Завещание поручика Зайончковского - Чудакова Мариэтта Омаровна. Страница 56

Глава 61

Суд удаляется на совещание

Секретарь суда объявила, что суд удаляется на совещание. Все трое судей быстро встали и, шелестя мантиями, так же быстро вышли из-за стола и скрылись за какой-то дверкой.

Все в зале сидели молча, только на задних скамьях тихо переговаривались студенты-юристы, споря о том, какой будет приговор. А один нашептывал своей подружке: «Суд никогда не уходит на совещание, а всегда и неизменно – удаляется… Если ты не усвоишь глубину этой разницы – ты никогда не станешь юристом!» И подружка тихонько хихикала.

Теперь мама Олега смотрела на сына не отрываясь, но боялась подойти к его клетке с двумя вооруженными людьми по бокам. Единственный человек, который мог сказать, как ей быть, – адвокат Сретенский – в это время куда-то вышел. Мать думала: вдруг после того, что там решат судьи, Олега опять повезут в тюрьму, в Потьму, а ей не дадут подойти к нему? И она даже не потрогает его, не погладит по щеке, не поцелует…

И Олег смотрел на свою маму. Мы не беремся описывать этот взгляд. Пожалуй, какой-нибудь очень тонкий психолог сказал бы, что этот взгляд стал наконец живым. Что в нем засветилась какая-то надежда. Но это впечатление вполне могло быть и обманчивым.

А Игорь Заводилов сидел, опершись локтями на дипломат, лежавший у него на коленях, и охватив голову руками. Вряд ли кто-нибудь мог сейчас угадать его мысли – даже если бы этот человек прекрасно знал все подробности его ситуации. Заводилов не гадал, каким будет решение суда. Как человек очень неглупый, он, слушая всех говоривших, это решение просчитал и был почти уверен в своем расчете.

А думал он совсем о другом. И мы готовы повторить, что догадаться об этом вряд ли кому-либо удалось бы.

Заводилову все сильней хотелось познакомиться с этой золотоволосой девочкой и просто поговорить с ней. Поделиться своими мучительными многодневными размышлениями. Все больше овладевала им странная мысль, что это каким-то образом облегчит его душу. Ему казалось, что именно она, явно не преследующая в своих решительных и столь необычных для ее возраста действиях никаких корыстных целей, совершенно поймет его и даже, может быть, даст совет – что ему делать и как жить дальше…

Он много узнал за последнее время о Жене Осинкиной и о ее старшем товарище. И понял, что они собирались делать, в сущности, почти то же, что сам он почти год делал вместе со своей погибшей дочерью, так деятельно и радостно занимавшейся с ним этим новым делом.

Игорю даже померещилось в какой-то момент неуловимое сходство незнакомой девочки с его погибшей Анжеликой. «Чем же они похожи?» – думал он. Быть может, выражением лица, ясных глаз? Да, скорее всего именно этим. Что-то знакомое и успевшее стать особенно милым Заводилову в его дочери светилось в глазах незнакомой девочки. Какое-то мягкое, открытое, доброе отношение к миру, что ли. Не такое частое, к сожалению, во взорах современных девиц, будто и не слышавших, что милосердие – непременная женская черта.

В то же время он понимал, что, так или иначе, усилия именно этой девочки привели к тому, что вина его дочери Виктории в убийстве своей сестры Анжелики оказалась почти доказанной. Благодаря ее именно усилиям его младшая дочь скоро предстанет перед судом и получит сколько-то лет пребывания в воспитательной колонии. В семью свою вернется она в лучшем случае двадцатилетней примерно девушкой… И невозможно даже думать о том, что за девушка выйдет из ворот колонии.

Значит?..

Что бы это ни значило, он снова думал о том, что разговор с Женей ему почти необходим. Хотя он не мог бы точно сформулировать суть этой необходимости.

Важным обстоятельством здесь было еще то, что ему-то самому вина его дочери Виктории в убийстве ее сестры стала известна в собственном доме – помимо и раньше того, что и как выяснили другие люди.

И именно Виктория сказала ему – поняв, что разоблачила себя, нацепив на палец кольцо, подаренное отцом Анжелике, – что если он сам не начнет выступать, то ничего страшного не будет… Она не способна была понять, что все самое страшное с ним уже произошло.

И вот это все по-прежнему оставалось для него самого – в отличие от его жены – важнее того, какое именно наказание ожидает в недалеком будущем Викторию.

Интереснее всего было бы, пожалуй, внимательному и понимающему людей наблюдателю следить в этом зале за Женей. В последний час судебного заседания стерлась с лица еще недавно по нему витавшая полуулыбка. Очертился не по-детски твердо сжатый рот, прорезалась складка между бровей. И появился взрослый, ободряющий, улыбчивый взгляд, бросаемый время от времени в сторону Олега.

Многое можно было бы прочесть сейчас, в эти решающие минуты, на выразительном Женином личике. И в первую очередь – готовность к любому итогу судейского совещания и к дальнейшей борьбе.

И снова девушка-секретарь объявила:

– Прошу встать – суд идет!

И снова встал весь зал, вновь прошуршали черные мантии, и трое судей утвердились за длинным судейским столом. И все сели, но ненадолго, потому что председательствующий встал и начал читать нечто с листа бумаги, который держал в руках. Все слушали новый приговор стоя. Стоял и Олег в своей клетке.

Сама не своя стояла мать Олега, уцепившись за спинку оказавшегося перед ней стула.

Тут первый раз в жизни у Жени от волнения на минуту заложило уши. И она услышала не самые первые слова:

– …Именем Российской Федерации… Приговор, вынесенный Сумарокову Олегу Михайловичу, отменить… Освободить из-под стражи в зале суда…

Что-то загремело. Это конвоиры открывали клетку, в которой сидел Олег. Он поднялся со скамьи подсудимых и вышел в зал.

Глава 62

В кругу друзей и доброжелателей

Мать не отпускала Олега от себя, обхватив его двумя руками и прижавшись лицом к его груди. А он все гладил ее по голове.

Потом мать нашла в себе силы оторваться, повернулась к Жене, взяла обе ее руки в свои, наклонилась и поцеловала.

Женя в испуге стала выдирать руки, повторяя:

– Да что вы! Что вы!..

А мать сказала неожиданно спокойно:

– Будут свои дети – поймешь.

Тогда Женя заговорила уже весело, чтобы разрядить обстановку:

– Помните, когда вы мне звонили из Тюкалинска, – я что вам сказала? Я же сказала – прекрасно помню! – «Этого не будет! Я даю вам слово!» Вот и вышло по-нашему! По правде!

– Да, я твои слова очень хорошо помню, – сказала мама Олега, тоже заулыбавшись. – Они очень меня тогда поддержали. Я, конечно, совсем не верила, что ты сможешь что-то сделать с этой махиной… И все равно – почему-то, когда вспоминала твои слова, мне становилось легче.

Олег сказал Жене:

– Сейчас я поеду к маме в Тюкалинск. Побуду у нее дня четыре. Потом лечу в Москву – ты, надеюсь, к тому времени туда доедешь. Соберем малый слет Братства, по-быстрому, до начала учебного года. Всех собрать не удастся, хотя бы москвичей, остальные участвуют по Интернету. Потом я в Петербург – восстанавливаться в университете. А накануне мы с тобой, Женя, вечер сидим – составляем проект предполагаемых действий. Не сомневаюсь, что ты надумала тут – с полпуда! А я только сейчас ведь думать начну.

С изумлением смотрела Женя на Олега. Это был совсем не тот человек, которого ввели в зал суда под конвоем и заперли в клетке. Это был прежний Олег – свободный и уверенный в каждом своем движении, в каждой интонации, всегда готовый к положительному действию человек.

Он стоял теперь в плотном кольце – адвокат Артем Сретенский, Скин, Том, Слава, только сейчас солидно познакомившийся с Олегом, Петр Волховецкий, которого Том представил Олегу как нового члена Братства, Федор Репин, которому Олег сам протянул руку и поблагодарил его, а мама Олега обняла будущего президента России и расцеловала. А в стороне скромно стояли, дожидаясь, когда Женя и их познакомит, Леша и Саня.