Команда «Братское дерево». Часы с кукушкой - Стрезовский Йован. Страница 20

Мы были потрясены. Сердца разрывались от муки и жалости.

Сейчас далеко за полночь. В селе пропели первые петухи. Притаившись, мы выжидаем, когда в доме старосты погаснет свет. Вот погас наконец. Видать, надоело старосте пялиться в темноту, всю ночь вокруг дома слонялся. К тому же поднялся ветер, воет шакалом и ломает ветки на деревьях. Одно спасенье — укрыться в доме. Да и заря не за горами, а у ворот сидит на цепи верный пес.

К дому со всех сторон примыкает большой сад — как раз то, что надо. Пригнувшись, пробираемся вдоль забора к тому месту, откуда недавно выводили коней. Здесь Коле приказал всем остановиться, а сам вместе с Васе крадучись подошел к окошку, в котором еще несколько минут назад горел свет.

Гранату нес Васе, он должен бросить ее в окно. Уши никто из нас больше не затыкает, взрывы для нас теперь дело привычное. Прибежали запыхавшиеся ребята, еще через мгновение в доме сверкнуло и отчаянно грохнуло. Напрасно рвался с цепи обезумевший пес, напрасно надсаживалось в селе все собачье племя — мы уже были далеко и спокойно взирали с холма на зарево, разливавшееся по вершинам гор.

По селу поползли страшные слухи: немцы собираются сжечь село дотла. Потерянно бродят по улицам женщины, собираются вместе и плачут. Домой не тянет. Мама, нахохлившись, день и ночь сидит у очага, и слезы текут у нее по щекам:

— Изверги, голодом не уморили, так вон что удумали.

Увидит меня, за руку ухватит и ни на шаг от себя не отпускает. Говорит, вместе надо беду встречать. Дедушка ходит чернее тучи. Считает, что нужно готовиться у худшему. Немцы на все горазды, да и объездчик, ехидна, зря болтать не станет. В сопровождении Бузо таскается он по селу и грозит:

— Достукались! Поглумились надо мной — хватит, скоро вас всех, как цыплят, передавят.

Село замерло в напряженном ожидании.

Сегодня с утра немцы расклеивают на заборах прокламации. Никто их не читает.

Неожиданно Коле приказал всей команде собраться у дяди Лозана. Не пришел только Митре. В ту ночь, когда мы сводили счеты со старостой, Митре простудился и заболел воспалением легких.

Коле достал из кармана скомканную немецкую прокламацию и прочитал:

— «Сообщение. Тот, кто живым или мертвым доставит Секулу Секулова, получит в награду 1000 марок, а дом его будет взят под охрану. Вышеупомянутый бандит совершил побег, скрывается в лесах и бесчинствует, за что и приговорен к смертной казни. Для спокойствия односельчан, а также для безопасности властей, которые вас защищают, каждый должен сделать все от него зависящее для поимки преступника».

Дядя Лозан предложил, не мешкая, отправиться в горы, чтобы известить обо всем партизан.

Пастушье стойбище, где укрывались партизаны, словно вымерло. Лишь часовой расхаживал взад-вперед да у хижины, где лежали раненые, суетился санитар. Отряд получил задание любой ценой преградить путь направляющейся к городу неприятельской колонне машин. Время от времени порывы ветра доносили с шоссе отзвуки перестрелки — значит, бой в самом разгаре. Странное чувство охватывает тебя, когда вот так вслушиваешься в звуки отдаленного боя. При каждом залпе екает сердце — может, и еще кого-то не стало. Криков и стонов не слышно, но ты хорошо представляешь, как падают на придорожные камни скошенные пулей партизаны. Однако горше всего бывает, когда поредевший отряд возвращается в лагерь и ты воочию убеждаешься, скольких товарищей, с которыми виделся еще вчера, унес бой. А сколько их, смертельно бледных от боли, не доживет до утра! И нет этому конца. Сегодня затихло — завтра разгорится с новой силой. И все знают: иного пути не дано, во что бы то ни стало нужно выстоять.

Вечером мы сидели вместе с учителем у костра, и для каждого из нас у него нашлось теплое слово. Пробежав глазами прокламацию, учитель озабоченно сдвинул брови и надолго задумался.

— Вот Секула удивится, — проговорил он наконец и повел нас к двери, из которой за секунду до этого вышел санитар. — Ранен он, в ногу его задело.

