Алые погоны - Изюмский Борис Васильевич. Страница 3

— Тогда зайдите сейчас к моему помощнику по хозяйственной части — полковнику Светову, он о вас позаботится…

На следующий день капитан Боканов шел тихими коридорами училища рядом с бритоголовым, слегка сутулящимся начальником учебного отдела и, сердясь на себя, мысленно убеждал: «Ну, чего трусишь? Такие же мальчишки, какие были у тебя несколько лет назад, только на этих форма…»

Был вечерний час, в расписаниях училища именуемый казенно-сухо «самоподготовкой», а на самом деле — час приготовления домашних уроков.

При входе офицеров в класс, кряжистый широкогрудый воспитанник, сидевший на первой парте, крикнул ломающимся баском, словно что-то неожиданно нашел.:

— Встать! Смир-рно! — И, отбивая шаг, остановился недалеко от начальника учебного отдела Ломжина, расправил плечи:

— Товарищ полковник, первое отделение первой роты в количестве двадцати пяти человек на самоподготовке; отсутствующих нет. Старший воспитанник Лыков Василий.

— Здравствуйте, товарищи воспитанники! — поздоровался Ломжин.

— Здравия желаем, товарищ полковник! — отрывисто и громко раздалось в ответ, и эта рьяность неприятно, удивила Боканова. Шевельнулась мысль о муштре и солдатиках. Несколько позже, когда Сергей Павлович глубже вошел во внутренний мир училища и самих воспитанников, он убедился в необоснованности своих опасений, увидел, что ребятам даже доставляет удовольствие браво и оглушительно отвечать на приветствие, привычкой становятся требования строя и команд, и все это легко и охотно перенимается ими у офицеров. Жизнь училища с вечерними поверками, часовым у знамени, маршем под оркестр, с бесчисленным множеством чисто военных особенностей становилась их жизнью, такой же естественной, как звонок в школе.

— Садитесь, — разрешил полковник. — У вас будет новый офицер-воспитатель, гвардии капитан Боканов Сергей Павлович. Прошу любить и жаловать. — И, доброжелательно кивнув головой капитану, он вышел.

Боканов остался с отделением. Он внимательно оглядел всех, словно одним взглядом хотел вобрать их в себя, сразу запомнить и узнать. Но ребята показались ему совершенно одинаковыми: в одинаковых суконных черных гимнастерках, с одинаково блестящими пуговицами, с одинаково остриженными под машинку головами, одинаково задорными лицами — здоровыми, чистыми, розовыми, будто они только что приняли горячий душ.

Они сидели по двое, старательно-прямо, положив руки на крышки парт, всем видом показывая благопристойность, но мальчишеские настороженные глаза отметили мгновенно все.

«Погоны зеленые, фронтовые, — это хорошо… Краешек гвардейского значка облупился, сразу видно, давно получил… Подворотничок целлулоидовый почернел по краям и низковато, пожалуй, пришит… На выцветшей гимнастерке темные круги — следы от орденов… трёх. А на планке колодок меньше, должно быть, не успел еще достать. Первая колодка алая, с белыми полосками на концах, — это ясно какая, а вторая странная — сиреневая, с одной красной полоской посередине, — не Александра ли Невского? Ну, конечно, Александра! Лицо серьезное, неулыбчивое, — видно, строгий, но не вредный. Ну, посмотрим, посмотрим…»

Молчание и взаимное разглядывание длилось, пожалуй, слишком долго. Боканов сделал решительный шаг к первой парте и негромким твердым голосом сказал:

— Думаю, жить мы будем дружно. Чтобы с первых шагов не возникало недоразумений, хочу предупредить вас о своих основных требованиях… — Он говорил кратко, но в словах все почувствовали силу и уверенность и про себя решили, что требования, кажется, придется выполнить.

