Литературный журнал «Кляп» - Автор неизвестен. Страница 6

2 ноября 1941 года, проснулись утром, а в городе уже немцы. Они вошли ночью, «ямочки» не помогли, вошли ночью и остались на 865 дней.

Постояв еще немного, я хотел было уйти, дальше я помнил все и без него и описал это в «Памяти зерна горчичного», но Старый Двор не отпускал меня и напомнил о многом, казалось бы мною забытом…

Когда подходили к городу немцы, мама заменила портрет Ленина на портрет Пушкина и попросила меня перебрать книги в отцовской библиотеке(отец у меня – питерский рабочий, участник взятия Зимнего, большой любитель литературы. Он собрал большую библиотеку и приучил меня с пяти лет к чтению, к приходу немцев он был в партизанском отряде).

Я и «перебрал» книги: выбросил Ломоносова ( какой – то «ломай нос» - думал я и многих других, но Ленин , Сталин, Дзержинский – это было святое и они остались.

Через несколько дней к нам явился немецкий офицер с русским переводчиком. - Герр гауптман, - представил матери немца переводчик - проведет опись вашей библиотеки. Гауптман уселся за стол, раскрыл блокнот и опись началась.

- Фамилия, имя, отчество? -мама назвала себя.

– Где муж?

- Где то воюет, - ответила мать.

- Врешь, сука, - вдруг закричал переводчик, - твой муж партизан. Немец удивленно посмотрел на него. Встал, медленно натянул на правую руку кожаную перчатку и мощным ударом в челюсть, отправил переводчика в накаут. Тот отлетел в угол, ударился о стену и сполз по стене на пол. Гауптман подошел к нему, поставил его на ноги, потом усадил на стул и, обращаясь к маме на чистом русском языке, произнес:

- Не люблю, когда при мне невежливо обращаются с женщиной. Библиотеку описывали целый день, а на следующее утро во двор въехал громадный грузовик, солдаты в него погрузили книги и вывезли их в соседний двор, где располагалась немецкая прачечная. Ее топили книгами. В том числе и нашими. До сих пор не пойму, зачем была проведена опись.

Отдельно в тумбочке находились двенадцать томов Льва Толстого из юбилейного издания и две мои книжки: «За колючей проволокой» гражданской войне и «Серебряные коньки» - история коньков. Вот тогда я и прочитал «Воскресенье», и «Крейцерову сонату», и «Смерть Ивана Ильича», и многое другое . Это были мои университеты.

– Стоп, - обратился ко мне Старый ДВОР, - ты забыл о своем дружке Вадике. Вадик, мой одногодок, был сыном соседей тети Раи и дяди Мити. Дядя Митя был военный летчик. Он страшно гордился тем, что имел радиоприемник, а это в те годы было большой редкостью. И когда пел эмигрант Петр Лещенко, дядя Митя кричал моей матери: «Елена Ивановна, Лещенко, Лещенко!» и мама, сломя голову неслась слушать любимого певца. Дядя Митя ушел воевать и забрал с собою радиоприемник, а вместо военного летчика и отца Вадика - дяди Мити, в город вошла немецкая армия.

Евреев обязали носить на груди шестиконечные звезды Давида. Тетя Рая носила такую звезду, носил ее и Вадик, хотя отец у него был русский. Не знаю , был ли официальный запрет ходить евреям по тротуарам, но они старались этого не делать – могло закончится избиением или смертью.

Согласно указу военного коменданта города, евреи должны были в назначенный срок явиться на сборные пункты. Большинство из них и явилось. Когда уходили наши соседи, все жильцы двора вышли их проводить. Плакали все. Радовалась только трехлетняя Совочка, удивительной красоты девочка. Она, обращаясь к моей матери, заливаясь смехом, кричала: «Тетя Лена! Тетя Лена! А мы к папе едем!» Женщины плакали, а мужчин не было. Был один только сапожник Самуил Львович. Он не плакал, но, уходя, бросил в толпу: «Вы ответите за нашу кровь». Когда евреи ушли, все молча разошлись по своим квартирам. Мама, обращаясь ко мне произнесла: «А как нам их спасать, брать дубины и идти их отбивать?»

Утром прибежал радостно – оживленный Самуил Львович: «Отпустили за инструментом, - сообщил он соседям, - переселят, так там тоже работать надо».

Ночью город не спал, Людской сон нарушался звуком пулеметных очередей - это шло «переселение» евреев.

Но тетя Рая с Вадиком не ушли. Приказ не касался смешанных браков. Примерно через две недели, пришли и за ними. И если первые питали какие – то надежды, то тетя Рая точно знала, что их с Вадиком убьют.

Я стоял в Старом дворе и смотрел на место, на котором последний раз видел своего дружка и где мы обменялись прощальным рукопожатием. Тетя Рая была очень красивая женщина, а Вадик был похож на отца – типичный славянин.

На следующее утро во двор загнали двадцатипятитонный грузовик и прямо с балкона в него швыряли пожитки тети Раи. Вспорхнуло красное стеганое одеяло, оно развернулось в воздухе и из него посыпались разноцветные куски мыла.

- Во , жидовка накопила, - брызгала слюной работающая переводчицей у немцев соседка по имени Полина, - а то канючила, займите мыла – Вадика нечем купать. Дворничиха Варвара тащила Вадикин трехколесный велосипед своим детям: Вадику он уже не нужен, а мои еще покатаются.

В этот раз я попрощался со СТАЫМ ДВОРОМ, Но не навсегда. Я уходил. Стоящие вокруг многоэтажки свысока взирали на СТАРЫЙ ДВОР: что это за бомж затесался между нами? Но это был не бомж, это был ХРАНИТЕЛЬ НАШЕЙ ПАМЯТИ.

Сергей Дроздов

Абхазская командировка, 1992год

«Уезжаю на войну, в горную Абхазию…»

Жарким августовским вечером 1992 года я задержался на службе, в рабочем кабинете, готовя какую-то срочную «бумагу». Не мной замечено, что инициатива в армии наказуема, а оставаться по вечерам, без крайней необходимости – «контрпродуктивно».

Так и вышло. В кабинет заглянул дежурный по управлению: «О! Сергей, тебя и ищу! Срочно зайди к полковнику Испакову!» Удивляясь, зачем я мог понадобиться ВРИО начальника штаба нашей Службы специального контроля МО РФ (сегодня уже можно открыто назвать это структурное подразделение нашего Главка, т.к. к этому времени только, пожалуй, африканцы не побывали на наших объектах в составе делегаций « новоиспеченных союзников») я проследовал в его кабинет.

Николай Иванович, увидев меня, почему-то обрадовался, тепло поприветствовал и пригласил присесть.

– Сергей, ты знаешь, что в Абхазии началась война между грузинами и абхазами?! - спросил он. Я это знал, разумеется.

Сейчас, много лет спустя, когда таких войн на территории СССР прошло больше десятка, особых эмоций упоминание о них не вызывает. Тогда – это было нечто невообразимое: ВОЙНА!!! Бывшие советские люди, недавние граждане единой страны, убивают друг друга!

Правда, наше «независимое» и демократичнейшее телевидение говорило про это совсем мало и как-то невнятно. Понять, кто там прав, а кто виноват было просто невозможно.

- Прямо на линии фронта оказалась наша 24 лаборатория в Эшерах , - продолжил ВРИО начальника штаба.

(Про эту лабораторию, потом, довольно много писали в СМИ и даже показывали по телевидению её избитые снарядами строения. Журналисты называли её «сейсмической лабораторий» МО. Такое наименование сохраним и в этом рассказе.)

Я это тоже знал. Мы регулярно общались по телефону с заместителем командира этой части Игорем Натурщиковым. Даже по аппарату ЗАС были слышны спорадические пулемётные очереди и разрывы снарядов, звучавшие там.

- Пашей Грачёвым принято решение об эвакуации лаборатории, техники, оружия, семей офицеров и прапорщиков, их имущества и всего личного состава нашей части. Мы создаём опергруппу для эвакуации части. Хочу включить тебя в её состав. Полетишь туда?!

- Раз надо – полечу, конечно! - ответил я. У меня и в мыслях не было искать какие-то поводы для отказа.

(Уже после своего возвращения я узнал, что некоторые наши офицеры категорически отказывались тогда, в кабинете Испакова, от командировки «на войну». «Погоны сниму, но не поеду!» - заявили «отказники».)

В тот момент я этого, разумеется, не знал, и меня удивила неожиданно радостная реакция Испакова: «Ну и молодец!!! Вылет завтра в 8.00 из Чкаловского, борт уже заказан». В ходе дальнейшей беседы выяснилось, что для того, чтобы мне успеть к самолёту, в Люберцы (где я со своей семьёй снимал комнату) в 5.00 пришлют машину. (Такая любезность случилась в первый и последний раз за все годы службы в этой части).