Как я стал кинозвездой - Оливер Хаим. Страница 17

И ушел, похлопывая себя по животу, который гудел, как пустая бочка.

На часах было полчетвертого. Я тут же накинулся на Шекспира. Надо было дочитать до прихода мамы, потому что «Ромео и Джульетта» наверняка из тех книг, которые она мне запрещает.

Я прочел трагедию молниеносно, пропуская длинные описания. В ней рассказывается про любовь и ненависть, про дуэли и яды, убийства и самоубийства и еще про многое, чего я толком не понял, в следующий четверг попрошу Фальстафа объяснить. А вообще-то война между родными Ромео и родней Джульетты очень похожа на нашу войну с Женским царством…

Я до того увлекся чтением, что забыл поесть, а когда спохватился, в дверь уже звонили, и я пошел открывать.

На пороге стоял не Маэстро, а Бобби из ВИА «Олимп». Он держал в руках гитару и скалился во весь рот.

— Привет, миляга. Ты и есть Энчо, да? — спросил он. И, не дожидаясь ответа, назвал себя: — Бобби Гитарист. — Втолкнул меня в прихожую, вошел следом и продолжал: — Меня прислал Маэстро, буду несколько дней вместо него. О’кей? Он в отключке. Самое малое пять дней проваляется.

Всезнающий Кики Детектив утверждает, что Бобби Гитарист у нас в городе самый лучший эстрадный музыкант. Год назад он окончил гимназию, отрастил длинные свисающие усы, какие носили наши предки протоболгары, организовал вокально-инструментальный ансамбль «Олимп», и теперь без него не обходится ни одна дискотека. Все девчонки-старшеклассницы сохнут по нему.

— Ну, Энчо, чем сегодня займемся? — спросил он, настраивая гитару.

— Не знаю, — сказал я, — у меня все руки в волдырях.

Он взглянул на мои пальцы и нахмурился:

— Вот это да! Так не поиграешь. Даю тебе три дня выходных.

— Мама сказала, чтобы вы не волновались, мы вам за эти дни заплатим.

Он великодушно рассмеялся:

— Да плевал я на деньги с высокой горы, запомни это, Энчо, раз и навсегда! Но раз уж я пришел, давай покажу тебе кое-какие приемы, как получше играть. О’кей?

И он заиграл. Сначала негромко, потом увлекся, даже, прикрыв глаза, стал себе подпевать. Это было обалденно красиво, и я, незаметно для себя, тоже запел. Так мы пели довольно долго — когда кончили, на часах было пять.

— А ты неплохо поешь, — сказал Бобби. — Даже очень. И слух есть, и чувство ритма… Ну да, конечно, не зря же ты состоишь в «Колокольчиках»… Музыкантом будешь?

Я что-то невнятно проблеял — не мог же я признаться, что меня прочат в киноартисты.

— Маэстро говорит, ты будешь заниматься всего месяц. Это правда? — спросил он.

— Да вроде…

Он сердито дернул свои протоболгарские усы:

— Чистый бред! За месяц гитаре не выучишься, только еще сильнее раздерешь пальцы. Лично я начал играть в девять лет, понимаешь? А теперь мне двадцать, и я все еще учусь… Если нет у тебя терпения, упорства, лучше сразу бросай это дело, пока не поздно. Гитара требует от человека самоотверженности, любви…

Уж эта самоотверженность! Черный Компьютер тоже ее требует для Машины.

Уж эта любовь!

— Больше мне тут делать нечего. Прощай! — Бобби собрался уходить, но, заметив, как я огорчен, широко улыбнулся и сразу превратился в мальчишку с приклеенными усами. — Ладно, ладно, не вешай носа! Нигде не сказано, что ты обязательно должен стать гитаристом-виртуозом. Есть на свете и другие профессии. — Тут он о чем-то вспомнил и предложил мне: — А хочешь, пошли со мной! К одному юному почитателю нашего ансамбля. Будут девчонки, музыка, виски. Наверняка встряхнешься, повеселишься. О’кей?

Я покорно пошел с ним. Что делать, я ведь плазмодий, не хватает характера самостоятельно принимать решения. А если бы я с ним не пошел, моя жизнь покатилась бы совсем по другим рельсам…

Всю дорогу я неотступно думал о пьесе, которую только что прочел, в особенности о финале, где Ромео выпивает яд, а Джульетта целует его в губы, чтобы тоже отравиться и умереть. Огромное впечатление произвела на меня также дуэль, когда Ромео пронзает шпагой брата Джульетты… Смогу я когда-нибудь любить так, как любил Ромео, и пронзать шпагой своих врагов?

