Тайна графа Эдельмута - Мелкумова Анжелина. Страница 32
— Ты… ты… Безголовый… — попятился граф.
Он хотел загородиться девочкой — но Безголовый шагнул между ним и Эвелиной.
Он хотел подобрать валявшийся на полу кинжал — но Безголовый наступил на него ногой.
Растерянно оглянувшись, он вскрикнул: глаза закатившейся под стол головы были открыты — и с напряжением смотрели прямо на него. Даже без головы Безголовый видел его!
— Дьявол… — бормотал граф, отступая, — дьявол…
Он пятился до тех пор, пока не уперся в клетку с гусыней. Потом перехватил кочергу половчее… И вдруг пронзительно взвизгнул и подскочил на месте.
— Шшшшшш!.. — победно зашипела гусыня, качая клювом с отклюнутым куском штанов.
В ярости взмахнув кочергой, граф ринулся вперед — споткнулся о квохчущую «фрейлину» — налетел головой на угол жаровни… — и с грохотом растянулся на полу.
Все вдруг смолкло. Даже фрейлины перестали кудахтать. А гусыня, высунув голову сквозь прутья решетки, недоверчиво смотрела то одним, то другим глазом на неподвижно лежащее сиятельство.
Затаив дыхание, Эвелина не сводила глаз с Безголового.
Некоторое время тот стоял над бездыханным графом. Потом медленно нагнулся и подобрал голову, изрядно поцарапанную и окровавленную. Водрузил на место, обернулся к Эвелине…
Глаза «святой Матильды» прищурились. Угол рта дрогнул в улыбке.
Страх покинул Эвелину. Свод подземелья радостно закружился над головой.
— Бартоломеус… — прошептала она сквозь слезы.
— Ваше сиятельство… — опустился Безголовый на колени. И, осторожно прижав девочку к груди, долго гладил ее по волосам.
— Бартоломеус!.. Это ты, Бартоломеус! — шептала она радостно, трогая его плечи, руки, с содроганием глядя на окровавленное лицо монахини.
— Все хорошо, ваше сиятельство. Все обошлось. М-да… — Он оглянулся на квохчущих кур и гусыню в клетке. — Но я боялся, что кончится хуже…
Он снова нежно прижал девочку к себе.
Бодрость снова вернулась к Эвелине, как будто ничего и не было. Сонное покрывало спало, кошмар прошел.
Нет, кошмар все еще был — здесь, среди сотен гомункулюсов в колбах, кудахчущих и пищащих фрейлин. Но это было уже не то, совсем не то. Чувствуя рядом крепкое плечо Бартоломеуса, Эвелина больше не боялась.
Наоборот, ее охватила волнительная жажда действия. Вспомнив нечто очень важное, она вбежала в комнатку с гомункулюсами, взобралась на нижнюю полку — и с самого верха, откуда-то из-за груды колбочек вытащила одну. Ту самую, что спрятала час назад — когда услыхала, как отворяется дверь лаборатории.
Осторожно спустившись на пол, она протянула колбочку Бартоломеусу.
Некоторое время тот пристально смотрел на крохотного гомункулюса.
— Вот, значит, во что он превратил моего господина.
Горечь в голосе верного слуги смешивалась с отчаянием. А недобрый взгляд, брошенный им на лежащего на полу графа, показал Эвелине, что Бартоломеус еще не все понял.
— Нет-нет, ты еще не все понял! — воскликнула она. — Граф превратил моего отца не в гомункулюса, нет! А в какого-то… в какого-то зверька. Гомункулюс же — просто тень.
— Тень… «Тень», сказали ваше сиятельство?
— Да, душа, прежний человеческий облик моего отца. Но не он сам! Гомункулюс исчезнет тут же, как только зверек превратится обратно в человека!
— А позвольте ваше сиятельство спросить: в какого зверька был превращен ваш отец?
— Этого я не знаю…
Оба в растерянности перевели взгляд с гомункулюса на бездыханного графа. С бездыханного графа — снова на гомункулюса.
— Этого не знает никто, — поднял палец Бартоломеус, — никто, кроме Фауля. А поскольку у нас теперь целая куча графских конфет… — взглянул он на коробочку, все еще лежавшую на столе.
В следующий миг слуга тщательно запихивал под рясу коробку с драгоценными конфетами, а девочка устраивала под своим пажеским плащом двух маленьких котят — детей мельника.
— Уходим, ваше сиятельство. Чем скорее мы вернем господину Фаульману его прежний облик, тем скорее у меня успокоится душа.
Они беспрепятственно вышли из лаборатории, прошли через садик и отворили потайную дверку.
…Дождь снова барабанил по листве островка, по воде, по корме лодки. Точно так же, как в прошлую ночь — когда, запасшись «эликсиром молодости», Эвелина отважно отправилась в замок. Хотя нет, не совсем так же. В тот раз дождь плакал, а теперь весело плясал. И вообще все было по-другому: рядом был верный Бартоломеус, впереди с нетерпением ждал своей конфетки Фауль, и уже скоро-скоро они найдут отца…
Глава 8
Про господина Фаульмана, геральдические знаки и душу, которой не обязательно нужна голова
Встрече обрадовались все. Марион плакала от радости, пеночка заливалась ликующими трелями, а кот многозначительно терся о ноги Бартоломеуса.
Все радовались, один только Вилли Швайн сидел насупившись. Все знали, почему. И деликатно обходили эту тему. Улаживать, кажется, должен был сам Бартоломеус.
Подкравшись со спины к Швайну, Бартоломеус положил руки ему на плечи. И хитро улыбнувшись, пропел женским голоском:
— Привет, друг мой Вилли-и! Не хмурься так сильно-о!
Резко развернувшись, Швайн яростно глянул на Бартоломеуса. Но лицо последнего не выражало ничего, кроме дружелюбия.
— Ну да, — смешался Швайн. — Во всяком случае я рад, что ты осталась… остался жив. Однако ж ловко ты меня надул!
— Что получилось, то получилось, дружище, — серьезно возразил Бартоломеус. — Не будем вспоминать старое. Мир?
Швайн медленно вложил ручищу в протянутую ему руку.
— А кроме того, — улыбаясь, прибавил Бартоломеус, — я могу тебя познакомить с моей сестрой. Как ни странно, ее тоже зовут Жозефина и она обожает парней по имени Вилли.
— Ладно уж, Бог с тобой, мир так мир. Постой…
Внезапная догадка озарила Вилли. Такая внезапная, что бывший камергер подскочил на месте:
— Твоя сестра Жозефина?.. Сознайся: там, в замке… у тебя была копия ее головы?
— Одной из ее голов, — уточнил Бартоломеус.
«Шшшу-у-у!» — шумел лес после дождя. Из-за елок, разлепляя глаза, поднималось сонное солнце. «Чи-чили-чили-чичи!.». — болтали птицы. Сидя под деревом, Бартоломеус рылся в своем сундучке. Одна голова, вторая, третья… Перебирал и аккуратно укладывал. Седьмая, восьмая… Наткнувшись на голову матушки Молотильник, он долго и с недоумением разглядывал ее, силясь вспомнить, где мог видеть сию особу.
«Чив-чив-чив!» — продолжали болтать птицы. «Ва-ва-ва-ва-ва…» — невнятно доносились из рощицы голоса Вилли Швайна и Марион. Так и не вспомнив, Бартоломеус сунул голову в сундучок, поднялся на ноги и принялся затаптывать остатки костра:
— Нужно поторопиться. Как, вашему сиятельству удалось найти нужную?
— Да, кажется…
Склонившись над коробочкой, Эвелина перебирала конфеты. Каких цветов тут только не было! И догадаться, которая превращает кота в человека, было бы невозможно. Было бы невозможно, если бы не подсказал сам граф Шлавино. Закрыв глаза, Эвелина снова вспомнила полутьму подземной лаборатории и гадкую улыбку графа: «Белая — лисенку, розовая — поросенку, синяя — орленку, красная — …»
— Я знаю точно, — сказала девочка, открыв глаза.
— Какая же?
— Красная.
Момент был торжественный. Все вчетвером — Эвелина, Бартоломеус, Вилли и Марион, — собрались вокруг пенька. На пеньке сидел кот. Страшно взволнованный, он поводил усами, лизал то один бок, то другой и то и дело таращил глаза на коробочку, полную конфет.
— Что ж, — пытаясь успокоить кота, молвил Бартоломеус, — если с господином Фаульманом и произойдет какое-нибудь непредвиденное, ужасное, кошмарное превращение.. — Остановившись, перевел дух, вытер пот со лба. И, улыбаясь, закончил: — …то чего нам переживать — у нас ведь есть еще целая куча других конфет!
Из кучи конфет была выбрана самая красная. Сдвинув брови и прикусив кончик языка от старания, Марион разрезала ее на четыре ровные части — чтобы господину Фаульману удобнее было кушать.