Роза и семь братьев - Олкотт Луиза Мэй. Страница 43

Кэмпбеллы стояли в зале, желая друг другу спокойной ночи, когда приятный голос, распевавший «Родной дом», заставил всех остановиться и прислушаться. Пела Фиби, бедная Фиби, у которой никогда не было семьи, которая не знала, что такое любовь матери, братьев и сестер. Она была сиротой, но не унывала и не боялась жизни, а с радостью принимала те крупицы счастья, которые выпадали на ее долю и, без жалоб и ропота, пела за своей работой.

Счастливое семейство сочувствовало ей, и когда одинокий голос допел строфу песни, другие голоса начали вторить ей. Песня звучала так красиво, что казалось, и старый дом подхватил мелодию и повторял слова, которые долго еще звучали в душах двух девочек-сироток, которые впервые проводили Рождество под его гостеприимной крышей.

Глава XXI

ИСПУГ

— Братец Алек, ты ведь не позволишь Розе выходить на улицу в такой холод, как сегодня, — сказала тетушка Майра, заглянув в одно февральское утро в кабинет, где доктор Алек читал газеты.

— Почему же нет? Если такая болезненная особа, как ты, может переносить этот холод, то и моей девочке он не страшен, тем более что она одета очень тепло, — ответил доктор Алек.

— Но ты не можешь себе вообразить, какой на улице резкий ветер. Я промерзла до мозга костей, — и тетушка Майра принялась тереть кончик красного носа.

— Ничего удивительного в этом нет. Ты же носишь шелк и креп вместо фланели и меха. Роза выходит гулять в любую погоду, и не будет беды, если она и сегодня с часок покатается на коньках.

— Хорошо, но я нахожу, что ты слишком рискуешь здоровьем ребенка и слишком надеешься на то, что она окрепла за этот год. Она все-таки очень нежного сложения и может умереть от первой же серьезной болезни, как ее бедная мать, — продолжала настаивать женщина, и большой чепец качался в такт ее словам.

— И буду рисковать, — дядя Алек нахмурился как всегда, когда ему напоминали о матери Розы.

— Попомни мои слова, ты раскаешься в этом! — и с этим грозным предсказанием тетушка Майра исчезла, как тень.

Надо сказать, что в числе недостатков доктора — а у него они, конечно, имелись — был один, свойственный всем мужчинам: он не любил, чтобы ему давали советы, когда он их не спрашивал. Он всегда с уважением выслушивал советы своих тетушек, часто советовался с миссис Джесси, но прочие три леди просто испытывали его терпение постоянными предостережениями, жалобами и указаниями. Особенно надоедала ему сестрица Майра, и как только она начинала говорить, у него сразу появлялось желание сделать ей наперекор. Доктор решительно не мог удержаться от этого и часто сам смеялся над собой.

Так было и теперь. Он подумал, что Розе лучше бы остаться дома, пока не стихнет ветер и не выглянет солнце. И тут об этом заговорила Майра. Алек не смог удержаться от соблазна пренебречь ее советом и отпустил Розу гулять. Доктор не боялся, что Роза простудится, потому что она выходила на прогулку ежедневно. Выглянув в окно, он увидел на улице улыбающуюся розовощекую девочку с коньками, в костюме, делавшем ее похожей на эскимоса.

— Я надеюсь, что девочка не будет гулять слишком долго, этот ветер может заморозить кости куда более молодые, чем косточки Майры, — пробормотал доктор Алек, когда через полчаса вышел в город, чтобы нанести визиты больным, которых взялся лечить по старому знакомству.

Эта мысль часто приходила ему в голову в это утро, потому что день выдался действительно очень холодным, и доктор Алек дрожал, несмотря на теплое пальто, подбитое медвежьим мехом. Но он надеялся на здравый смысл Розы.

Между тем Мэк, которому теперь было разрешено читать, обещал Розе, что как только сделает уроки, тоже придет покататься на коньках.

Роза обещала подождать его и исполнила свое обещание с точностью, которая дорого ей стоила. Ведь Мэк о договоренности забыл и после уроков занялся химическими опытами. Он вспомнил о Розе только тогда, когда сильный взрыв газов выгнал его из лаборатории. Мальчик поспешно начал собираться на каток, но мать запретила ему выходить, говоря, что холодный ветер может повредить его глазам.

