Алые погоны - Изюмский Борис Васильевич. Страница 4

ГЛАВА II

В гостях у майора Веденкина

Как не хочется зимним утром сбрасывать теплое одеяло и, словно окунаясь в охлажденный за ночь воздух спальни, спрыгивать с постели. А труба неумолимо настаивает:

— Подъе-е-м! Подъе-е-м!

Илюша плотнее натянул на голову одеяло. Свернуться бы калачиком, не слышать противного голоса старшины, скрипуче повторяющего вместе с трубой:

— Подъе-е-м!

Ну, хотя бы дал до десяти просчитать, хотя бы не заметил под одеялом и прошел мимо.

— Подъе-е-м!

Одиннадцатилетний Илюша Кошелев легко привык к режиму училища. Ему нравилось повторять приказание офицера, громко отдавать рапорт в дни дежурств, прощаясь с учителем, чеканить весело:

— Сча-стливого пути, товарищ преподаватель!..

Но сразу вскакивать утром по зычному зову трубы и бежать на зарядку — было самым тяжелым испытанием. Когда голос старшины раздался прямо над головой, Илюша отчаянным жестом отбросил одеяло и сел на койке, протирая сами, собой склеивающиеся глаза.

Маленький, быстроглазый, с крупными оттопыренными ушами (таких мамы называют «лопушками»), он очень походил на степного тушканчика, вынырнувшего на зорьке из норы.

— Воспитанник Кошелев, — строго сказал старшина, — вы задерживаете всю роту…

— Я сейчас, — виновато заморгал Илюша и окончательно проснулся.

Со двора доносились звуки марша: оркестр торопил выходить на прогулку. Мороз пощипывал лицо, и дежурный по училищу, подполковник Русанов, разрешил опустить наушники. Было еще совсем серо, почти темно. Свет электрических фонарей с трудом пробивал предутреннюю мглу. Оркестр заиграл что-то веселое, и черные фигуры на плацу зарезвились в беге, высоко подбрасывая колени.

Зарядка стряхнула с Кошелева остаток сонливости. Он возвратился в спальню, заправил по-армейски койку и полюбовался ею, отступив немного назад. Видно, что-то ему не понравилось, он заново взбил подушку и осторожно пригладил края одеяла.

В коридорах пахло свежевымытым полом, сыроватой глиной затопленных печей и едва ощутимо — сапожной мазью.

В черных брюках с алыми лампасами, в белой нательной рубашке из тонкой байки, Кошелев торопливой трусцой пробежал в туалетную комнату почистить ботинки.

Здесь, в стороне от подставки для чистки ботинок, Павлик Авилкин и Максим Гурыба натирали мелом пуговицы гимнастерок: Максим — прямо на себе, а Павлик, сняв гимнастерку, продевал ее пуговицы в дощечку, на которой была сделана прорезь, похожая на ключ с круглой головкой. В круглое отверстие Авилкин проталкивал пуговицы, проводил их по тонкому каналу прорези и, собрав вместе, щедро натирал мелом, поплевывая на щетку. Дощечка предохраняла гимнастерку от мела.

— Здорово, Кошель!

— Трудишься, Авилка!

— Видал, как блестят?

Пуговицы сияли, но Авилкин тер их, пока они не стали горячими.

Илюша навел глянец на ботинки, дружески ткнул Максима деревяшкой щетки под ребро, получил сам щелчок и, пританцовывая, побежал в умывальную.

Там он снял рубашку, проворно схватил с общей длинной полки свою мыльницу, жестяную коробку с зубным порошком и протиснулся между товарищами к умывальнику с медными «сосульками».

Обвязав полотенце вокруг пояса. Илюша стал ожесточенно, со звяканьем, подбрасывать ладонью вверх «сосульку», по которой стекала в пригоршни холодная вода.

Он фыркал, повизгивал, растирая тело, выгибался, стараясь забросить ладонь подальше к лопатке.

Кончив умываться, Кошелев надел гимнастерку с алыми погонами, туго перехватил ее ремнем с огромной бляхой, похожей на матросскую (только на этой была пятиконечная звезда) и заспешил в ротную комнату отдыха — там уже строились.

Светало, когда ребята младшей роты вошли в столовую и выжидающе остановились у столов, поглядывая на дверь. Ага, вот, наконец, и воспитанники первой роты, они заняли свои места. Круглолицый офицер выдержал небольшую паузу и разрешил:

— Садитесь!