6. Дискотека с дуэлями

Мы услышали музыку еще в подъезде — так она гремела. Это пела группа АББА, их то и дело показывают по телевидению. А когда нам открыли дверь, я вообще чуть не оглох: музыка в квартире качала децибел на сто двадцать, если не больше.

— A-а, Бобби, ты что опаздываешь? — закричали вокруг.

Мы вошли в огромную комнату с камином и баром, густо уставленным бутылками. Все тут было экстра-класса — и мебель, и картины на стенах, и люстра из кованого железа, и японский стереомаг. Бобби мне еще по дороге сказал, что это квартира одной Большой Шишки, сам Шишка сейчас в Женеве, а сыночек использует освободившуюся территорию для приятного времяпрепровождения.

Бобби меня представил, но интереса я ни у кого не вызвал, потому что был моложе всех. Остальные гости были старшеклассниками — некоторых я даже знал. А гостьи — продавщицы из универмага и одна официантка из кафе Балкантуриста. На всех бархатные брюки или джинсы, такие узкие, что я диву давался, как они не распарываются на заду. У официантки лицо было красное, как вареный рак, и взмокшее от пота. Теснотища жуткая, все тряслись на одном месте, кто-нибудь время от времени задергивал шторы, и становилось темно, светилась только крохотная красная лампочка — очень это выглядело романтично, почти как в саду у Джульетты. Только вместо луны и звезд — табачный дым.

Бобби первым делом протолкался к бару, наполнил большой стакан и подмигнул мне — мол, подходи, не дрейфь! Я подошел.

— Закуришь? — стараясь перекричать музыку, крикнул он и протянул мне пачку сигарет.

— Не курю! — Я тоже крикнул, чтобы он расслышал.

— Мужчины все курят, но дело твое. — Он уже не кричал, а орал во всю глотку. — Но чокнуться-то мы чокнемся, а? — И налил мне полстакана.

— А что это? — Я тоже орал что было силы.

— Виски! — перекрикивая музыку и шум, объяснил он.

Я отроду не пил виски, даже к обыкновенной виноградной водке и то не прикасался. Дома у нас папа пьет только домашнее вино, то самое, какое мы подарили в Софии Черноусому, нам его присылает из деревни дедушка Энчо.

— Не бойся, это не яд, — засмеялся Бобби. — Все артисты пьют, и ничего. Будем здоровы! — Чокнулся со мной и осушил свой стакан.

Я решил попробовать. Почему бы и нет, в самом-то деле? Все тут тянут виски и веселятся, танцуют, один я стою, как чурбак, а ведь собрался в кинозвезды…

Я сделал глоток…

И чуть не умер.

Как будто я глотнул растопленный свинец, с которым мы экспериментируем в Берлоге. Он опалил мне горло, спустился ниже, сжег все внутренности. Я думаю, вот такие же опустошения происходят от атомной бомбы…

Бобби заметил страдальческое выражение на моем лице и усмехнулся:

— Виски, друг, не смакуют, как кофе. Виски пьют, как воду. Учись! — Он большими глотками влил в себя полстакана. И не обжегся. — Попробуй-ка еще, о’кей?

Я попробовал. Сделал на этот раз три глотка. Так и в самом деле было полегче. Даже приятно, только вот ноги подкосились, как бывает на футболе, когда кто-нибудь заедет буцей под коленку.

И вдруг жутко захотелось есть: на обед-то у меня, кроме шпината да творога, ничего не было, а здесь тоже никакой еды, только бутылки да кубики льда.

Бобби, не спрашивая меня, снова наполнил мой стакан, крикнул: «Чин-чин» — это по-английски, оказывается, значит «будь здоров», — я опять сделал три больших глотка и почувствовал, как по телу разливается незнакомое мне блаженство (это слово в «Ромео и Джульетте» буквально на каждой странице). Вот, выходит, зачем артисты пьют виски…

— Еще!!! — крикнул я.

— Угомонись! — засмеялся Бобби. — Алкоголь — штука коварная. На первый раз хватит с тебя. Поди лучше потанцуй. — И сам пошел танцевать с какой-то десятиклассницей.

Я воспользовался его уходом, налил себе из другой бутылки, на которой было написано «Наполеон». Потом из третьей, где было написано «Узо», потом еще и еще. Потому что чем больше я пил, тем больше ощущал в себе силы, становился высоким и могучим, как сказочный богатырь, и отважным, как Ромео. Вспомнив о Ромео, я решил, что должен отыскать тут свою Джульетту, подраться на дуэли с остальными кавалерами и пронзить их насквозь, потом выпить яду и умереть, тогда Джульетта поцелует меня, тоже отравится и скоропостижно умрет. Я подошел к красной как рак официантке, у которой в руке дымилась сигарета.