Завещание поручика Зайончковского - Чудакова Мариэтта Омаровна. Страница 57
Только нигде не видно было Лики Лекаревой.
Неизвестно откуда набежали журналисты. Не так-то часто освобождают в зале суда привезенных из пожизненного заключения! Вспышки следовали за вспышками. Микрофон совали и Олегу, и матери, и всем подряд стоявшим рядом с ним. А наиболее опытные брали комментарий у адвоката.
Женя говорила Олегу:
– Здесь меньше половины тех, кто в твоем деле участвовал. Еще Ваня Бессонов, Ваня Грязнов, Фурсик, Мячик, Нита Плугатырева… Дима, Маргаритка, и еще Маргариткин приятель по имени Станислав Всеволодович, который дал свои личные деньги на дорогу, – родительских не хватило бы… Еще Часовой, военком омский, лейтенант Костыль, прокурор Сибирского округа – ты его видел и слышал…
Тут наконец увидела она Лешу и Саню:
– Ой, Олег – вот кто самые тут главные! Они же меня из Москвы везли – по всей Сибири! И всех других возили!
Но Сретенский уточнил:
– Не только возили… Без них – без омского военкома, их давнего знакомого – сибирский прокурор в эти дела вряд ли бы ввязался. А без него – неизвестно еще, что бы было…
И Леша с Саней сами представились юноше Олегу как старшему по званию – потому что опыт отбывания пожизненного заключения без вины в их глазах равнялся боевому опыту, если не превосходил его.
Они прочувствованно поздравили его с освобождением и по очереди обняли.
А к Жене в это время подошел незнакомый ей человек, которого видела она только в зале суда, когда он задавал вопросы Олегу и свидетелям.
– Я – Заводилов. Мне очень хотелось бы с вами поговорить. Я хорошо понимаю, что вам сейчас не до меня. И вообще – вы, наверно, торопитесь в Москву. И тем не менее… Я даже не исключаю, что в конце концов разговор окажется не только важен для меня, но чем-то полезен и вам…
Женя была, конечно, во внутреннем смятении оттого, что перед ней стоял отец не только погибшей Анжелики, но и Виктории. Ну и – виноватый все же в какой-то степени в страшном приговоре Олегу. Она не могла себе представить, о чем он хочет с ней разговаривать. Только видно было, как трудно ему говорить. Но что-то таилось в его глазах, что делало ее отказ совершенно невозможным.
– Когда вы хотели бы поговорить? Прямо сейчас?
– Да, если можно. Мы пошли бы в какое-нибудь кафе и посидели там… Надеюсь, я не задержу вас более часа…
Попросив подождать минутку, Женя пошла узнавать о планах остальных. Выяснилось, что Олег уже договорился с Саней и Лешей, что они отвезут их с матерью к автобусу на Тюкалинск – как только они обсудят сейчас кое-что с адвокатом. Олег и слышать не хотел, чтоб их везли на машине до дому.
– Прекрасно доедем автобусом! Вам всем тоже по домам надо, достаточно вы со мной нянчились!
– Да чуть не сутки же ехать!
– Да нет, поменьше…
И мать подтвердила, что автобусы, хоть и с пересадкой, но очень удобные. Последний останавливается близко от их дома. Но видно было, что со своим сыном она пошла бы сейчас до Тюкалинска и пешком. И Женя могла бы поклясться, что за последний час мама Олега очень помолодела. И выглядела уже не на свои сорок два года, а, пожалуй, лет на тридцать. Но главное – как же светились ее глаза!
И тогда Женя условилась, что встречается со всеми через два часа здесь же, около суда. А с Олегом и его мамой прощается сейчас.
Они с Олеговой мамой еще раз крепко-крепко обнялись и расцеловались. А с Олегом пожали друг другу руку – до скорой встречи в Москве.
– Еще как бы ты раньше меня не приехал!.. – сказала весело Женя.
Но Саня с Лешей решительно отвергли такую возможность.
– Через двое суток с небольшим рассчитываем быть в столице. Генерал-лейтенант нас ждет, – веско сказал Леша.
И Женя покинула зал суда вместе с Игорем Заводиловым.
Глава 63-я, последняя
Они сидели за столиком друг против друга
Играла музыка, но, в отличие от всех почти московских кафе, очень тихая и не противная.
Они сидели и молчали. Перед обоими были бокалы со свежевыжатым соком. Женя потихоньку тянула сок через соломинку. А Игорь Заводилов грел зачем-то бокал в обеих руках, не зная с чего начать.
