Как я стал кинозвездой - Оливер Хаим. Страница 16

— Тебе нельзя переедать, — сказала она в ответ на мои стоны. — С набитым желудком актерского мастерства не усвоишь…

— Актерского мастерства? — изумился я.

— Да. — Мама многозначительно усмехнулась. — Потерпи, скоро увидишь.

И я увидел.

В два часа раздался звонок в дверь. Лорелея всплеснула руками, воскликнула: «Это он!» — кинулась открывать и через минуту ввела в комнату еще одного незнакомца.

Должен вам сказать, что я редко у кого видел такой огромный живот и такие красные щеки. Человек этот напоминал огромную, толстенную бочку. Начал он с того, что так хлопнул меня по спине, что у меня перехватило дыхание.

— A-а, вон он, юный гений, о котором шла речь! — заухал он, как контрабас. — Замечательно! Давай знакомиться. Иван Иванов, но все меня зовут Фальстафом, ха-ха, из-за моего брюха, а также потому, что Фальстаф — лучшая моя роль. Меня даже в Софии помнят, я там двадцать восемь лет назад был на гастролях. Известно тебе, кто такой Фальстаф? Симпатичнейший из шекспировских героев, а Шекспир величайший из всех драматургов…

Он бы, наверно, еще долго распространялся на эту тему, но мама прервала его монолог.

— Энчо, — с чарующей улыбкой сказала она, — товарищ Фальстаф — заслуженный артист, он согласился ради тебя три раза в неделю приезжать из Стара Загоры. Будь прилежен и послушен. Он не дает уроков кому попало.

— Ха-ха! — Фальстаф опять заухал, как контрабас. — Только юным гениям, да, да, исключительно гениям…

Лорелея, страшно польщенная, что меня назвали юным гением, сказала «чао» и ушла, не забыв напомнить, что в четыре часа, сразу после занятий по актерскому мастерству, придет Маэстро. Я сказал: «Хорошо, мамочка» — и тяжко вздохнул.

Новый учитель похлопал себя по животу, который загудел, как пустая бочка, и опять заухал громовым голосом:

— Ну как, Энчо, идем в артисты, а? Да будет тебе известно: нет на свете профессии прекраснее актерской. Выходишь на сцену, перед тобой в темном зале сидят тысяча человек и как завороженные следят за каждым твоим словом, каждым движением…

— В кино тоже так? — как бы между прочим спросил я.

— В кино?! — Он страшно возмутился. — Кино — это не искусство! Понятно? Кино — это чушь! Тени, которые движутся по белой простыне и исчезают, стоит погаснуть электричеству. Актер в кино не видит перед собой зрителей, не слышит их дыхания, восторженных рукоплесканий, не выходит на поклоны, дамы не бросают цветов к его ногам… Фильм приходит и уходит, через месяц-два никто, кроме киноманов, и не вспоминает о нем… Вот, к примеру, скажи, скольких киноактеров ты помнишь — из тех, кто блистал пять, десять, пятнадцать лет назад? Одного Чарли Чаплина — и всё! Но Чаплин — гений, а главное, он в детстве играл на сцене…

Я слушал своего нового учителя и вспоминал, как у нас в городе встречали артиста, игравшего хана Аспаруха, как после сеанса его забросали цветами, как старшеклассницы бегали за ним по пятам, но не стал этого говорить, чтобы не обидеть Фальстафа. А он продолжал разглагольствовать:

— Знай, мой мальчик, кино — это пустое занятие, это коммерция, шумиха, реклама и деньги, презренный металл… А истинный актер живет не ради денег. Один раз, всего один раз, тому пятнадцать лет, меня пригласили на киностудию, предложили какую-то жалкую роль. Я встал перед камерой, никакой публики, только съемочная группа, и надо произносить реплики перед микрофоном и холодным объективом, который поблескивает, как бельмо на глазу слепца. Я вознегодовал. «Кто я? — сказал я себе. — Артист или манекен?» Отказался от роли, и с тех пор ноги моей не было на киностудии…

Хорошо, что Лорелея не слышала этих рассуждений, иначе она наверняка прогнала бы Фальстафа. Я вспомнил толпу кандидатов на роль Орфея и решил все же обсудить этот сложный вопрос с Черным Компьютером.

Фальстаф, видимо, усек, о чем я думаю, потому что сказал:

— Ладно, Энчо, хватит тратить драгоценное время на пустые разговоры, приступим к серьезной работе. Для начала прочти мне что-нибудь, хочу понять степень твоей гениальности. Есть у вас Шекспир?

Я порылся в книгах, которые мама принесла накануне, и нашел том, на котором было написано: «Вильям Шекспир. Трагедии. Перевод с английского».

— Отлично! — обрадовался Фальстаф. — Выберем что-нибудь этакое… — И, полистав книгу, остановился на странице сто семьдесят шесть. — Вот! «Ромео и Джульетта»! Лучшее, что было когда-либо написано о любви.

При слове «любовь» я подумал о Росице, и сердце у меня забилось громче. А Фальстаф сел возле меня и показал страницу:

— Почитаем вместе вот эту сцену: дом Капулетти, сад, ночь, луна, звезды, благоухают цветы, издали доносятся звуки гитары, Джульетта стоит на балконе, Ромео снизу смотрит на нее, хочет к ней подняться… Я буду Джульеттой, а ты — Ромео. Начали! — И первый прочитал вслух:

Фальстаф — Джульетта (басом)

Я — Ромео (сопрано)

Фальстаф — Джульетта

Я — Ромео

Фальстаф — Джульетта

Я — Ромео

Я замолчал, потому что дальше читать не мог — так меня взволновали эти душераздирающие слова. Я тоже был готов на смерть ради любви, только пока еще не знаю к кому — к Милене или к Росице… Фальстаф хлопнул себя по животу и загудел:

— Слушай, не найдется ли чего-нибудь перекусить? В поезде не успел пообедать. Где у вас кухня?

И, не дожидаясь ответа, сам пошел на кухню, открыл холодильник, вынул оттуда бутылку пива и жареного цыпленка, приготовленного папе на ужин. Вернулся в комнату и принялся есть и пить, а мне велел читать дальше в одиночку. Но я был до того голодный и до того потрясен переживаниями Ромео и Джульетты, что заикался сильней, чем всегда, и Фальстаф нетерпеливо прервал меня:

— Достаточно! Все ясно…

Умяв всего цыпленка и осушив до дна бутылку, он крякнул и уже спокойнее продолжал:

— Гением тебя, конечно, не назовешь, но ты не огорчайся, гении рождаются в сто лет раз… Я научу тебя хотя бы не заикаться и читать с выражением. Положи книгу. Сейчас я тебе покажу несколько упражнений для дикции. Открой рот пошире и медленно произнеси: «Бла-бла-бла…»

Я широко разинул рот и медленно произнес:

— Бла-бла-бла…

— А теперь: «Бле-бле-бле…»

Я заблеял:

— Бле-бле-бле…

За этим последовало «бли-бли-бли, бло-бло-бло» и так далее, пока я не проблеял весь алфавит и у меня не заныла челюсть.

— Ну, на сегодня, пожалуй, хватит, а то на поезд опоздаю, — сказал Фальстаф. — Следующее занятие — в четверг. К тому времени повторишь все упражнения хотя бы по тридцать раз и прочитаешь до конца «Ромео и Джульетту». Буду спрашивать, имей в виду.