Принцесса Грамматика или Потомки древнего глагола - Кривин Феликс Давидович. Страница 33
— Зачем ты так, Мазурий? Я ведь серьезно хотел тебя повидать.
— И я хотел вас повидать, — серьезно сказал Мазурий. — Хоть я и болтун, и пустомеля, но сейчас, мне кажется, я не обманываю.
— Можешь обманывать, — улыбнулся Изотоп, — все равно я тебе верю. Ни одному элементу так не верю…
Мазурий смутился:
— Ну какой я элемент? Так, ошибка природы… И даже не природы, потому что в природе-то меня нет.
Морф сказал:
— Сегодня ошибка, завтра — не ошибка. Наречие вовсю сегодня пишут слитно, а раньше писали через черточку.
— Вот именно, — кивнул Изотоп. — Возможно, жизнь на нашей планете появилась благодаря ошибке: все безошибочные планеты мертвы.
— Неплохо сказано, — похвалил Синт, — особенно для такого короткого периода полураспада. А сколько мы тратим часов попусту!
— У вас много часов, — улыбнулся Изотоп, — а у меня мало. Вообще-то не так уж и мало… Что ж тогда говорить о тех, кто живет всего лишь долю секунды? А ведь их доля — это их жизнь.
— Я бы не отказался и от такой доли, — сказал Мазурий. — У Рубидия период полураспада семьдесят миллиардов лет, и он дрожит за каждый свой миллиард… Нет! Лучше уж, как Свинец-214, иметь период полураспада считанные минуты, чем трястись за жизнь свою миллиарды лет… У меня нет ни лет, ни минут, но если б они были… если б я был… я бы не обращал внимания на все эти периоды полураспада. Иначе жизнь — это полный распад.
— Как он говорит! — воскликнул Изотоп Натрия. — На такие слова не жаль потратить последний час жизни.
Но Мазурий уже спохватился:
— Я опять тут наговорил… Вот характер: непременно должен что-то наврать, без этого у меня не обходится… А ведь зашел я не для этого.
— Понимаю, — любовно улыбнулся ему Изотоп.
— Я зашел, чтобы сказать вам, Изотоп Натрия: вы не переживайте. Меня открыли в 1925 году два ученых — мужчина и женщина. Зачем? Я думаю, они просто искали повод пожениться. Потому что после того как меня открыли, они вскоре и поженились, вроде бы на радостях. Но для меня-то радости мало: я как не существовал до этого, так и остался не существовать. А вы все-таки существовали, вы немало успели за эти свои часы. И кроме того, не забывайте: вы ведь не исчезнете, вы останетесь во Вселенной, вас охраняет закон сохранения материи. И еще… — Мазурий опять вспомнил теорию относительности. — Пока живы живые, неживые тоже живут…
— Мне хотелось его поддержать, успокоить, — объяснил Мазурий своим спутникам, выйдя от Изотопа. — Знаете, это очень тяжело — уходить. Я, правда, не пробовал, но мне кажется, тут очень нужно — успокоить.
— Да, — кивнул Синт, — нам тоже тяжело от вас уходить. А пора уходить. Успокойте нас на дорожку.
— Ать-два, бравой! — сказал отставной элемент. — Спасибо вам за то, что подарили мне эти слова, с которыми не страшно шагать, даже когда шагать и негде, и некому…
— Пустяки, — сказал фон Этик, — эти слова принадлежат солдату Бравоиту, и они, кстати, остались при нем.
— В этом особенность слов: их можно дарить и дарить, и они все равно при нас остаются, — добавил к словам фон Этика Синт.
— Все равно спасибо за подарок. А теперь внимание: всем оставаться на местах. Начинаю успокаивать вас на дорожку. — Он сделал торжественную паузу. — Знайте, куда бы вы ни ушли, вы все равно останетесь в природе, а это уже само по себе замечательно. Но я не это хотел сказать. Послушайте: когда я жил в сорок третьем номере, где сейчас живет Технеций, у меня был верхний сосед из тридцать пятого номера. Он так боялся, что перестанет существовать, что от страха не выходил из жидкого состояния. А нижний мой сосед, из пятьдесят третьего, до того всего боялся, что испарялся, представьте себе, в твердом состоянии. Только что был твердый, глядь, а его уже нет. Испарился. Это, говорят, борьба за существование: хоть жидкостью, хоть газом — лишь бы существовать. Но ведь это не все равно, в каком состоянии существовать, можно даже и вовсе не существовать и не терять при этом присутствия духа. Так стоит ли так упорно бороться за существование? Неужели это так существенно — существование?..
