Дорога стального цвета - Столповский Петр Митрофанович. Страница 23

Зуб машинально сунул руку в карман штанов, в котором вчера были деньги, и пальцы наткнулись на монету. Пятак! Надо же — не все вчера выгреб! Это ж целый пирожок с повидлом! Пирожки с повидлом — что может быть на свете вкуснее? Или нет, теперь повидло — роскошь для него. Лучше купить... Что же купить на единственный пятак? Кусок черного хлеба — вот что! Треть буханки дадут, можно наесться на целый день.

Ну вот, выходит, что жить можно. На сегодня пятак есть, завтра тоже что-нибудь придумается. Или уж потерпит, на худой конец. А там и на место прибудет. Все просто. В жизни вообще все очень просто, если самому не выдумывать всякие сложности.

У дядьки, конечно, глаза на лоб полезут: откуда, какими судьбами? А может, и не полезут. Может, он и не рад будет, кто его знает. Вдруг он позвал его в грустную минуту. Загрустил по старухе-покойнице и позвал, а на самом деле никто ему не нужен. Зуб ведь с ним только по редким письмам знаком, не знает, что за человек. Посмотрит дядька на него хмуро и прямо спросит: «Ну, племянничек, рассказывай, за чем пожаловал...» И Зуб с ужасом подумал, что если он и взаправду так спросит, то ничего ему не сможет сказать в ответ, а скорее всего повернется и уйдет. А идти-то ему будет некуда.

Нет, даже случись такое, уходить — это не дело. Надо будет что-то говорить. Например, обстоятельно растолковать, что не собирается сидеть на дядькиной шее, что на следующий день или прямо сейчас пойдет устраиваться на работу. Он желает работать, как все, и даже лучше. Он не боится никакой работы, пусть дают самую тяжелую.

Дядька ведь не знает, как много приходилось работать в детдоме. У них там все было свое — и поля, и огороды, и свинарник, были даже коровы, куры и кролики. Сами себя кормили. И специальность считай что есть. Пусть его вытурили из училища, но он уже умеет класть стены, как заправский каменщик. На простенок может стать, а то и на угол. Всякие маменькины сынки кирпич в руки боялись взять, а у него и до училища мозоли имелись. Недаром же Ермилов велел проситься в его бригаду...

24

Слева стремительно проносились в обратном порядке заросли ивняка, развесистые ветлы и купы берез. В редких прогалах мелькали обрывки реки и крутого урывистого берега. По правую руку горы шли на убыль. Это уже и не горы, а так, верблюжьи горбы.

А ведь скоро должен быть мост, за которым — станция. Если он приедет туда на крыше, то его в два счета сцапают — не Панька с Читой, так милиция. Надо как-то пробираться в вагон.

Тут было еще одно неизвестное. Он не знал, в какую сторону повернет поезд от Георгиу-Деж — на Москву или в Сибирь. Когда садился, не глянул на таблички, прикрепленные к бокам вагонов. Не до того было. Если поезд идет не в Сибирь, то лучше с ним вовремя расстаться.

Зуб спустился на подножку тамбура, повернул ручку двери — заперто. Взобрался на крышу, согнулся и побежал до следующей гармошки. Снова спутсился, но без толку — дверь не открывается. Поднявшись опять наверх, он увидел вдали ажурную коробку моста через Дон. Надо спешить!

А вдруг все двери заперты? Тогда другого выхода нет, как только прыгать на ходу и обходить эту злосчастную станцию стороной, пешедралом.

Третья тоже заперта. И четвертая, и пятая... Над головой замелькали стальные балки моста, по сторонам грозно загудело. После моста остается одно — прыгать.

И когда Зуб подумал так, ободранное при ночном падении плечо тоскливо заныло... Нет, он попробует еще одну дверь. Если уж и она будет заперта...

Зуб перебежал по крыше до следующего вагона. Торопливо, рискуя сорваться, спустился на подножку, повернул ручку. Все кончено — заперто. Крепко держась за поручень, он повернулся по ходу поезда, подобрался, готовясь прыгать. Поезд уже сбавлял скорость.

Вдруг он услышал над головой резкий, дробный стук по стеклу. Какой-то парень в фуражке-восьмиклинке прильнул к оконному стеклу и что-то кричал Зубу, широко разевая фиксатый рот и делая рукой непонятные знаки.

