Дорога стального цвета - Столповский Петр Митрофанович. Страница 25

Зуб заставлял себя думать о чем-нибудь другом, не о хлебе. Например, о том, как Панька с Читой остались с носом. Интересно, ограбили они вчера контейнер или нет? Может, Зуб сбил их с толку своим побегом, и они отложили это грязное дело до следующей ночи?

В голову пришла неожиданная мысль, от которой Зуб в растерянности остановился. Как он раньше не догадался? Ведь его побег может ускорить убийство старухи! А то еще и деда прикончат, если он сам не умер. Что ж он раньше-то не додумал? Воры трусливы, это каждому понятно; Чита, конечно, решил, что сбежавший «фраерок» заявит на них в милицию. Значит, шайке ничего не остается, как вовремя скрыться. Тем более Чита говорил, что его в большой город тянет. А перед тем как сбежать, он с Панькой и Стаськой кончит старуху в подполье и заберет ее кубышку. Может, они уже убили, а Зуб тут прохлаждается!..

Решение созрело само собой. Он спросил первого встречного, где почта, и ему показали за угол.

На почте он купил на свой пятак конверт с маркой, взял телеграфный бланк и сел за стол. Кривое перо на каждой букве цеплялось за бумагу и сеяло мелкие брызги разбавленных чернил. Выходили жуткие каракули, но Зуба это не смущало. Тут не до чистописания.

«Дорогая милиция! — торопливо царапал он. — В Георгиу-Деж воры хотят убить горбатую старуху, которая тоже воровка или просто покупает ворованное. Они и меня заставляли грабить контейнеры на станции. Но вы не думайте, я не согласился, а убежал. Я слышал, как они говорили, что старуху надо убить и забрать деньги, которые у нее в подполье. Одного звать Чита, другого — Панька, это значит Пантелеймон, а третьего — Стаська (Зуб подумал и не вписал Фроську). Старуху они называли просто каргой. Старуха живет в старом доме за огородами. Я адреса не знаю, но нарисую».

На этом бланк кончился. Зуб взял второй и начертил, как найти хибару. А внизу приписал:

Там есть старик на печи, который, может быть, умер сам. А если не умер, то и его могут убить. Я не мог прийти к вам заявить, а почему, не могу вам сказать, но очень прошу считать меня честным человеком».

Написав это, он вспомнил, что хотел остановить поезд и сейчас едет безбилетником. Выходит, его уже нельзя назвать честным человеком. Зуб хотел зачеркнуть последнюю строчку, но решил, что выйдет глупо и смешно, и оставил ее. Он сунул листки в конверт, заклеил его и написал адрес: «Георгиу-Деж, в милицию, срочно». Последнее слово подчеркнул три раза.

Народу на почте в этот час не было. Краем глаза Зуб заметил, что из-за стойки на него с интересом поглядывает длиннолицая, болезненно-бледная девушка, у которой он покупал конверт. Лето прошло, а ее вроде ни один солнечный луч не коснулся. Поглядывая на посетителя, она быстро и звучно стучала штемпелем по каким-то листкам. Девушка, должно, гадала, откуда мог сбежать этот грязный, взъерошенный паренек в фэзэушнои одежде. Но Зубу было наплевать, что она думает о нем. Он подошел к стойке и спросил:

— До Георгиу-Деж письмо сколько идет?

— Тебе что, срочно? — прищурилась на него девушка.

— Спрашиваю, значит, срочно.

— Завтра должно быть.

— А сегодня не успеет?

— Если сегодня, то иди на станцию и брось в почтовый вагон. — Она взглянула на стенные часы. — Скоро должен поезд проходить.

— Спасибо.

— А ты откуда такой?

Не утерпела-таки.

— Откуда и ты, — буркнул Зуб.

— Ты что, в луже валялся?

— А ты что, в погребе все лето сидела?

Пока она соображала, при чем тут погреб; Зуб хлопнул дверью. От почты он заспешил на станцию. Ничего не поделаешь, придется лишний раз рискнуть. В вокзал соваться не стал, а остановился за какими-то дощатыми постройками. Если даже Чита или Панька каким-нибудь чудом окажутся на этой станции, то он их первый должен увидеть.

Поезд и правда подошел скоро. Почтовый вагон был сразу за тепловозом. А вон и щель, куда бросают письма.

Внимательно оглядев растянутую, снующую у поезда толпу и не заметив ничего подозрительного, Зуб подбежал к вагону, сунул письмо в щель и снова скрылся за постройками.

Он сделал все, что мог. Остальное зависит от милиции. Только бы поверили ему. А то еще подумают, что кто-то решил подшутить. Нет, должны поверить. Дело ведь серьезное.

Теперь дальше надо ехать. Можно на пассажирском, а можно и на товарняке. Выбирай, что пожелаешь. На товарняке, пожалуй, лучше — там хоть психических ревизоров нет. Но бастующий желудок заставил повернуть в другую от станции сторону. Голод упрямо вел его по улицам городишки.

Он шел и думал, что в каждом доме полно всякой еды. Если зайти в любой и попросить, то его, наверно, покормят. Зуб злился на себя за такие мысли, от которых только сильнее сводило живот. Ведь все равно ни за что на свете не станет попрошайничать. Уж лучше с голоду подохнуть, чем сделаться побирком.

Ноги привели Зуба к продуктовому магазину. Не утерпел и заглянул внутрь. Заходить не стал, а только заглянул. На него пахнуло головокружительным ароматом хлеба, чего-то сладкого, острого, кислого, пряного... Никогда он не думал, что магазин может быть таким ароматным, может так кружить голову. Лучше уйти, чтоб не расстраиваться понапрасну.

В пяти шагах от двери стояли два мужика и о чем-то неторопливо разговаривали. Один из них, тот что в рабочей спецовке, держал руки в карманах, а под мышкой у него небрежно, кособоко торчала буханка хлеба. Видно, шел домой на обед и заглянул в магазин. Мужик, наверно, и думать о буханке забыл, она вот-вот упадет в пыль.

Зуб возненавидел этого человека. За то возненавидел, что он так запросто может заиметь буханку хлеба и даже забыть, что она у него под мышкой. Он, наверно, и есть-то не хочет, раз стоит и треплется. А хлеб все равно купил. Небось, хотел бы есть, так быстрее домой бы топал, а то еще бы дорогой стал помаленьку откусывать.

Конечно, Зуб понимал, какая чушь лезет ему в голову. Вконец расстроенный, он пошел прочь от благоухающего на всю улицу магазина, от этого мужика, у которого не грех было бы выхватить хлеб. Он даже не заботился, куда ведут его ноги.

Надо же — всего каких-то полчаса назад в его правом кармане лежал целый пятак! И он мог бы спокойно, как этот мужик в спецовке, купить кусок хлеба и даже подержать его ради форса под мышкой...

«Балда! — разозлился вдруг на себя Зуб. — Конверт надо было без марки взять! Вот балбес, так балбес! Дошло бы без марки, куда бы делось».

Он шел, подыскивая для себя самые обидные, самые оскорбительные слова, но в то же время внимательно смотрел под ноги. Находят же люди деньги, почему бы и ему... Но, видать, в Поворино в этот день никто не терял ни мелких, ни крупных сумм.

В каком-то переулке из ворот приземистого домика выпорхнула девчушка-школьница и чуть не налетела на Зуба. Она испуганно остановилась — тонкая и легкая, в чистеньком белом фартучке, с бантом на голове. Мотылек да и только. Видно, вернулась из школы.

Только Зуб никаких бантов не заметил, потому что в руках девчонка держала надкусанный пирожок. Вообще не было ее — девчонки. Был один пирожок. Зуб смотрел только на него и не имел сил двинуться с места.

Девчонка тоже почему-то не убегала. Она испугалась только в первые секунды, а потом к испугу добавилось любопытство. Почему этот мальчишка в измазанной одежде так смотрит на пирожок? Может, не обедал? Сама того не ожидая, скорее от растерянности, чем по сообразительности, она протянула ему пирожок:

— Хочешь?

Рука у Зуба дрогнула. Он нахмурился, покраснел, но ничего не мог с собой поделать. Когда ты голоден как сто волков, а перед твоим носом крутят пирожком, да еще таким аппетитным, то как-то забываешь следить за собой.

В общем, рука самым бессовестным образом приняла еду. Зуб успел только отвернуться и отойти шага на три, чтобы девчонка не видела, как быстро пирожок сгинет у него во рту. Больше всего он боялся, что эта первоклашка засмеется.

Девчонка все видела, но не засмеялась. Ей, видать, до жути было интересно смотреть на такого голодного человека.