Дневник Толи Скворцова, путешественника и рыболова - Орешкин Борис Сергеевич. Страница 14

Потом капитан и Татьяна доложили о том, как сходили в деревню. Хозяйка лодки, хотя и отказывалась по-прежнему передать ее нам, но говорила уже не так решительно. Капитан считал, что есть надежда ее уговорить. Они видели и саму лодку. Оказывается, она стоит в сарае, совсем недалеко от реки. Я спросил:

— А сарай на замке?

— Нет.

— Так чего же мы ждем? Возьмем лодку, а вместо нее расписку оставим. Только и делов!

— Не говори глупостей! — оборвала меня Татьяна. — Я тебе не позволю воровством заниматься! И думать об этом не смей!

— Да какое же это воровство, Танечка? — вкрадчиво спросил я, чуть ли не впервые называя ее так ласково. Но Татьяна не поддалась:

— Нельзя брать чужую вещь тайком. Даже и с распиской.

— Но ведь лодка не чужая, а Викторова! За нее деньги уже заплачены.

— Все равно нельзя.

Вот всегда она так: нельзя, и баста! В существе вопроса разобраться не хочет. Формалистка. Но я не стал с ней спорить. Во-первых, по опыту знал, что это бесполезно, а во-вторых, у меня и так сегодня было достаточно всяких неприятностей. Поэтому я молча встал и ушел в палатку. Надо было выспаться, ведь утром необходимо встать рано, чтобы успеть снять жерлицы.

Глава 5

ВНИЗ ПО РЕКЕ

Утром я встал раньше всех, хотя и позднее, чем собирался. На луговой скошенной траве серебром блестели паутинки. Над водой поднимался пар. Я натянул на ноги сухие кеды (вечером я сунул их подо дно палатки) и, ополоснув теплой речной водой лицо, пошел к той высотке, где, по словам пастуха, отчаянно бились наши солдаты.

От берега реки до высотки с обелиском было всего метров двести. Я быстро добежал до этого обелиска. На его основании было написано: «Вечная слава героям, отдавшим жизнь за свободу и независимость нашей советской Родины». И внизу даты — 1941–1945 гг. На вершине обелиска была звезда, а у его подножия лежали полевые цветы.

Я стал осматривать местность вокруг, стараясь представить себе, как проходил здесь тот бой. Сначала я ничего особенного не заметил. Внизу передо мной протекал ручей Боборык. За ним широко раскинулись луга. Справа текла река Оредеж, слева тянулось болото и за ним лес. Все как объяснял пастух. Но никаких следов войны!

Я пошел вниз, к ручью. Может быть, там что-нибудь осталось от боя? Но и там ничего не было. Луг как луг и ручей как ручей. Только поверхность луга была какая-то неровная, вся в бугорках и ямках. Я даже подумал, что здесь, наверное, очень трудно косить траву.

И вдруг я заметил, что одна из таких ямок идет зигзагом, ломаной линией. «Траншея!» — догадался я, и меня даже в жар бросило. Ну, конечно же, это траншея! Теперь я совсем иными глазами смотрел на все эти ямки и холмики. Я понял, что это были воронки от снарядов и мин. Давно сгладившиеся, заросшие травой, едва заметные, но все же настоящие воронки от снарядов, настоящие траншеи и ходы сообщения, в которых сидели и стреляли по фашистам наши бойцы.

Больше всего меня потрясло то, что все это было настоящее. Не показанное в кино, не нарисованное на картине, а именно настоящее. Я постарался представить себе, как все это было…

Всю высотку опоясывала тогда траншея. От нее вниз, по обратным скатам холма, шли ходы сообщений. А еще дальше видны плоение, круглые впадины — следы огневых позиций, наверное, минометов. А может быть, это были блиндажи для укрытия бойцов? Или там была походная кухня? Фашисты не могли обойти эту позицию с флангов. А наши бойцы, зарывшись в землю, не позволяли им продвинуться вперед и ударить в лоб. Били по фашистам из винтовок и пулеметов. Небольшие круглые ямки — это заросшие травой воронки от снарядов и мин. Сколько же их здесь!

Я прикинул: воронки были в трех-четырех, самое большое в семи шагах одна от другой. И все-таки наши солдаты держались под этим шквалом огня. Вели бой день, ночь, еще день и еще долгую, долгую ночь… Они погибали один за другим, но не покидали высотку. Хотя и могли уйти. Вполне можно было отползти с высоты назад вот этой ложбинкой, а потом, пригнувшись, добежать до огородов, уйти задами деревни в те большие леса, где мы недавно были. Там бы их ни один фашист не нашел. Но они не ушли, не захотели прятаться. Они дрались и не пускали фашистов.

Я снова поднялся на вершину холма, к обелиску с красной звездой. Я встал перед ним, сняв с головы кепку.

Вставало солнце. В Никулкине горланили петухи. Медленно таял туман над лугами. И никого вокруг не было. Ни единого человека. Только я и они, наши погибшие солдаты…

У лагеря кверху потянулся сизый дымок. Я пошел к реке осматривать поставленные с вечера жерлицы.

Ближе всех была жерлица на перекате. Нетронутый пескарик на ней давно уже окоченел. Пустой оказалась и вторая жерлица, поставленная у коряги. На третьей живец был сорван с крючка. Зато, подходя к четвертой, под нависшим кустом ивы, я еще издали увидел, что рогулька жерлицы пустая, а шнур с нее смотан. Неужели попалась? Но я тут же с огорчением отметил, что он вовсе не натянут. «Наверное, сошла!» — решил я и без всякого волнения или радости принялся вытаскивать из-под куста удилище жерлицы.

Но едва я потянул к себе шнурок жерлицы, как на другом его конце под водой кто-то потащил его в свою сторону. «Значит, все-таки есть!» — чуть не вскрикнул я. Рыба упиралась не слишком сильно, и я без особого труда подвел ее к берегу. Это оказался налим. Удивительно! Обычно налимы попадаются на жерлицы поздней осенью, в ненастную, холодную погоду. Или даже зимой. В теплое время года они прячутся под коряги или в рачьи норы и совсем не берут на живца. А этот попался! Он был не слишком крупный, сантиметров сорок длиной. Но все же это была настоящая добыча. Не какие-нибудь там пескарики, над которыми потешалась Оля. Посмотрим, что-то она теперь скажет!

Я отвязал от удилища последнюю жерлицу, продел налиму под жабры ивовый прутик и с торжеством понес свою добычу к нашему лагерю. Там уже вовсю горел костер, и вокруг него весело хлопотали дежурные — Татьяна и Женька. Ленька купался, а Оля перевязывала Виктору ногу. Я спокойно подошел к костру, положил налима в траву и полез в палатку, чтобы убрать на место свои жерлицы. У меня для них была специальная пластмассовая коробка. В ней кроме жерлиц хранились крючки, пакетик с запасной леской, поплавки с крючками и всякие другие рыболовные принадлежности.

Когда я вылез из палатки, все ребята стояли вокруг налима и рассматривали его.

— Да, это действительно налим! — сказал капитан. — Самый неразборчивый и прожорливый хищник наших рек. Не считая щуки.

— Его надо почистить и сварить! — сказала Татьяна.

— Лучше зажарить, — посоветовал сидевший у костра Виктор.

— С картошкой! — мечтательно сказал Женька и даже зажмурился.

Все хвалили меня и моего налима. Только Оля ничего не сказала. Она даже не взглянула на мою рыбину. Она делала вид, что никакой крупной рыбы тут вовсе нет. А если и есть, то что в этом особенного!

Я собирался уже сам почистить налима, но после такой злонамеренной демонстрации отдал ножик Татьяне и снова залез в палатку. Просто удивительно, как эти девчонки умеют портить человеку настроение!

Подремать мне не удалось. В палатке было душно, а снаружи доносились разговоры, смех и совершенно бессмысленные выкрики. Меня всегда удивляет, как много ненужной, пустяковой информации сообщают друг другу люди, собираясь вместе! Устав от их болтовни, я снова выбрался из палатки.

С самого утра вместе с Женькой хлопотал по хозяйству и его новый друг Юрка. Они то и дело о чем-то перешептывались и перемигивались. А после завтрака, наевшись жареной рыбы с картошкой, оба убежали в деревню.

Нога у Виктора болела все сильнее. Он терпел, но видно было, как ему трудно. Ходить он не мог. Только прыгал. Я вырезал ему костыль из толстой ивовой палки по всем правилам лесоводческой науки — в порядке прореживания береговых зарослей. Виктор обмотал рогульку костыля своей майкой и получилось совсем неплохо: опираясь на костыль и поджав больную ногу, он мог теперь довольно свободно передвигаться по лагерю. Но о большом походе, конечно, не могло быть и речи.