Тихо вошли мы в хижину. При нашем появлении с кровати у стены приподнялся Секула, но учитель бережно уложил его обратно. Глаза Секулы радостно блестели, ему не терпелось как можно скорее расспросить обо всем:

— Как там мои?

Внутри у нас все похолодело.

— У них… все в порядке, — робко прошептал Коле.

Секула вновь приподнял голову и недоверчиво взглянул на нас:

— А почему Калчо не с вами?

— Дома остался. Не знал он… — едва сдерживая волнение, отозвался Коле.

— Вы что-то скрываете, — резко перебил его Секула. — Что случилось? Мои все живы?

— Конечно, живы, — закивали мы головами.

— Да что это вы нынче такие кислые?

— Из-за этого вот. — Коле посмотрел на учителя. Тот развернул прокламацию и стал читать.

— Да неужто мне тысяча марок всего и цена-то? — усмехнулся Секула. — Наверняка старосте именно столько понадобилось. Только пусть не надеется, шкура продажная!

— Со старостой покончено, — сказал Коле.

— Что значит «покончено»?

— Его положили на носилки и повезли в город, да он по дороге окочурился.

— Ничего не понимаю.

Мы чуть не прыснули со смеху, насилу сдержались.

— Чья-то граната его дом вверх тормашками пустила, — объяснил Коле.

— Ну и ну! — повеселел Секула. — И кто же этот смельчак?

— Да вот они, гранатометчики, — улыбнулся учитель, притягивая нас к себе.

Когда мы, простившись с Секулой, вышли из лазарета, учитель сказал:

— Вы хорошо сделали, что не рассказали Секуле о семье. Я сам ему скажу. Позже.

От прокламаций с именем Секулы и следа не осталось, как корова языком слизала. На дверях общины, правда, одна висит. Объездчик ее, наверно, уже раз триста прочитал. Дойдет до вознаграждения за поимку Секулы и кумекает: «С такими деньжищами запросто можно из сторожа хозяином заделаться. Да и заработать их легче легкого. Так вот всю жизнь по полю мотаешься: карауль то, присмотри за этим, а в кармане все одно пусто. А тут только бац из ружья — и готово дело. Скручу его, как барана, и бегом к господину капитану. Капитан обрадуется, похлопает меня по плечу, поплюет на пальцы и отсчитает, сколько причитается».

Мысль о наживе крепко засела у него в голове. Объездчик уже потирал руки: сначала он построит дом, прочный, каменный, чтоб уж ни один леший его поджечь не смог. Обнесет дом оградой с длинными железными шипами наверху — птица не перелетит. А потом… О-го-го, сколько всего можно будет понакупить! Однако вот загвоздка: где ты этого бандита найдешь? Вроде бы все обыскал, ни одного дома не пропустил. В селе разное говорят: один, мол, в одном месте его видел, другой — в другом. Шушукаются даже, что будто бы как кинул он гранату в дом старосты, так в подвал залез и, напившись вина, кричал во все горло: «Староста свадьбу играет! Вот веселье так веселье, аж гранаты в доме рвутся!»

А на днях пошла молва, будто Секула посрывал с заборов прокламации, развел из них на огородах костер, жарил цыпленка и созывал народ: «Угощайтесь, ешьте за упокой моей души! Еще день-два, и на тот свет переберусь».

От всех этих пересудов объездчик совсем ополоумел, метался из конца в конец села, всюду выискивая Секулу.

Третьего дня разнесся слух, что Секула ночует в кошаре Чендры, и объездчику вновь замерещился каменный дом с оградой. Тайком пробрался он к кошаре, зарылся в солому, выставив наружу лишь дуло винтовки, и приготовился ждать. Ждал час, ждал два, глаза слипались, глядишь, и заснул бы, кабы не остервенелое собачье тявканье, но от Секулы ни слуху ни духу. Объездчик сердито выплюнул соломинку, которую незаметно сжевал, подстерегая жертву, приотворил дверь, и тотчас ему на голову обрушился удар, да такой, что он упал навзничь и ничего уж больше не чувствовал. Если бы объездчик пришел в себя, он увидел бы, как над ним склонился Сандре.

Пошел второй день, как неведомо куда запропастился объездчик. Немцы даже собак к кошаре Чендры водили. Собаки обнюхали все внутри и снаружи и, взяв след, привели преследователей к ручью. Здесь след, к ярости собак и их хозяев, обрывался.