Трагедия с туфлями - Голдберг Вупи. Страница 8

— Ну, не то чтобы совсем уж пиратов… Он поехал на рыбалку на своей лодке, и ему показалось, что он увидел пиратский флаг на проплывающем корабле. Он наклонился, чтобы разглядеть получше, выпал из лодки и погиб.

— Он что, плавать не умел? — спрашивает Тиффани. — Я думала, лицензию на лодку дают только тем, кто умеет плавать.

Черт, я совсем забыла, что у отца Тиффани собственная яхта!

— У него был столбняк — такая болезнь, когда мышцы сжимаются и не могут разжаться. Он не мог пошевелить ногами, его затянуло под мотор и разрубило на кусочки.

Про себя я извиняюсь перед вымышленным маминым бойфрендом за жестокий способ, которым я с ним расправилась, но по крайней мере эта кровавая история заставит Тиффани молчать.

Кузина смотрит на меня выпученными от ужаса глазами, но ни о чем больше не спрашивает. Не дожидаясь, пока она придет в себя, я прячу туфли мисс Камиллы Фримен под одеяло, чтобы их не увидела мама.

— Идемте, девочки, — зовет мама. Мы берем куртки и идем за ней к двери. Похоже, Тиффани подташнивает. (Ну и ладно, мне достанется больше пиццы!) Я же, наоборот, чувствую, что парю в воздухе, не касаясь земли, словно летучая машина великого Леонардо.

Мы сидим в одной из передних кабинок ресторана «Белла Италия». Эпатин отец, невысокий, толстенький, черноусый, приносит нам плетенку с чесночным хлебом.

— За счет заведения, — говорит он и кланяется маме, демонстрируя нам прядь волос, зачесанную поперек блестящей, почти лысой головы.

Из кухни появляется Эпата. Она проскальзывает в кабинку и садится рядом со мной.

— Здрасьте, мисс Блэк, — говорит она маме.

— Эпата, ты ведь помнишь Тиффани, двоюродную сестру Бренды? — спрашивает мама.

Эпата и Тиффани без особой радости приветствуют друг друга. Тиффани оглядывает Эпату с ног до головы.

— Тебе нельзя красиво одеваться, потому что ты работаешь в ресторане, да? — спрашивает Тиффани.

На самом деле Эпата одета вполне симпатично, на ней нормальная футболка и джинсы. Я вижу, что она начинает краснеть, и думаю: вдруг на этот раз ей все-таки удастся окатить Тиффани оранжевой газировкой. К счастью, мама Эпаты понимает, что происходит что-то не то, и направляется к нам. Эпатина мама очень красивая. У нее блестящие темные волосы, а одета она в зеленое платье с рисунком из розовых и оранжевых цветов. Как-то раз она сказала мне, что это платье напоминает ей тропические леса в Пуэрто-Рико, где она родилась. Она загоняет Эпату обратно на кухню и принимает наш заказ. И вот уже мы наслаждаемся «Особой вегетарианской», а мама наливает нам мускатную шипучку из кувшина, принесенного мамой Эпаты. Мы едим и едим, пока уже не можем проглотить ни кусочка.

Мы прощаемся с Эпатой и ее семьей и неспешно проходим пять кварталов до нашего дома. Солнце греет мне шею. В парке катаются на роликах дети. Стоит чудесная погода, какая бывает только в конце лета. Мне хочется спать, и в то же время меня переполняет счастье. Мама открывает дверь и мы входим в квартиру.

— Пойду посплю, — заявляю я.

— Я, пожалуй, тоже, — зевает мама и идет к себе.

Я открываю дверь моей комнаты. Тиффани идет следом за мной.

На кровати сидит Помпончик. Он ворчит и чавкает. В зубах у него то, что осталось от туфелек мисс Камиллы Фримен.

Глава 7

От ужаса я застываю на месте и не могу даже заговорить. Тиффани протискивается в комнату, видит, чем занят Помпончик, и издает визг.

— Что случилось? — кричит из своей комнаты мама.

— Ничего, — хором отвечаем мы с Тиффани.

Тиффани бросается вперед и вырывает из зубов Помпончика мешанину ткани и лент. От туфель остались одни лохмотья. Подошва с автографом теперь похожа на швейцарский сыр — вся в дырочках от собачьих зубов.

Мы молча смотрим на рваные клочья ткани у нее в руках. В голове у меня пустота. Краешком сознания я понимаю, что нахожусь в шоке — это такое состояние, с помощью которого наше тело справляется с тяжелыми ситуациями. Например, если человеку отрежут палец, поначалу боли может и не быть, потому что тело как бы отключается.

Но потом оно снова начинает работать — увы, именно это со мной и происходит. Я оседаю на пол. Сердце стучит так громко, что я слышу шум крови в ушах. Что скажет мисс Деббэ?

Я почти забыла о Тиффани и вспоминаю о ней лишь услышав позади ее испуганный голос.

— Ты ведь не скажешь моей маме? Пожалуйста, не говори!

Я оборачиваюсь. Прежде я никогда не видела Тиффани испуганной, но сейчас она явно чего-то боится.

— Не знаю… я… — отвечаю я. Что делать? У меня скоплено двести сорок семь долларов и пятьдесят шесть центов на обучение в колледже — может быть, хватит, чтобы сбежать подальше, куда-нибудь в Марокко или в Узбекистан.

— Пожалуйста, не рассказывай ей! — умоляет Тиффани. — Она сказала, что если Помпончик еще хоть раз пожует чью-нибудь обувь, она отдаст его в приют! А уж если она узнает, что он сжевал такие туфли…

По ее щеке ползет слеза.

Я опять застываю на месте — во второй раз за последнюю минуту. Никогда не видела, чтобы Тиффани вела себя по-человечески. Я-то думала, она всегда получает то, что хочет.

— Ну, пожалуйста, не говори никому! — повторяет Тиффани. — Я подарю тебе свой айпод. И мою любимую видеоигру. Мне так жаль твои туфли!

Я смотрю на нее и понимаю, что завязла слишком глубоко и лгать дальше не имеет смысла.

— Это не мои туфли, — говорю я поникшим голосом.

Тиффани озадачена.

— Ну да, это туфли мисс Камиллы Фримен, но сейчас-то они твои, так ведь?

Я качаю головой.

— Они принадлежат моей преподавательнице балета. Я стянула их из ее кабинета сегодня днем. И собиралась потом вернуть. Но теперь…

Я ложусь на пол и закрываю глаза рукой. Мне стыдно перед Леонардо, который наблюдает за происходящим со стены. Уж он-то наверняка никогда не крал туфли у собственной преподавательницы.

Подбегает Помпончик и обнюхивает мою голову. Я открываю один глаз и смотрю на него. Глупый пес, думаю я, это ты во всем виноват!

Но в глубине души я понимаю, что виноват не пес. Я ведь знала, что он жует обувь, но не убрала туфли подальше. И кто тут, выходит, глупый?

Помпончик потихоньку придвигается ближе и начинает лизать мне лицо маленьким ласковым язычком.

Глаза у меня наливаются слезами. Я смаргиваю слезы и сажусь.

— Я ничего не скажу твоей маме, — говорю я. — Отдать собаку в приют — страшно даже подумать.

Тиффани бросается на меня с объятиями. Я так удивлена, что не могу ответить ей тем же.

— Спасибо, спасибо! — говорит она. — Я твоей маме тоже ничего не скажу. Про… ну, ты понимаешь.

Она кивает в сторону туфель, которые лежат на кровати грудой рваных лоскутов.

Я беру в руки то, что некогда было левой туфелькой, и рассматриваю со всех сторон. Расскажет Тиффани маме про туфли, не расскажет — не важно. Все равно правда выйдет на свет. И что тогда будет со мной?

Глава 8

До вечера следующего дня мы с Тиффани не выходим из комнаты. Мы не хотим попадаться маме на глаза, которая, как все мамы, непременно догадывается, если ты сделаешь что-нибудь плохое. Наверное, у мам есть для этого специальный орган, только в книгах по анатомии его почему-то не рисуют.

Мама ловит меня, когда я выбираюсь на кухню за соком. Я напрягаюсь. Но мама говорит только:

— Я смотрю, вы стали лучше ладить, да?

— Ага, — говорю я и пытаюсь улыбнуться, но чувство такое, будто у меня на лице грязевая маска, как у женщин из телешоу. Щеки словно застыли.

— Я очень рада, — говорит мама, целуя меня в макушку.

Интересно, а за кражу туфель ребенка могут посадить в тюрьму? Если да, то каюк моим большим планам.

Я возвращаюсь в комнату, и тут звонит телефон. Трубку берет мама. Мы с Тиффани слышим, как она говорит: