Команда «Братское дерево». Часы с кукушкой - Стрезовский Йован. Страница 17

— Как нам теперь жить-то прикажете? — раздалось со всех сторон.

Староста откашлялся, шепнул что-то на ухо офицеру и сказал:

— Неужто вы думаете, что братья союзники допустят, чтоб вы умерли с голоду? Не беспокойтесь, у них и хлеб для вас найдется, и все остальное.

— Вот пусть и дают! Может, там сказано, что мы и зерно обязаны им отдать?

Староста снова кашлянул и подобострастно уставился на офицера. Тот заложил руки за спину и проорал что-то неразборчивое, похожее на собачье тявканье. Староста перевел:

— Господин офицер говорит: «Бунтовщикам полагается не хлеб, а виселица! Кто не успокоится, будет незамедлительно ликвидирован!» Понятно вам?

Подавленные, люди стали расходиться, кое-кто утирал слезы. Со школьного двора еще долго доносился тоскливый рев скотины.

Сегодня прибежал ко мне Васе — бледный, ни кровинки в лице.

— Все пропало! — выпалил он.

— Как? Почему? — в страхе спросил я.

— Коле повели в школу. Нужно немедленно бежать из села.

— Да постой ты, откуда ты все это взял?

— Своими глазами видел, честное слово, как староста и немец его в дверь втолкнули.

— Это как же понимать — Коле схватили?

— Выходит, схватили.

Опрометью бросились мы с Васе оповещать команду. И так, и эдак прикидывали и решили подаваться в горы.

— Я не согласен, — сказал Марко. — Предлагаю сначала разведать, что с Коле. Нельзя его одного оставлять.

Предложение приняли единогласно.

И вот уже битый час мы сидим в куче соломы, наваленной возле школьной ограды. Не отрываясь глядим на двери и окна. Над ухом назойливо жужжат и стрекочут невидимые насекомые, словно подбадривают нас: когтям, в которых бьется сейчас ваш командир Коле, сюда не дотянуться. Не нас, а его бросили в темный и сырой подвал; не нас, а его безжалостно бьют, ему выкручивают руки, заставляя во всем признаться. Бедный Коле! Я закусил губу и сморщился, боясь разреветься. Вижу, и остальные, прикрывшись ладонью, трут лоб и украдкой смахивают слезы.

— Бедный, бедный Коле, — шепчу я. — А вдруг да не выдержит пыток? И как они пронюхали?

— Что ты причитаешь? — перебивает Васе. — Дойдет очередь и до нас.

Немцы то входят, то выходят из школы, перетаскивая ящики с боеприпасами, дверь почти не закрывается, но ни Коле, ни старосты не видно. За школой раздается душераздирающий рев коровы, и от этого напряжение становится нестерпимым. Нет томительней минуты, чем когда ждешь чего-то! Время точно замирает, скребет по натянутым нервам и гудит в голове, сливаясь с гудением насекомых вокруг.

Высовываю голову из соломы, но Васе втаскивает меня назад:

— Смотри!

На крыльце появляется Коле, за ним староста. Но что это? На прощание староста дружелюбно машет Коле рукой. Выбираемся из соломы и поодаль поджидаем командира. Тот подходит, как ни в чем не бывало улыбается и жует:

— Не меня ли встречаете?

Молчим, обескураженные.

— Никак, языки проглотили? — усмехается Коле.

— Что они тебе сделали?

— А что они могли сделать? Вот шоколада во все карманы понасовали. И староста дал, и тот офицер, что на крыльце разорялся. Ха-ха-ха, ну что вы на меня уставились? У меня пузо скоро лопнет от этого шоколада.

— За что тебе шоколад?

— Подкупить хотели, да я им все карты спутал. Они мне про Ивана, а я им про болвана.

— О самолете спрашивали?

— Нет, о самолете не заикались. «Ты, — говорят, — по соседству с Калчо живешь?» А я отвечаю: «Да, но нас забор разделяет». — «Но ведь Калчо твой товарищ?» — «Так-то оно так, да только мы часто ссоримся». — «Стало быть, ты у него в доме бываешь?» И шоколад мне суют. «Захожу иногда, но у них собака злющая». — «Вот и вчера тебя там видели». — «Кто?» — «Придет время — узнаешь». — «Ну, был… Только в дом не входил, во дворе дожидался, хотел Калчо шею свернуть, как он нашему петуху». — «Ладно, ладно, — оборвали они, — а ты ничего не приметил?» Я насторожился. «Кто вчера приходил к отцу Калчо Секуле?» И опять плитку шоколада дают. Меня то в жар, то в холод бросает. «Не видал я никого». — «А чем они занимались?» — «Почем мне знать, ежели я их не видел?!» — «Тэкс, — обозлился староста и забегал по комнате. — Разве ж можно было не заметить?» — «Кабы знать, может, и заметил бы».

Тогда староста подошел ко мне и заговорил елейным голоском: «Ну, хорошо, на нет и суда нет. А позвали мы тебя вот для чего. Малец ты смышленый и честный, весь в мать. Когда твоя мать у меня работала, я ее не обижал, всегда сполна платил. Жалко смотреть, как она надрывается, чтобы вас прокормить. Вот мы и решили о тебе позаботиться. Господин капитан и деньжат посулил подкинуть. Цени это… А пока что дадим мы тебе одно пустячное заданьице, да только чтоб ни одна живая душа о том не знала! Не то господин капитан тебе язык ножницами вжик — и ауфвидерзейн. Ясно? Да ты и сам догадливый. А требуется от тебя совсем ничего — всякий вечер к Калчо наведываться. Делай вид, будто бы играешь, а сам на ворота поглядывай. Обо всех, кто к Секуле заглядывает, будешь нам докладывать. Ну, ступай. Аривидерчи!» Он похлопал меня по плечу и сунул в карман еще одну плитку шоколада.

— Выходит, прознали они, что вчера в доме Калчо сельский народно-освободительный комитет собирался?

— Вроде начинают догадываться.

— Отцу нужно сказать, — заспешил Калчо.

— Скажи, пусть комитет подыщет себе другое место.

— Эх, учителю бы сообщить, — вздохнул Коле и запустил в кусты плитку шоколада.

Мы припустили в село, поднимая за собой тучи пыли.

XIII

Больше староста не зовет Коле. По крайней мере, пока. Последний раз он заманил его в школу неделю назад, пообещав купить рубашку и шапку, и завел старую песню, но на сей раз куда более сурово:

— Похоже, мы только зря теряем с тобой время! Где сведения?

— Какие сведения?

— Такие! Чей дом на краю села? Твой! А с чего это собаки там по вечерам брешут, знаешь? Нет! Почему до сих пор не выведал, кого нелегкая ночью в село приносит и за какой надобностью?

— Поди, боязно из дома-то по ночам выходить. Волков, говорят, страх сколько поразвелось. Да и патруль на что?

— Ты больше всякого патруля узнать можешь. От тебя никто хорониться не станет.

— Никого я не видел.

Староста постоял у окна, в раздражении попыхивая трубкой, и снова набросился на Коле:

— Допустим, об этом ты и впрямь ничего не знаешь, но о другом сказать обязан. Ты с приятелями часто около самолета вертелся. Что вы там делали?

— Играли.

— И ничего особенного вам в глаза не бросилось?

— Да что ж в нем особенного? Ну, разбитый вдрызг, хвост помят, а на боку крест нарисован, как этот вот, на стене.

— Это я и без тебя знаю. А отчего он, по-твоему, взорвался? Солдат сколько погибло!

Коле пожал плечами.

— А не припомнишь, кто туда в последнее время наведывался?

— Да вроде никто.

— Так-таки и никто?

— Один раз тебя вот видел, когда ты коней на луг водил. А больше… Постой-ка, Бузо там иногда околачивался. Больше никого не заметил.

Староста поперхнулся дымом и, наливаясь яростью, заорал:

— Мерзавец!

Прибежали капитан и солдаты, схватили Коле и бросили в подвал.

Кому-кому, а нам было доподлинно известно, где в подвале оконце, сколько раз мы в него зимой дрова для школьных печей кидали! Правда, теперь оно забрано железной решеткой. В подвале темно, хоть глаз выколи. Пришлось тихонько свистнуть. В наискось падавшей на пол полоске света появилась голова Коле. Увидел нас и зашептал:

— Сейчас же уходите отсюда!

Но нас не так-то легко прогнать. Зарываемся в стог соломы и ждем. Ужас как медленно тянется время! Снова крадемся к оконцу, но Коле в подвале уже нет.

Наконец выходит — лицо распухло, рубаха порвана, кулаки крепко сжаты.

Вот с тех пор Коле и не зовут в школу. Его роль передоверили Бузо. Бузо напустил на себя важность, ходит по селу — грудь колесом, ни с кем знаться не желает. Как же — он теперь фигура! Заметит где кучку сельчан, сразу шасть туда и голову вверх задерет, якобы звезды считает, а у самого ушки на макушке — подслушивает. От нас, когда мы все вместе, бежит, как черт от ладана, но, стоит с ним встретиться один на один, начинает подлизываться да с разговорами приставать. Только не на таковских напал! А один раз Бузо подстерег Калчо и говорит: