В Солнечном городе - Тимофеев Валерий. Страница 19

Толпа растеклась вокруг машины и замерла на почтительном расстоянии, словно наскочила на стену. Злить заведующую ни к чему. Она здесь бог и царь, — осерчает, магазин закроет, бегай потом, ищи, и не успеешь взять.

— Мешаться пришли или помогать?

— Что ты, Борисовна, разве ж мы когда мешаем? — самостийно выступил парламентер. Остальные мол-чали. — Только скажи, враз пораскидаем эту ласточку.

— Во-во, пораскидаете да поворуете, а мне расплачиваться, — грубила Борисовна. Она указала Илье. — Давай, родименький, выворачивай.

На грубость заведующей толпа ответила понимающей улыбкой.

Парламентер высказал общее мнение.

— Обижаешь, начальник. Мы люди честные.

— Ну да, честные! Особливо если на рожи ваши глянуть!

Шутка пришлась ко двору. Народ негромко засмеялся.

— Ишь, осклабились, ироды. Ну, быстро шесть человек!

Настало время выдвигать условия.

— Как всегда, Борисовна, грузчикам без очереди?

Смилостивилась:

— Как всегда.

— По сколь?

— По две.

— Не, начальник, мало. Давай по пять.

— По три. Кто не согласен, вали отсюда. Мне по шее за вас получать ни к чему.

На крыльцо высыпали продавщицы.

— Начинаем, девочки, — предупредила Борисовна и белые халаты скрылись. Тотчас распахнулись же-лезные двери, упал открытый задний борт. Парламентер шел вдоль строя грузчиков и тыкал пальцем:

— Ты, ты, вон тот… Остальные — отвали.

Борисовна позвала еще двоих из толпы и увела в магазин. Они быстро вернулись, затолкнули в кабину картонный ящик.

— Хозяйке твоей, — шепнула Илье на ушко. — Пусть порадуется. — А мужикам подсказала. — Цените, вон как о вас печется, инструкции нарушает, добро творя.

Мужики ликовали. Наперебой предлагали Илье курево, рассказывали "пьяные" анекдоты, кричали вос-торженно. Кто-то шутя предложил:

— Качай его!

Шутку не поняли, и замелькали над машиной растопыренные руки и ноги Ильи. Он ругался, высказы-вал вслух неодобрение, но в душе млел — такой почет! Попытался закрыть глаза и посмотреть со стороны — понравилось, и он улыбнулся.

Что-то изменилось.

Мужские голоса стихли. Илью поймали не так заботливо — на кулаки. Сбили шапку, оторвали рукав по-лушубка и бросили у машины. Он открыл глаза: его плотно обступили женщины и дети, придавили к земле горящими злыми глазами. Кто-то пнул по ногам.

— Смотрите, дети! Вот он — вражина ваша. Это он, сволочуга, грабит вас, все отнимает: кусок хлеба, иг-рушки, отцов ваших. Детство отнимает. А взамен злобу и зависть дает!

Илья хочет крикнуть: — При чем тут я? Мое дело маленькое. Я исполнитель! Головы, головы поднимите! Кто надо мной стоит, указывает: что делать и как делать?! Меня вычеркнете, другой за руль сядет. Маши-ну поломаете, — новую поставят, еще больше этой. Бутылки перебьете — завтра из крана заместо воды по-течет. Смотрите, лучше смотрите! Того ли вы поймали?

Все это Илья думал сказать, но голос пропал; беззвучно шевелились губы. Его катали по земле, би-ли о голову бутылки — осколки купались в хмельных лужах, впивались в тело, проникали внутрь, обвола-кивали сердце и лишали его простора. И вот уже сердце еле трепыхается — стеклянные иглы обложили со всех сторон.

— Будешь еще травить людей? Будешь возить эту гадость? — вопрошают женщины.

— Нет, — хрипит Илья.

— Клянись!

— Чем?

— Самым дорогим. Во что веришь?

— Не знаю.

— В бога веришь?

— В бога? — переспросил Илья. — Какой он, бог? Скажите, может поверю.

— Не дури, не малое дитя.

Илья вспомнил мамкиного бога — обгорелая с одного края дощечка с тусклым рисунком. Мать осмот-рится — нет ли кого — встанет на колени, руки на груди сложит и шепчет торопливо. Илья из-за печки вы-глядает и его обволакивают непонятные слова."…пыль не может устоять против бури, так и мы против гнева твоего… помилуй нас по великой милости твоей…" Мать верила в дощечку. А он мог бы поверить?

— Веришь? — требует толпа. — Отвечай!

— Нет, — сознался Илья.

