Первое лето - Попов Георгий Леонтьевич. Страница 22

— А такого,— засмеялся, скаля зубы, Серега и постучал пальцем себе по лбу.

— Зато у тебя его, я гляжу, слишком много,— разозлился золотоискатель.— Федька с ружьем, бабахнет, и концы, никто не услышит. А если и услышит, сразу-то не сообразит, что к чему. Вот ты, побежал бы на выручку, а?

— Не знаю... Наверное, побежал бы. Узнать — какому дураку вздумалось стрелять на краю деревни.

— Вот то-то и оно, что не знаешь,— принимая в расчет лишь первую часть Серегиной фразы, обрадовался и подхватил дядя Коля.— Когда смотришь со стороны, все кажется просто. «Подумаешь, Федька!» А он, этот Федька, тоже себе на уме. Была бы у меня винтовка, я бы его, сволочугу, на месте пристрелил. А то ведь у меня во,— он растопырил пальцы,— а у него «Заур», два ствола. Слышь, председатель, ходь-ка сюда.

В горницу, где мы сидели, вошла Евдокия Андреевна. Остановилась у порога, спросила:

— Что вам? Аль чего надумали?

— Ты скажи, кто у вас здесь солдатка?

— Ой, да у нас теперь что ни баба, то и солдатка.

— В крайней, говорят, избе живет, тайга рядом...

— Кто говорит? Беглый, что ль?

— Беглый, беглый...

Евдокия Андреевна перебрала все крайние избы, не зная, на какой остановиться.

— Фрося разве...— наконец смекнула она, очевидно, вспомнив что-то такое, что было связано с Фросей. Но тут в кухне зашипело, заскворчало, и она метнулась обратно к печке.— Ой, яичница подгорела! Если вы насчет беглого, то у Фроси он был, не иначе. К ней все мужики липнут,— крикнула оттуда.

— Что ж, Фрося так Фрося,— кивнул дядя Коля. Скоро на столе появилась большая сковорода с яичницей на свином сале.

— Предлагаю хорошенько подзаправиться, а потом и продолжать обсуждение нашего, прямо скажу, незавидного положения,— сказал Серега, потирая руки в предвкушении сытного ужина.

Если иметь в виду, что в тайге мы питались то олениной, то медвежатиной, да и те появлялись в нашем котелке не каждый день, ужин можно было считать царским. Тем более и сама сковорода занимала полстола.

— Ешьте на здоровье,— угощала Евдокия Андреевна.

— Что-что...— улыбнулся Серега, поддевая вилкой яичный желток вместе с ломтиком истекающего жиром сала.

Дядя Коля тоже было нацелился на золотистый желток, обволакивавший ломтик сала, он уже протянул было руку, как вдруг оглянулся на окно, возле которого сидел, и задернул шторку.

— Боишься? — усмехнулся Серега.

— Не боюсь, а так...— смутился дядя Коля, наконец принимаясь за тот же самый желток.

Мы с Димкой не отставали от взрослых.

У меня было такое чувство, будто все, что я пережил в последние дни, случилось не со мной, а с кем-то другим. Речка Малая Китатка, золотой самородок невиданных размеров, бегство Федьки, встреча с геологами, схватка в сарае — все казалось фантастикой. И только вкусная яичница, на глазах исчезающая со сковородки, да усталые, худые и заросшие лица моих товарищей заставляли верить в реальность происходящего.

Евдокия Андреевна насторожилась, прислушалась.

— А вот и она, легка на помине! По шагам слышу, что она.

— Фрося?

— Фрося, точно. Эта не позволит, чтобы ее связали вожжами. Она сама кого хочешь свяжет.

Дядя Коля стыдливо крякнул и принялся снова за яичницу.

Слышно было, как в сенях кто-то стукнул дверью. Потом твердые, уверенные шаги раздались в кухне.

— Есть тут кто живой?

— Есть, есть... Пока — есть... Заходи, Ефросинья,— отозвалась Евдокия Андреевна.

В проеме дверей показалась высокая, ладная, в кофточке, перетянутой в поясе, и длинной юбке молодая черноглазая и румяная женщина. Это и была Фрося, солдатка.

— Доброго вам здоровьичка,— поклонилась она, быстро оглядывая застолье.

— Здравствуй...— сухо ответил за всех дядя Коля. Что-то проговорил полным ртом и Серега, но что

именно,— разобрать было трудно.

— Ужинала? А то садись...— пригласила ради приличия хозяйка.

— Спасибочко,— отказалась Фрося.— Я гляжу, у тебя гостей, гостей... Это что ж, опять насчет войны, что ли? Так уже был один, разъяснял, чего еще!

— Пришли посмотреть, как вы здесь без мужиков обходитесь,— пошутил Серега.

— С такой председательшей...— Фрося озорно посмотрела на Евдокию Андреевну.

— Прижимает?

— Житья не дает! Ох ты, мнеченьки!

— Хватит тебе, балаболка! Если по делу пришла, так садись, говори!

— Какое у меня дело...— гостья села на лавке между столом и кроватью. Семилинейная керосиновая лампа висела под потолком, но так, что весь свет падал в ее сторону, и теперь я разглядел лучистые ямочки у нее на щеках, серебряные серьги в мочках ушей и выбившиеся из-под цветастого платка темные волосы.— Я гляжу, тебе везет, Авдотья. Столько мужиков... А ко мне вчера прибился один охотничек... Я думала, хоть с недельку поживет. А он переночевал, отоспался, в баньке попарился и поминай как звали.

Мы переглянулись. Зайти в деревню, помыться в бане, отоспаться... Ну и Федька! Непонятно только было, за каким чертом он поперся в сарай.

— Кто такой? Как звать? — строго спросил дядя Коля.

— А на лбу у него не написано,— повела округлым плечом Фрося.— Сказал — охотник, чего еще надо. Ружьецо у него дорогое. Я ему: «Давай меняться! У меня не хуже!» А он: «Ишь чего захотела!» А мужик ничего, так в душу и лезет.

— Постыдилась бы,— укоризненно глянула на гостью Евдокия Андреевна.

— А чего такого я сказала?

— Ничего, сама знаешь...

Фрося вздохнула:

— Чего стыдиться-то? Был и нету-ти. Ему, вишь, задерживаться никак нельзя. У него дела! Я ему: «Брось, милок, всех дел не переделаешь!» А он: «Не могу, слово дал!»

— Когда же он явился к тебе, этот сокол ясный? — отложил в сторону вилку и пересел лицом к Фросе дядя Коля.

— Да вечером, уже затемно. «Пусти, тетка, охотника!» Проходи, говорю, я таких охотников, как ты, столько перевидала, что и по пальцам не сосчитать.

— А звать его как? Не Федькой, случаем?

— Нет. Он себя Ерофеем Павловичем называл. Сел за стол, призадумался и говорит: «Эх ты, Ерофей Павлович, вольный охотничек, и далеко же тебе еще шагать!» А после, как поужинал, и в баньку попросился.

— Ой, врешь ты все, Ефросинья,— презрительно посмотрела на гостью Евдокия Андреевна.

— Вот те крест...— Фрося истово перекрестилась.— Ну, собрался мой Ерофей Павлович в баньку, пошел, и , гляжу, все свое берет с собой — мешок с лямками, ружье... «А исподнее-то у тебя есть?» — спрашиваю. «Обойдусь!» — говорит. Пришлось дать мужнино, какое осталось. Ну, помылся, переночевал и пропал. Только я его и видела, касатика.

— Когда же он ушел, этот... Ерофей Павлович? — спросил дядя Коля.

— Да засветло... Я ему: «Побудь еще хоть денек-другой, куда ты...» А он ни в какую. Спасибочко, хозяйка, за угощение, говорит, а также за жаркую баньку с веничком, хороша, говорит, банька, сразу десять пудов с плеч...

— В какую сторону он намылился? — прервал Фросину болтовню дядя Коля.

— Ерофей Павлович?

— Пусть будет Ерофей Павлович...

— Ой, господи, так у нас же здесь одна дорога, известная. И ведет она прямёхонько на станцию. А все другие чужим людям заказаны, там тайга. Мы здесь сроду живем и то далеко-то не ходим, боимся, что леший запутает. Да и путает. В позапрошлом году пошел один...

Фрося начала подробно рассказывать про какой-то случай, но мы ее уже не слушали. Мы думали о Федьке, который дурачит нас какой день подряд. Можно было подумать, что он нарочно подпускает нас к себе так близко, чтобы затем ускользнуть совсем безнаказанно.

— Кто-нибудь еще видел Ерофея Павловича? — помрачнел, насупился дядя Коля.

— Не знаю... А что? Зачем он вам?

— Морду ему набить надо, а после связать и переправить за колючую проволоку, вот зачем. Как он попал в сарай на току? Это ты ему подсказала?

— Да что вы, господь с вами...— испугалась Фрося.

Она клялась и божилась, что Ерофей Павлович ушел от нее еще утром, когда рассвело, а куда — не сказал. Если в сарае прятался, так она-то здесь при чем? Да, может, в сарае был вовсе и не Ерофей Павлович, а кто-то другой.