— Когда через три года генерал вручит вам аттестаты об успешном окончании училища, а имена лучших будут занесены на Доску почета в актовом зале, мы снова соберемся, на прощанье, в этом классе и скажем: «Мы дружно жили и неплохо работали!..» Народ возлагает на вас большие надежды. Сейчас в огне Отечественной войны мы отстаиваем советскую Родину… Вам в руки передано будет оружие для защиты нашей великой державы…

В классе стояла такая тишина, что было слышно, как в стекла окна бились ледяные крупинки.

— Я думаю, мм поработаем как следует? — спросил капитан, улыбаясь открытой, хорошей улыбкой, и ребята решили: «Нет, он не „заядлый“». Так называли они несимпатичных и придирчивых. Над задней партой поднялась рука.

— Пожалуйста… — разрешил капитан.

— Я — воспитанник Пашков Геннадий, — встал подросток с такими синими глазами, что, казалось, синева не могла уместиться в них и, перелившись за края век, чуть заметно проступала на коже, словно тень от густых ресниц.

— Товарищ гвардии капитан, а орден Красного Знамени вы за что получили?

Боканов не ждал такого вопроса и немного растерялся.

— За бой у Днепра… Еще в 41-м году, — он прищурил глаза, точно всматриваясь вдаль, и они приобрели особый, стальной оттенок. — Тяжелый был бой, — медленно, через силу, сказал он. — Наш полк пехотный отбивал танковые атаки… одну за другой. Когда казалось, что выхода нет и остается только дороже отдать жизнь, из-за рощицы появились машины лейтенанта Чумака, моего друга… Володи. До армии он шахтером работал. Чумак привел свои танки на выручку, и они яростно метались, словно хотели наверстать упущенное время. Вдруг головная машина командира наткнулась на что-то, встала на полном ходу на дыбы, окуталась струйками дыма и пламени, накренилась на бок. Из люка выпрыгнул Володя… лейтенант Чумак… лицо его в крови, светлые волосы почернели. Он подхватил винтовку у падающего бойца и бросился вперед. Рядом с лейтенантом разорвалась мина… отсекла ему левую руку, придавила его к земле. Чумак с трудом приподнялся на одно колено, шатаясь, встал во весь рост и закричал: «За мной! За родину!» И пробежал еще немного… А потом упал…

Боканов помолчал, снова переживая бой, на минуту забыл о том, где он. Потом движением бровей отодвинул видение и глухо закончил:

— После бои мы похоронили лейтенанта в рощице… под молодым дубком.

И опять Сергей Павлович поразился тишине в классе. Ему казалось: он слышит, как, то замирая, то падая, бьется сердце у Лыкова, на передней парте.

— В том бою вы орден получили? — тихо спросил кто-то.

— В том… Мы помогали Чумаку… прямой наводкой…

Квартиру Сергей Павлович нашел себе довольно быстро и, что особенно его устраивало, в пяти минутах ходьбы от училища. Поселяться в общежитии одному, до приезда семьи, не хотелось. Он снял комнату у старика-пенсионера, живущего с дочкой и двумя маленькими внучками в небольшом флигеле.

На новом месте Боканов проснулся рано. Не мог сразу понять, где он, а вспомнив, определить, с какой стороны окно. Через форточку раскрыл ставни, и морозный воздух влетел в комнату. С непокрытой головой, в белом свитере, плотно облегающем сильное тело, Боканов вышел на крыльцо.

Из-за реки огненным диском вставало солнце. Искрился снег, свисающий с крыш гребнями застывшей волны.

Почти из-под ног неохотно вспархивали озябшие воробьи. Над землей стлался светлокоричневыми лентами дым из заводских труб. Со станция доносилось усталое попыхивание паровоза.

И все это — солнечные огоньки в стеклах домов, серебристые переливы снега, звуки тихого провинциального утра — показалось Боканову неправдоподобным, когда он вспомнил, что вот в эту же минуту война продолжает идти своими суровыми дорогами. Представил дивизион в походе, родные лица командиров батарей, смышленого конопатого ординарца Володю Черкашина, пожилого, рассудительного телефониста Андрона Шмулевого — и взгрустнул: встретятся ли? Как они там? Жаль, что без него заканчивают войну…