— В правду веришь?

— Нет…

— В любовь?

— Нет.

— Детьми клянись! Детьми! Пусть детьми клянется!

Илья застонал: — М-м-м.

— Нету у него детей! Никого нету! Он сына своего загубил!

Колькин голос. Откуда здесь Колька? Ага, это он мне накаркал. По его вышло.

— И моего!

— И моего, — эхом пронеслось по толпе.

— И папку нашего, — плачущий детский голос.

— Не-е-е-т! — шепчут губы Ильи. Но он уже верит — погубил. Всех, и отцов, и сыновей погубил он, Илья Мохов. И сколько еще погубит. Вот они в бесконечной очереди стоят за его машиной, за его спиной. А впереди так же бесконечно тянется мертвое поле в крестах.

— Клянись!

— Нечем…

— Тогда живи… Без клятвы живи. Ты не заслужил смерти. Ты наш враг… ты наш брат… Смерть — счастье. Ты недостоин счастья.

Илья оторвался от баранки, широко раскрыл глаза, судорожно огляделся.

Где они?

Машина стояла на обочине пустынной дороги.

— Что это было? Сон? — ощупал себя и вздохнул с облегчением. — Сон… Задремал я.

Отогнал дрему, тронулся.

— Скоро приеду. За поворотом плотина; там до города рукой подать…

За лобовым стеклом застыло желтое лицо сына. Илья зажмурился; до хруста в пальцах сжал рулевое колесо, открыл глаза. Санька исчез. По черному асфальту ползли волны снежной крупы. Илья боялся ото-рвать взгляд от дороги, боялся вновь увидеть лицо сына. Но какая-то сила влекла его: — Посмотри, по-смотри, это сын твой тебя вспоминает. — И послушался, посмотрел. И увидел маленький прямоугольник мутного окошечка. — Что за ним? — напрягал он память. А когда понял — и прямоугольник исчез. Только злые слова Кольки бились в ушах: "Туда его надо было… и тебя за им…" И новое видение — пышный чуб на изуродованном лице.

— Да что же я делаю? — выкрикнул Илья и обернулся на свой груз. — Зачем это? Кому? Людям или ско-там?

Он уже не видел дороги. Что-то плотное наматывалось на колеса, шелестело вопросами.

— Зачем… чем… чем…

Мозг по привычке руководил Ильей, не сбивая мыслей. Где-то в глубине сознания отметился послед-ний перед плотиной поворот и знак: "Крутой спуск", — сбрось газ, скорость ограничена! Там пост ГАИ, — дырку сделают, — предупреждал мозг. Но Илья не услышал команды. Давил на акселератор и видел перед глазами только сменяющие друг друга лица. — …чем…чем…чем… — Он смахивал их рукой, протирал стек-ло, включил ненужные дворники. Они заскрипели: чем…чем…чем…

— За-а-а-чем?! — закричал взахлеб и резко крутанул баранку влево.

13

Харон подгребал к своей пристани.

До рейсового автобуса из города есть время. В лунке вода пульсирует, манит волнительной игрой, обещанием хорошего клева. Вон у мужиков вокруг лунок как снегири на снегу красноперые окунята тре-пыхаются — позарились на мотыля и попались; теперь хвостом о лед бьют, чувствуют — рядом вода; недоумевают — почему не пускают, почему свободы лишили? Так и уснут, не разобравшись. Рыбий умок недалек.

По крутому спуску к плотине катилась машина.

— Илья! — крикнул Харон и помахал рукой. Сейчас потревожит свежий воздух короткий сигнал — привет Ильи. Нет, не заметил. Куда он гонит?.. Молодец, мужик: честно робит. У нас таких пахарями кличут; они в любом деле цель находят. Или выдумывают… Вот разлихачился! Все торопится, торопится. Сегодня припоздал чуток. Знать, поломка была. Время нагоняет.

Харон восторженно посмотрел на уставленный ящиками кузов.

— Добра-то сколько! — протянул завистливо. — Разок бы добраться без суеты, без меры. Фантастика!

ЗИЛок, провожаемый внимательным взглядом Семена, миновал спуск, выехал на дамбу. Переднее колесо угодило в колдобину; машину подкинуло, развернуло. Сбив придорожный столб, она дернулась на обрыве, зависла на мгновение над узкой полоской воды и навалилась на лед.

Звякнули бутылки; жалобный крик покатился над морем.

Илья пробил головой лобовое стекло и замер на капоте: одна рука придавлена бесчувственным телом, другая обнимает нагретый железный бак. Камнями — самоцветами поблескивают на шапке, на воротнике и на спине осколки каленого стекла.