И вдруг неожиданно для себя начал, как говорили древние римляне – in medias res, – то есть с самой сути.
Возрастная преграда, стоявшая между ними, исчезла. Он, во всяком случае, перестал ее чувствовать.
– Моя жизнь в значительной степени разрушена. Самое страшное, что может случиться с человеком, со мной уже случилось. Я потерял двух дочерей. Одну я нашел очень поздно, но полюбил ее, она стала близким мне человеком. Ее убили. Я был уверен, что убийца – ваш старший товарищ. Способствовал тому, чтобы ему вынесли самый суровый приговор. Мне важно, чтобы вы поняли, – способствовал только потому, что абсолютно не сомневался в том, что убийца моей дочери – он.
А вы не поверили суду. Вы верили этому человеку. Нашли доказательства его невиновности. Потом нашли настоящих убийц. Главной из них оказалась другая моя дочь. Она жива. Но все-таки я ее потерял. Не тогда, когда ее вина стала известна вам и следователям. Раньше.
Игорь Петрович замолчал.
Женя вообще не понимала, как он находит в себе силы говорить. Первый раз в жизни увидев этого человека на суде, она почему-то сейчас не только понимала его, но всей душой чувствовала его состояние. И сочувствовала.
По-видимому, и он каким-то образом понял, что она наделена этим бесценным даром – чувствовать и понимать другого человека. Потому и сидел сейчас напротив нее и говорил то, что не стал бы говорить никому другому.
– Как все это получилось, я не знаю. Но догадываюсь. Я был занят своим делом, то есть в конечном счете – добыванием денег. Сначала – не очень больших. Потом – все больших и больших. И опять – мне казалось, что в общем-то я делаю это для нее, своей дочери. Об Анжелике я тогда еще ничего почти не знал.
Игорь отхлебнул соку – вынув соломинку, прямо из бокала.
– Но это, конечно, был самообман. Виктория росла практически без моего участия. Мой вклад в ее жизнь был денежный. Это была огромная ошибка. Ее повторяют многие мои товарищи. Не все – но многие. Никакие няни, бонны, дорогие гувернантки не заменят этического вклада отца в характер ребенка, в его душу. Никакие!..
Заводилов махнул официанту – тот подскочил мгновенно.
– Хотите чего-нибудь сладкого? – обратился Игорь Петрович к Жене.
Она замотала головой.
– А кофе?
Нет, и кофе она не хотела. У нее уже стоял ком в горле от его медленного рассказа о себе. И она могла только маленькими глотками тянуть сок.
– Двойной эспрессо!
Официант испарился. Игорь Петрович продолжал медленно говорить.
– В последнее время я очень много думал. Да. Очень. Я, наверное, во всю свою жизнь столько не думал. Не о работе, а о других совсем вещах. О своей жизни. О том, как мне жить дальше. О том, в сущности, – жить ли вообще. Имею ли я право продолжать жить. После того, как я загубил, если называть вещи своими именами, две юных жизни.
Женя смотрела на него испуганно. Она хотела бы возразить ему, но боялась.
– И это вы – знаете? – помогли мне поверить в то, что можно продолжить жить. Исправить я уже ничего не могу. Но можно что-то сделать – для тех, кто нуждается в помощи…
Заводилов замолчал. Долго смотрел куда-то вниз.
– Зачем мы приходим в этот мир? Неважно, верим или не верим мы в вечную жизнь. Независимо от этого все равно все знают, что земная жизнь – временна. Значит, зачем-то мы заброшены на земной шар – на время? Не затем же, наверно, чтобы вкусно есть, пить, ездить на очень дорогих машинах, лежать на пляже на роскошных курортах – и именно на это зарабатывать все время деньги?
Женя слушала, не отрывая от него взгляда.
– У меня была очень хорошая, умная мама. Она умерла в относительно молодом возрасте. Если бы она была жива – я уверен, Виктория выросла бы хорошим человеком. Да и я… был бы, наверно, более вменяемым. Мама умела чувствовать других, даже незнакомых ей людей. В юности мне казалось – даже слишком. Она не понимала, например, таких ходячих суждений: «Особенно уютно, когда за окном дождь и холодный ветер, читать в теплой комнате в кресле под лампой…» Она говорила: «Мне не может от этого быть уютно. Я – там, на улице, с теми, кто под дождем…»