Тайна графа Эдельмута - Мелкумова Анжелина. Страница 31

Одна лишь только сестра Матильда ничего не взяла, понуро стояла у стены и траурно взирала на всю веселую компанию.

— Видите, сестра Матильда, ваше чутье вас подвело, — говорила принцесса, любуясь своим подарком. — Ну же, не хмурьтесь, а выберите себе тоже что-нибудь интересненькое.

— Нет, дитя мое, — покачала головой монахиня. — Нет, я не возьму никого. Поверьте мне: все эти бедняги, заключенные в пробирки, были когда-то настоящими людьми.

На какой-то миг принцессу взяло сомнение.

— Гм… да? Гм… Послушайте, граф, а как же… девушка-кабан? Ведь я собственными глазами…

— Ах, эта, — граф рассмеялся. — Эту полоумную я велю поймать. Теперь я знаю, куда делась кабанья голова со стены моей охотничьей гостиной. Как я скорблю, что в моем замке ваше высочество подверглись такому страху. Нет, все же мне нет прощения. Чем, чем мне искупить свою вину? Что сделать, чтоб загладить плохое впечатление? Ах, вот, уже придумал. Оставайтесь в моем замке еще на пару неделек — мы устроим чудную охоту, пригласим сюда наилучший театр, чернокожих танцовщиц, искусных жонглеров, мы устроим такой пир…

Граф осекся, заметив недобрый взгляд Матильды.

— Естественно, все это — в перерывах между молениями.

— Все-таки лаборатория — отличная вещь. Дома надо будет завести такую же, — напевала принцесса чудным контральто, переступая порог комнатки с гомункулюсом под мышкой.

— Точно такую же, точно такую же, — подпевали фрейлины звучными сопрано, унося следом своих гомункулюсов.

— Моя лаборатория — ваша лаборатория, так же как мой замок и мое сердце, — звучал под сводами подземелья бархатный баритон графа.

— Нет, граф, про сердце забудьте. И вообще, мы уезжаем завтра, — почесала нос принцесса. — А это что?

— А это еще что? — повторили фрейлины, ища глазами, куда это смотрит принцесса.

Принцесса смотрела на стол. А на столе лежали…

Ах, кругленькие! Ах, вкусненькие! Посыпанные сахаром и такие разноцветные!..

— Конфеты! Конфеты! Мы очень любим конфеты! — захлопали в ладоши фрейлины.

— Вот секретник! — восхитилась принцесса. — Он нам и второй сюрприз припас напоследок — а ничего не говорит. Знает ведь, я люблю сладкое. Ну что, граф — вы нас угощаете или нет?

Несколько мгновений граф молчал. А что, это будет почище варианта с «приходом монахини». Он медленно протянул руку к коробке с конфетами.

— Я только хотел еще раз уточнить… Как ваше высочество сказали — останетесь еще на пару-тройку недель в замке или?..

— Нет, нет, завтра же уходим, — помотала принцесса головой. — В замке, видите ли, не такая благочестивая обстановка. Так что же насчет конфеток?

Губы графа растянулись в улыбке.

— Угощайтесь, ваше высочество. Берите вот эту, она самая вкусная.

— И нам! И нам! — потянулись фрейлины.

— Не-ет! — пронзигельнозакричал вдруг маленький «паж».

— Отыди, дьявол! — бросилась вперед Матильда, пытаясь вмешаться.

Но их голоса потонули в радостном визге «Нам тоже! Нам тоже!.» двенадцати фрейлин.

А святая Матильда, получив от графа Шлавино сильный пинок в живот, повалилась на каменный пол.

Спустя недолгое время, перешагивая через бестолково скачущих и без умолку кудахчущих кур, граф пробрался к столу.

Подобравшись, вытряхнул из клетки кроликов. А на их место запихнул крупную гусыню с королевским хохолком на голове.

— Шшшшш! — гневно прошипела гусыня, просунув шею сквозь прутья.

— Пусть ваше высочество меня простит, — церемонно поклонился граф. А наглые глаза так и смеялись. — Через пару-тройку недель будет готов соглашательный порошок, и тогда… тогда вы снова станете человеком. Однако предварительно откушав соглашательного порошка. После чего ваше высочество охотно согласится: первое — стать моей супругой, второе — передать мне свои обширные владения. Мы славно заживем в этом замке, — улыбнулся Шлавино, — и будем вместе делать гомункулюсов.