Зуб вскочил на среднюю подножку, но все равно не мог разобрать слов. В тамбуре он заметил еще несколько человек. Поняв, что до «зайца», повисшего на подножке, не докричаться, парень отошел к противоположной двери тамбура, открыл ее и махнул рукой — давай, мол, сюда.

Не теряя ни секунды, Зуб взлетел по лестнице наверх, спустился на другую сторону вагона и ввалился в тамбур.

— Ох мать не знает! Ох, и расписала б она тебе одно место! — заохал худой как жердь мужик с приготовленным для выноса чувалом.

— Куда едешь, земляк? — весело спросил парень в восьмиклинке, блеснув стальными фиксами.

— А куда поезд идет?

— Далеко — до Красноярска.

— Мне туда же.

— Что, до самого?

Но Зуб больше не слушал — вот-вот покажется вокзал. Он рванулся было в вагон, собираясь спрятаться там на багажной полке, но сразу за дверью спиной к нему стояла проводница и что-то объясняла женщине, с ребенком на руках. Похоже, шла в тамбур, а ее окликнули. Зуб захлопнул дверь и растерянно огляделся. За окном проплывали первые станционные постройки.

Взгляд упал на узкую гармошчатую дверь. Топливный отсек. Это то, что надо!

Дверь подалась с трудом.

— Во-во, там никто не найдет! — услышал Зуб, закрывая за собой створки.

В отсеке до того тесно, что повернуться негде, не говоря уж о том, чтобы устроиться поудобнее. Под ногами громыхнуло ведро. Зуб осторожно отодвинул его, кое-как установил ноги поудобнее и привалился спиной к холодным трубам. Так и стал ждать.

Колеса щелкали на стыках все реже, и поезд остановился. За дверью зашаркало множество ног, загремели коваными углами чемоданы.

— Спускайся сама! Узел я подам! — слышались голоса.

— Ребенка сначала подай...

— Серега, брательник, приехал!..

Окно отсека выходило на другую от станции сторону. Там в некотором отдалении стоял товарняк. Вдоль него шел железнодорожник с молотком на длинной ручке и большой масленкой. Он останавливался у каждой колесной пары, звякал тяжелыми крышками буксов, постукивал молотком по бандажу.

Время тянулось нудно, как загустевшая смола. Зуб представил себе, как на перроне вчерашняя полусонная лотошница продает пирожки, неторопливо пересчитывая монеты, и есть захотелось пуще прежнего. Он как будто уловил запах обжаренных в масле золотисто-коричневых пирожков с повидлом. Любимое лакомство. Кажется, ничего вкуснее не придумали. Кто-то сейчас может свободно подойти к лотошнице и купить сколько угодно таких пирожков.

Зуб нащупал в кармане пятак и тяжело вздохнул. К горлу подкатила дурнота. Зуб несколько раз глубоко вздохнул, чтобы загнать ее обратно.

Потом стало клонить в сон. Зуб крепился, не давался в липкие лапы дремы. Не время спать. Сейчас всякое может случиться. Вдруг проводница надумает заглянуть сюда или кто-то сдуру шепнет ей о «зайце» в топливном отсеке. Разные люди есть.

Наконец под полом заскрипело. Товарняк за окном чуть заметно поплыл назад. Он, конечно, оставался на месте, это пассажирский тронулся.

— Хватит прощаться, а то с ней останешься! — раздался в тамбуре молодой женский голос, должно, проводницы. — Ишь, лихач какой! Садись, кому говорят!

Хлопнула входная дверь. А Зуб все ждал, хоть у него затекли избитые на каменьях и измученные мокрыми ботинками ноги. Бурная ночь, дикая усталость и отравление коньяком делали свое дело— веки слипались сами собой. Но он противился как мог.

...Нож летел медленно, словно плыл по воде. Переворачиваясь, он блестел острым, как бритва, лезвием. Зуб видел, что нож летит ему прямо в переносицу, но не мог даже пошевельнуться...

Чувствительный удар повыше виска заставил его широко открыть глаза. Не выдержал-таки, заснул. И во сне трахнулся о вентиль какого-то крана. Нет, так дело не пойдет, надо пробираться в вагон.

Стараясь не греметь, Зуб сложил неподатливые створки двери. В тамбуре — никого. В вагон он тоже зашел благополучно. Там его выручил парень в восьмиклинке. Он стоял в дверях служебного купе и зубоскалил с молодой проводницей. За его спиной Зуб и прошмыгнул.