Воспитанники шумно задвигали стульями, начали озабоченно подтыкать салфетки за воротники.

— Какой у нас урок первый? — спросил Максим Гурыба у Илюши Кошелева, грея руки о чашку с какао и нетерпеливо сдувая пенку губами, похожими на розовый сдобный бублик.

— История… Майор Веденкин…

— У-у-у… — тревожно зашевелил губами Максим, — засыплюсь, если вызовет…

Из столовой первыми уходили старшие. Младшие, стоя, провожали их. Так было заведено с самого начала, и порядок иной показался бы странным.

* * *

Майор Веденкин, как всегда, стремительно вошел в класс. Заметив на полу, около доски, несколько бумажек, коротко приказал:

— Приведите класс в порядок, — и опять скрылся за дверью.

Возвратившись через полминуты, принял рапорт дежурного и, открыв журнал, стал перелистывать его худыми, тонкими пальцами.

Свой предмет Веденкин любил страстно. На уроках рассказывал обо всем так, словно сам прибивал щит на врата Царьграда и успел рассмотреть при этом форму гвоздей, сам преследовал Мамая и захватил его шатер на Красном холме.

В классе от взгляда майора ничто не ускользало. Посмотрит внимательно — и рука тянется застегнуть пуговицу на рукаве; нахмурится — значит, надо убрать учебник с парты, а если выйдешь отвечать и руки грязные — обязательно отправит помыть их.

Историк бесповоротно покорил ребят со второго урока, когда уверенно объявил:

— Ну-с, я уже знаю фамилии всех вас.

Секрет был прост: Веденкин в блокноте, с помощью воспитателя этого отделения капитана Беседы, составил план класса, изобразил ряды парт и надписал, кто с кем сидит. Когда ему нужно было вызвать кого-нибудь, майор незаметно поглядывал на план и безошибочно называл фамилию, а несколько уроков, действительно, — запомнил фамилию каждого. Класс же был потрясен тем, что историк «с одного раза узнал всех».

Через две недели Веденкин предупредил:

— Я умею по глазам определять, кто не подготовил задания. Признавайтесь лучше сейчас же сами!

Это было уже слишком! Ребята недоверчиво заулыбались, хитро переглянулись: «Ну, и майор, нашел глупцов признаваться».

Тогда историк запальчиво спросил, растопыренной пятерней забрасывая светлые, волосы назад:

— Не верите? Я вам докажу! Воспитанник Авилкин Павел!

Авилкин обреченно поднялся с парты. Лицо его побледнело, и от этого волосы казались рыжее обычного, почти красными.

— Не успел… — зашнырял он зеленоватыми глазами по классу. — Задачки решал, по математике много задано…

— Воспитанник Гурыба Максим!

— Я книгу читал, — забормотал Максим. — о Батые… из второй роты на один вечер дали. Честное слово, товарищ майор…

— Продолжать? — грозно повел глазами преподаватель, но ребята уже уверовали в его чародейские способности.

— Довольно! Довольно!

— То-то… Сегодня Авилкину и Гурыбе по единице не поставлю, а дальше пеняйте на себя! Если что-нибудь помешало урок выучить, придите ко мне в перемену и честно скажите: окажется причина уважительной — вызывать не буду…

Рассказывая позже в учительской об этом рискованном опыте и посмеиваясь, Виктор Николаевич признался:

— Мог бы ошибиться, не угадать грешников. Но ведь они себя с головой выдают. Ленивый, если не готовил урок, прямо в глаза глядит, да еще и руку тянет, а прилежный не успел выучить, — места за партой не найдет, руки не знает куда спрятать и краснеет и бледнеет, глаза на учителя боится поднять…

* * *

… Итак, майор Веденкин перелистал классный журнал, обвел проницательным взором притаившихся ребят и медленно произнес:

— О Минине и Пожарском расскажет нам… — Он сделал длительную паузу и вызвал:

— Воспитанник Самсонов Семен!

Самсоном — самый маленький и самый невнимательный в классе. У него — мир своих забот, в котором редко находится место уроку. Он вечно роется в парте, пристраивает там какие-то хитрые дверцы, планки, собирает кривые гвозди, кусочки смолы, костяные ручки от зубных щеток и все это складывает в известном только ему одному порядке. Очевидно, это именно пристрастие определило ему прозвище «интендант».