Тройка неразлучных, или Мы, трое чудаков - Боржковцова Гана. Страница 9

Оказывается, в холодильнике у нее был припасен превосходный холодный пудинг.

— Только вот мы опять перемажем тебе все тарелки, — огорчилась Данка.

— Вот и прекрасно. Значит, у вас снова появится предлог прийти ко мне, чтоб их вымыть.

Дети одеваются в прихожей. Им еще не хочется домой, но уже мучает совесть. Пани Файтова, конечно, уже ушла, и на сей раз они не помогли маме пережить ее визит. Потом у них такое чувство, что, пожалуй, возвращаться им еще рановато. Почему-то им кажется, что тетя уже не вернется к начатому детективу. Скорее всего, закурит сигарету и будет думать о вещах, о которых лучше не вспоминать, а забыть. Но разумеется, не о том, как они с мамой прятали шапку в портфель…

— Тетя, серьезно, было бы гораздо лучше, если бы ты переселилась к нам.

— И могла бы напоминать маме про ее шапку, — добавляет Пип. — Мы тоже не хотим их носить… Если бы ты ей объяснила…

— Лучше не надо, Пип. По-моему, у меня уже нет никакого права кому бы то ни было объяснять, как себя вести. Всякому — свое. Разные люди по-разному смотрят на вещи, понимаешь?

— Но пятнадцать градусов выше нуля — это ведь для всех одинаково или нет?

— Я понимаю. — Тетя ободряюще улыбается Пипу.

Дети машут ей. Конечно, она не варит кофе и не читает детектив. Стоит у окна и смотрит им вслед.

— Пип! — вдруг окликает она мальчика, хотя ребята почти свернули за угол.

Все трое оборачиваются.

— Я напомню маме про шапку! — кричит она ему и исчезает.

— Я так и знал, — говорит Пип.

Рассуждение шестое

Вы, наверное, когда-нибудь слышали о реке Стикс, через которую переправляли мертвых. Выйдя на другом ее берегу, они уже ни о чем не помнили. Вот я и думаю, что такая же река забвения разделила шапочку мамы и шапочку Пипа. Истории этих шапочек очень похожи, правда? Но мама о своей шапочке уже ничего не помнит. Вам не кажется, что и с нами когда-нибудь тоже произойдет нечто подобное? Что и мы забудем обо всем, пережитом сейчас, а запомним только деление, умножение и всякую ерунду? Потому что именно это обычно застревает в памяти взрослых. А о самом главном они забывают. Как будто кто-то провез их по реке Стикс или как будто она сама разлилась в них, поделив сознание на две половины, одна из которых не признает другую. Когда это случается, как на ваш взгляд? Когда человек идет на первое свидание? Или когда ему исполняется двадцать лет? Или же когда завершается определенная историческая эпоха? Я знаю, история — это непрерывный процесс. Но вы слышали, о чем нам рассказывала тетя. Иногда исторические события развиваются слишком бурно; порой они замедляют свой ход, а иногда снова разыгрываются вовсю, и в души людей вселяется страх. Особенно если у них дети. Потому что в такие времена с ними может стрястись что угодно. Да, правда. Может. Тогда люди забывают обо всем. Реку забвения, видимо, никак не обойти. Возможно, именно ради детей каждый должен ее одолеть. Вы заметили, что тетя о каких-то вещах помнит больше, чем наша мама? Для тети реки забвения не существует, потому что у нее нету детей. А я вот хотела бы, чтоб у меня были дети, но чтоб я ничего не забывала о детстве. Может, для этого достаточно записать свои мысли? Хотя бы самые главные? И не забывать перекладывать листок с записями мыслей из старой юбки в новую.

Когда-нибудь, находясь на ином берегу, я отыщу свой листок в кармане и напомню себе, что: 1) неважно, если надует в уши, потому что ушам легче выдержать порывы ветра, чем обидные насмешки (поэтому взрослым не стоит настаивать весной, чтоб дети надевали теплые шапки); 2) очень важно самому попробовать преодолеть то, чего ты страшишься, иначе этот страх останется на всю жизнь и будет стыдно, что ты даже не попытался себя перебороть (конечно, не стоит настаивать на том, чтоб дети непременно сторонились участия в исторических событиях!).

Но вот это последнее условие невыразимо тяжело выполнить. Так что об этом я, может, и забуду, даже если запишу на листке.

Велосипеда Павла нет. Не хотите ли взять велосипед Карличка?

— Ярда у директрисы, — сообщает Анежка. — Беранкова обещала, что велик будет найден.

— Она тебе сказала, как это произойдет? — интересуется Тонда.

— Сказала. Сказала, что никто из нас не смеет разговаривать с Ярдой до тех пор, пока он не признается.

— Но это ерундистика, — спокойно возражает Вашек.

— Конечно, ерунда, — вмешивается Андула. — Если с ним не разговаривать — как же он признается? Молчанием ничего не поправишь.

— Скорее, разговорами, правда, Андула? — нежным голоском тянет Катя.

Всем известно, что Андула долго молчать не может.

— Я, собственно, тоже думаю, что это неправильно, — рассуждает Анежка. — Не разговаривать с Ярдой мы сможем и потом.

— Когда это потом?

— Когда докажем, что он украл велик, — отвечает Анежка.

— А как же мы это докажем?

— Просто найдем у него велосипед. По-моему, он спрятал его около дома.

— Правильно, — соглашается Катя. — Ярда ведь большой дурак.

Пип уже несколько раз оглядывался, на двери. А что, если Ярда появится вдруг… Не вечно же он будет торчать в директорской… Пипу не по душе эти разговоры. Он подымается. Если встать и начать еще за дверью что-нибудь громко объяснять Ярде, то остальные вовремя прекратят болтовню.

Но он сталкивается с Ярдой уже в дверях. Ярда отпихивает Пипа, и Пип локтем врезается в шкаф так, что шкаф гудит.

— Не считай ворон! — в ярости вопит Ярда.

Анежка медленно идет к своей парте.

— Что у нас по истории? — бурчит-Вашек, копаясь в портфеле и уже ни на кого не обращая внимания.

Пип потирает ушибленный локоть. Ярда садится за свою парту.

— Ни в какую исправилку я не пойду, — говорит он, как будто сообщая эту новость своим грязным кедам. — Никому не дам себя в обиду.

— В исправительных домах воспитатели никого не бьют, — изрекает Вашек, которому известно обо всем на свете.

— Воспитатели, может, и не бьют, — ворчит Ярда.

— Да, не бьют, это я твердо знаю. — Вашек уже снова роется в своем портфеле.

— А какую тетрадку ты забыл сегодня? — любопытствует Андула.

Но у Пипа такое впечатление, что Вашек и Ярда говорили на разных языках.

— Я этому не верю, — заявляет Марьянка. — Ручаюсь, что нет велика ни у забора, ни за Ярдиным домом. Так они этот велосипед никогда не отыщут.

— Но ведь Ярда взял велик, чтоб кататься, — задумчиво произносит Пип.

Он любит высказывать всякие соображения, из-за чего мальчишки в школе тоже смеются над ним. Но теперь девочки ждут, что брат скажет еще.

— Он только хотел на нем немножко поездить, — продолжает Пип. — И потом — он очень нетерпеливый.

— Так-то оно так… — хочет о чем-то напомнить Марьянка, но Пип прерывает ее:

— Дома, наверное, за ним никто не смотрит. А Ярда знает, что остальные ребята вечером сидят дома. Не так рано, как мы, но где-нибудь после восьми, да? Так что, если бы он выехал покататься в девять, он бы уже никого не опасался встретить. А если бы мы попались случайно…

— Он всыпал бы нам горячих… — заканчивает Марьянка.

— Даже если бы нас было трое? — задиристо спрашивает Данка.

— А может, он был бы даже рад… — неуверенно предполагает Пип. Марьянка смотрит на брата:

— Рад тому, что мы его изловили?

— А мы бы его не ловили. Этот велик мы как будто нашли брошенным.

— Ну да, — возражает Марьянка. — Если бы он подождал, пока мы это ему растолкуем. А то…

— Ну… нас ведь никто не заподозрит в том, что мы этот велик украли. Или заподозрят? Думаю, нет, — рассуждает Пип. — Мы же пока ни у кого ничего не брали? (Брали или не брали? Думаю, нет.) А Ярде так не хочется в исправительный дом… — добавляет он, словно для ясности.

Девочки ждут, что он скажет дальше. Конечно, кому охота идти в исправительный дом?

— Его там мальчишки бить будут, — добавляет Пип. Верно. Только вот нам приходится быть дома в шесть — ничего не поделаешь. Собственно, большой беды тут нет. Они ведь не горят желанием непременно поймать Ярду на велике Павла. Собственно, Данка даже не сомневается, что Ярда не побоялся бы посоветоваться с ними. Значит, попробовать все-таки можно. А если его встретят другие…