— Но она ждет меня, мама, и будет ждать! Ведь я просил ее остаться, пока я не приду, а Роза всегда держит слово, — объяснял Мэк, представив себе маленькое существо, зябнувшее на ветру в ожидании кузена.

— Конечно, дядя не пустит ее в такой холод. А если и пустит, то, верно, она догадается прийти сюда, за тобой, или уйти домой, — сказала миссис Джейн.

— Но если мне нельзя идти, может быть, Стив сходит и посмотрит, там ли Роза, — предложил Мэк с беспокойством.

— Стив не сделает больше ни шагу, благодарю вас. Он уже отморозил себе пальцы и очень голоден, — ответил Франт, только что пришедший из школы, и поспешно начал снимать сапоги.

Роза ждала Мэка до обеда. Она делала все, что только могла, чтобы не замерзнуть: каталась на коньках, пока не устала и не разгорячилась. Потом наблюдала за другими катающимися, пока не озябла, пробовала ходить взад и вперед, пытаясь согреться, но не смогла. Затем в отчаянии притулилась под высокой сосной, чтобы не пропустить кузена. Когда девочка, наконец, поняла, что ждать Мэка больше не имеет смысла, она решила вернуться домой. Роза так закоченела, что едва могла идти против ветра, который немилосердно трепал ее одежду.

Возвратившись домой, доктор Алек уютно расположился у яркого огня в своем кабинете. Неожиданно он услышал звук сдерживаемого рыдания, который заставил его броситься в зал. Там, дрожа от холода, у камина лежала Роза. Она уже сняла часть теплых вещей и, всеми силами стараясь не расплакаться, пыталась отогреть замерзшие пальцы.

— Что с тобой, моя дорогая? — дядя Алек взял ее на руки.

— Мэк не пришел… Я не могу согреться… Мне больно от огня! — проговорила Роза, страшно дрожа, и разразилась, наконец, плачем, между тем как зубы ее стучали, а маленькие пальцы так посинели, что на них было страшно смотреть.

Доктор Алек тут же уложил девочку на диван и завернул в свое медвежье пальто. Фиби растирала холодные ноги Розы, а он — руки. Тетушка Изобилие приготовила горячее питье, а тетушка Спокойствие прислала для внучатой племянницы свою грелку и вышитое одеяло.

Мучимый угрызениями совести, доктор Алек возился со своей новой пациенткой до тех пор, пока Роза не сказала, что чувствует себя хорошо. Он не позволил ей встать к столу и сам кормил ее, совершенно забыв о собственном обеде, наблюдал, как от действия укрепляющего питья, приготовленного тетушкой Изобилие, девочка начала дремать, а затем заснула.

Доктор не покидал своего поста несколько часов и с беспокойством заметил, что на щеках Розы выступил лихорадочный румянец, что ее дыхание сделалось порывистым и неровным, и что временами она жалобно стонала, как будто у нее что-то болело. Вдруг она вздрогнула, проснулась и, видя, что тетушка Изобилие склонилась над ней, протянула руки, как больное дитя, и сказала раздирающим душу голосом:

— Пожалуйста, позвольте мне лечь в постель.

— Это самое лучшее место для тебя, моя дорогая. Отнеси ее наверх, Алек, я уже велела приготовить горячую воду, а после хорошей ванны она выпьет чашку настоя шалфея, заснет и проспит свою простуду, — весело ответила леди и ушла давать необходимые распоряжения.

— У тебя что-нибудь болит, дорогая? — спросил дядя Алек, неся девочку наверх.

— У меня болит бок, когда я дышу, и мне как-то нехорошо. Но это пустяки, не беспокойтесь, дядя, — прошептала Роза, прижимая горячую маленькую руку к его щеке.

Но доктор, казалось, очень беспокоился, и было от чего. Когда Дэбби вошла в комнату с грелкой в руках, Роза попробовала засмеяться, но не могла, у нее от сильной боли захватило дыхание, и она заплакала.

— Плеврит, — со вздохом констатировала тетушка Изобилие, наклоняясь над ванной.

— Пьюмония! — проговорила Дэбби, заворачивая в простыни грелку.

— А это плохо? — спросила Фиби, чуть не уронив от страха ведро с горячей водой. Она понятия не имела о болезнях, и слова Дэбби показались ей особенно ужасными.