Он успокаивал их так, что его самого нужно было успокаивать, и очень кстати Синт вспомнил сказку, которую ему рассказывали в детстве, когда он не хотел заниматься синтаксисом:
— В некоторой книге, где растут на дереве фиги, посреди страницы, которой правят царь и царица, между двумя членами предложения жил-был Интервал. Его никто не замечал, он был для всех ничто, пустое место, хотя назывался громко и даже торжественно: Интервал. Когда-то, еще в детстве, мама называла его Промежуточек, говорила, что нашла его промеж уточек, но уточки потом улетели, а его оставили. Мама очень надеялась, что ее Промежуточек, которого она нашла промеж уточек, сумеет когда-нибудь сказать свое слово…
Но он не сказал его, он вообще ничего не сказал, а так и остался Промежуточком, по-взрослому — Интервалом. И все считали, что он вообще ничто, пустое место, и мама плакала, вспоминая, каким он был маленьким и какие большие подавал надежды.
Как-то два члена предложения, между которыми стоял Интервал, задумали между собой соединиться. Казалось бы, что в этом плохого? Они так долго стояли рядом, что уже не могли отделить себя друг от друга, а словам, которые не могут отделить себя друг от друга, естественно слиться в одно целое. Тем более, что одно из слов было ум, так что в поступке их не было никакого безрассудства.
Но, как это иногда бывает, ум отодвинулся на второй план, а на первый выдвинулось определительное местоимение, которое в данном случае было определяющим: сам ум. Пока еще ум был ум, но стоило им соединиться, как их бы захлестнуло безумие, смерч, самум — все сметающий на пути вихрь уничтожения.
Вот тогда-то и выяснилось, что Интервал — это совсем не пустое место. Он встал между ними, и, как его ни ругали, ни уговаривали, ни обзывали пустым местом, он не позволил, чтобы ум превратился в самум, жестокое и безумное орудие уничтожения.
Вот вам и Промежуточек, которого мама нашла промеж уточек, когда сами уточки уже улетели… В трудную минуту наши уточки возвращаются к нам, и мы становимся такими сильными, какими бывали только в детстве…
Мазурий усмехнулся:
— Вы хотите меня уверить, что и я, как тот Промежуточек, кому-то нужен, несмотря на свое полное отсутствие в природе? Ну, знаете, уж как я вру, а вы еще меня похлеще… Ох, выставят вас из вашей таблицы — или откуда там у вас выставляют?
Наступила очередь Морфа.
— Мазурий, — сказал он, — мне тоже хотелось бы на память что-то вам подарить. Синт подарил вам сказку, фон Этик — бравую солдатскую команду, помогающую шагать, несмотря на трудности несуществования. А я подарю вам небольшое открытие. Конечно, для специалиста по этимологии это известная истина, но для меня, морфолога, это открытие, и мне пришлось перерыть для него немало книг. Так вот, Мазурий, ваше имя происходит совсем не от слова мазурик, означающего «обманщик, плут», оно имеет совсем другое происхождение. То же самое, что и танец мазурка.
— Значит, вы считаете, что мне можно верить? Спасибо, спасибо, теперь мне будет не существовать веселей. И не потому, что имя мое имеет общий корень со словом мазурка, а потому что это так важно, когда тебе верят… Когда тебе верят, чувствуешь, что живешь…
Прошло немало часов после разлуки с Мазурием, когда перед ними возник странный берег, не имевший ни начала, ни конца, простиравшийся во все стороны — неизвестно откуда и неизвестно куда. На берегу этом стоял странный конь, запряженный в странный возок, на котором стоял странный возничий и говорил с этого возвышения, вследствие чего слова его звучали несколько высокопарно: