был наготове ответ — еще в начале года он сочинил об этом стишок.

ответил он и, беззвучно хлопая в ладоши, прошелся чечеткой — восемь тактов на месте, полный оборот на левой ноге и дробь правой. — Горе в том, что в кроссовках чечетка звучит слабовато, — прибавил он сокрушенно. — Да и музыка тоже не помешала бы. Работу я искал, но мне не везет — пока...

— Ясно... А почему ты не гремишь на эстраде? — чуть насмешливо спросила Бонни.

Слава, выпавшая на долю Джонни и Дженин в свое время, никогда не производила на нее особого впечатления.

— Ты знаешь почему, — ответил Джонни. — Ты же при этом присутствовала. — Он уселся на пуф, отказываясь от преимуществ, которые давал ему рост. — Звезда нашего номера вышла из игры, не так ли?

"Интересно, что она на это скажет", — думал он напряженно; опять они приблизились к тому, что лежало между ними. Подобно двум пиратам из приключенческого романа, зажавшим в кулаке по половинке золотой монеты или карты с указанием, где зарыто сокровище; каждый из них знал лишь половину случившегося тогда, и Джонни понимал, что робость или те пять лет, которые отделяли их от того дня, могут помешать им сложить половинки вместе.

Бонни промолчала. Джонни со вздохом пожал плечами.

— Я человек с большим будущим позади.

— Опять напрашиваешься на комплименты, — презрительно бросила Бонни. — Ты был настоящий танцор. Все это знали, даже Дженин.

Джонни так удивился, что даже не сразу нашел, что ответить.

— Кто это тебе сказал? Уж конечно не Дженин, — недоверчиво произнес он наконец.

— Как раз она и сказала! — Повернувшись к нему спиной, Бонни вытаскивала большую подушку из-под раскиданных на полу книг и бумаг. — Дженин всегда говорила правду, даже если это ей и не нравилось. А я слушала ее с удовольствием — меня всегда интересовало, что она скажет. Это нас и свело. Такое сочетание выпадает нечасто... Может, раз в тысячу лет.

Она подняла подушку и ударила по ней кулаком.

— Только насчет тебя она могла мне и не говорить. Все это видели... конечно, не постоянно... а так, от случая к случаю. Мы обе тебе завидовали. Что тебе дать? Чаю?

— Нет-нет, спасибо, — поспешил отказаться Джонни. — Я ничего не хочу.

Ему не терпелось услышать еще.

— Слушай, но ведь это благодаря Дженин мы побеждали на всех просмотрах.

— О, Дженин была артистка! — воскликнула Бонни. — Она всегда замечательно смотрелась, но настоящим танцором был ты. Мне и раньше казалось, что у тебя с пространством особые отношения.

"Вот оно, — подумал Джонни. — Пусть она коротышка, хрипит и вся в веснушках, все равно у нее что ни слово, то откровение". Раз уж родилась пифией, так на всю жизнь пифией и останется. Не исключено, что Бонни над ним смеется, но голос звучит совершенно серьезно. К тому же ее слова совпадали с тем, что он нередко чувствовал сам. Конечно, приятно было танцевать на сцене, приятно сниматься в рекламе для телевидения, но во время этих выступлений он никогда не преображался. Другое дело — когда танцуешь без публики. Иногда, когда он репетировал в одиночку, прислушиваясь к сложному и как бы неизбежному ритму, который выбивали ноги, он верил, что просто извлекает его из сердца вселенной, и чувствовал себя великолепно.

— Это очень абстрактный талант, — сказала Бонни, словно прочитав его мысли и закончив их вместо него.

Подушку-то она нашла, но все никак не садилась, словно не соглашалась на серьезную беседу. Стояла перед ним, обняв руками подушку, будто никак не могла решить, что же дальше. Джонни тоже не мог решиться. Он чувствовал, что надо что-то спешно предпринять, но не понимал, как к этому подступиться. Они не настолько хорошо знали друг друга, чтобы просто перекинуться новостями или поговорить серьезно; к тому же оба слишком много пережили, чтобы теперь спокойно болтать о пустяках. Как бы там ни было, но он должен сказать что-то или попрощаться и уйти.

— Ну а как твоя сестра? — спросил Джонни. — Когда я был у твоих, я ее не видел. Она все еще живет дома?

Бонни отвела глаза. Теперь она уставилась в пустоту.

— Ах уж эти сестры... — протянула она наконец. — Мы с тобой могли бы целый день проговорить о сестрах и о том, что они выделывают.