— Гак! Гак! Гадденышшш! — вытягивая шею, негодовала гусыня.

— Ку-дак, так, так! Все так! Все так! — кричали, хлопая крыльями, куры.

Граф отвернулся и устало потянулся. Ну вот, все обернулось к лучшему. Оставался только маленький штрих, последняя пылинка… Где же она?

Перешагнув через бесчувственное тело монахини, он снял со стены факел и посветил в темноту.

В дальнем углу комнаты, вжавшись в стену, стояла Эвелина.

…Эвелину трясло крупной дрожью. Перед глазами плясали в бешеной пляске полки, склянки, гомункулюсы… Все вокруг было как сон — кошмарный, не прекращающийся сон.

Собственно, она находилась в этом состоянии уже давно — с тех пор, как, очнувшись от обморока, огляделась в комнате с гомункулюсами. Или чуть позже — когда граф, пошарив на полке, стащил оттуда колбу с графом Эдельмутом.

Да, это был он, сомнений не было. Она сразу узнала его — того самого мужчину с портрета в замке Нахолме. Даже золотая цепь осталась на нем. Та золотая цепь, с которой она играла младенцем.

«Это тень, — сказал тогда Шлавино, держа в ладонях колбочку. — Человечек, которого ты видишь, не сотворен из плоти. То просто тень — душа, заключенная в колбу».

«Где же мой отец на самом деле?» — плача, спросила Эвелина.

А Шлавино расхохотался: «О, я превратил его в одно расчудесное существо». И хохотал так долго и отвратительно, что Эвелину затрясло…

Ее трясло все те долгие часы, пока она сидела в комнате с гомункулюсами и смотрела на отца.

Ее трясло и тогда, когда она услыхала, как снова открываются двери и входят принцесса и фрейлины.

Ее трясло, и когда расхватывали подаренных гомункулюсов.

И только когда принцесса и фрейлины потянулись за конфетами, сон прошел на какое-то время. Она кричала, просила, умоляла принцессу, пожалуйста, не есть конфет…

Теперь… принцессы больше не было, фрейлин тоже. Их маленькие гомункулюсы задумчиво плавали в колбочках на полке. А сама она, Эвелина, стояла в углу среди кудахчущих кур и поджидала графа.

— Паучьи-и! Уже готовы-ы! — пел граф сладким голоском, доставая с полки черные в красную крапинку конфеты. — Славные были паучки. Нарочно подобрал самых крупных и мохнатых. Будешь бегать по стенам, шевелить лапками: пык, пык, пык, пык… Ты уже выбрала, где будешь плести паутину? Какой угол будет твой любимый? Этот — или тот? Ну-ка, открой ротик…

Закрыв глаза, Эвелина почувствовала, как по щеке медленно скатывается слеза.

— Или, — звучал голос графа, — может быть, ты вспомнила, где прячется твой друг Безголовый? А? Не слышу…

Дальше граф перестал говорить. Просто захрипел. А вместо него сказал кто-то другой:

— Чрезмерное любопытство, сын мой, большой грех.

Снова хрипение. Тррррр…

Эвелина осторожно открыла глаза.

Тррррр… — катилась по полу конфета с красными крапинками.

Нежно обхватив графа со спины, очнувшаяся сестра Матильда крепко держала его за горло.

— Как нехорошо обижать маленьких, — говорила монахиня, выворачивая графу руку. — Маленьких — и дам. В особенности если дамы святые и с усами.

— Ххххх… — хрипели его сиятельство. Ловя ртом воздух и цепляясь за висевший на боку кинжал. Но вырваться не могли. Руки у Матильды оказались неожиданно сильными. Под обнажившимися волосатыми руками вздымались бугры мышц. А кулак с такой железной силой сжал запястье графа, что вытащенный из ножен кинжал со звоном полетел на пол.

Закусив губу, граф ударил сапогом по босым ногам святой.

Получилось. Руки монахини на миг разжались, а сам граф, резко отскочив, выхватил из темноты тяжелую кочергу.

Выхватил, размахнулся — р-раз! — вложив в удар всю силу, опустил кочергу на голову монахине. Глухой удар: это голова отлетела и покатилась по полу.

— Пресвятая Дева… — Упав от слабости на колени, Эвелина безумными глазами смотрела на обезглавленную монахиню.

Которая продолжала стоять.

— Ну же… — шептал граф, с ужасом глядя на тело без головы. — Ну же, падай!

Но тело не падало. А, раскинув руки, медленно направилось к нему.