Волшебник из Гель-Гью - Борисов Леонид Ильич. Страница 22

– По этому поводу дайте мне, пожалуйста, еще бутылку пива и пять бутербродов, – сказал Грин. – А так как ближайший поезд из города придет через час, а из Ямбурга – через три часа, то прошу вас подсесть ко мне и…

– Благодарю вас, я занята, – ответила буфетчица.

– Вы вдова, следовательно, вы свободны, сударыня. Забирайте десяток пирожных, наливайте два стакана горячего молока и садитесь рядом со мною. Я родом из Зурбагана, я расскажу вам интересную историю.

– А что это такое Зурбаган и где он? – спросила женщина, взглядом отбирая те пирожные, которые она наиболее любила.

– Где вы учились, сударыня? – спросил Грин. – Даже так – гимназия и курсы Черняева? Ну, так я вам скажу, что Зурбаган всюду, где просторно воображению, где ничто не мешает мечте и…

– Вы, сударь, художник?

– Именно. Теперь, надеюсь, вы сядете со мной за столик? Мне хочется угостить вас. Я живу в немецкой семье, и привести вас ко мне, то есть показать вас семейству Штраусов, равносильно визиту пьяной вакханки в дом сельского дьячка.

– Так вы живете у Штраусов?

– Именно у Штраусов, а Штраус тот же Страус, вроде нашего ИвАнова, делающего ударение в своей фамилии на последнем слоге. Так как ИвАновых иного, то он, видите ли, ИванОв. Но это чепуха. Мой булочник туи, глуп и вообще дубина.

Часы пробили семь. Чайные стаканы и рюмки забренчали. Мимо станции пробежал поезд. Буфетчица, плененная болтовней Грина, подсела к нему. В восемь беседа достигла своего развития, и в девять часоз увлеченная женщина употребила немало усилий для того, чтобы задержать гостя еще на один часок в своем буфете.

Грин импровизировал всевозможные истории, острил и, по выражению современных ему синежурнальных беллетристов, въедался в томящееся женское сердце. В десять часов Грин расплатился, поцеловал тонкую, пропахшую душистым земляничным мылом руку буфетчицы и откланялся.

– Нам по пути, – сказала женщина. – Я закрываюсь.

Она была счастлива, – так нетрудно сделать человека счастливым… Она вслух призналась Грину, что ей никак не понять, почему он вдруг стал ей близок и дорог. Познакомились три часа тому назад, а впечатление такое, словно она знает его по меньшей мере полгода.

– Вы волшебник, сударь, – сказала женщина.

– Благодарю вас, Анна Михайловна. Меня зовут Александром Степановичем. Возьмите меня под руку. Здесь скользко.

– Вы женаты, Александр Степанович? Завидую вашей жене.

– Напрасно, прелестная Анна Михайловна! Со мною жить тяжело. Я хмур и брюзглив, мой характер тяжел, как соборный колокол. Я ветрен, непостоянен, забывчив и коварен. И все это истинная правда.

– Вы прелесть, мой дорогой! – воскликнула буфетчица.

– Вы очаровательная женщина, – пробасил Грин. – Итак, эта занесенная снегом хижина и есть пристанище вашего одинокого, щедрого сердца? Счастливых снов, моя дорогая!

– Вы надолго в Дудергофе? – спросила женщина. Ей не хотелось уходить домой. Предложи ей Грин прогуляться, она с радостью пошла бы с ним пешком до самого Петербурга.

– Через пять дней я уезжаю отсюда, – ответил Грин.

– Но завтра вы придете ко мне, не правда ли?

– Куда прикажете – в эту занесенную снегом хижину или в комнату станционного смотрителя?

Женщина вздохнула. Ей хотелось бы, чтобы Грин пришел к ней, в ее маленькую квартирку, но – буфет, торговля, убытки… Грин понял причину ее колебания и дал слово быть у нее в буфете завтра в семь. Буфетчица долго глядела вслед новому своему знакомому. Ей было хорошо, грустно и немного страшно.

– Господи, какая чепуха! – вслух произнес Грин, усаживаясь в кресло в своей комнате. Образ глухонемой возник перед ним. Он вскочил; за дверью столпились Штраусы. Их присутствие почувствовал Грин, подошел к двери и сказал:

– Невозможно подслушать меня, добрые хозяева! Чем вы можете помочь мне?

Вдали заныли трубы, запели скрипки, медный рожок проиграл зорю, стены комнаты раздвинулись, сосны подошли вплотную, ярче разгорелись звезды, невидимый оркестр заговорил о страстях и счастье. Глухонемая циркачка повисла над Грином на трапеции, протянула к нему руки и вдруг произнесла:

«Привет тебе от Бегущей по волнам!»

Как жарко натоплена печь… Открыть форточку? А вдруг впустишь ворона! Грин заглянул в не запорошенную снегом щелку в окне. Он увидел залитое луною поле, поезд. Вспомнил буфетчицу и расхохотался. Анна Михайловна Зайцева, ха-ха! Мечта воплотилась, пришла любовь, а с нею мир и покой, – ха-ха-ха!

Глава тринадцатая

Что это за звезда блестит над замерзшим озером? Она ярко-голубая, крупная, ослепительно лучистая; все другие звезды в сравнении с нею крохотные, помигивающие светлячки. Грину кажется, что эта звезда в упор смотрит на него.

О, каким одиноким чувствует он себя здесь, среди внимательно вытянувшихся деревьев, под светлым зимним небом, на промерзшей, позванивающей под ногами земле. Невидимый оркестр звучит вокруг Грина, и никто не слышит его, кроме него одного.

– Вот играет валторна, слышите?

– Ничего не слышу, вам это кажется, – говорит буфетчица. Она ведет Грина под руку, кокетничает с ним, она взволнованно дышит и просит его не придавать какого-либо значения тому обстоятельству, что с нею так любезны многие из посетителей буфета, – ну, одним словом, все пустяки.

– Конечно, пустяки, – соглашается Грин. – Но вы послушайте, моя дорогая: явственно играют трубы. Где-то там, между небом и землей. Слышите? Экая вы деревянная, право!

– Благодарю вас, вы очень любезны. Я деревянная и только потому ничего не слышу.

– А я слышу постоянно. Стоит только захотеть. Но – ладно. Меня беспокоит эта звезда. Там что-то неблагополучно. Она призывает меня, а я ничего не могу сделать.

– Вы бы опустили глаза на землю, дорогой мой, – обидчиво говорит буфетчица, прижимая Грина к своему боку. – Вас призывает женщина, а вы о небесах тревожитесь. Видимо, на земле вы ничего не в состоянии сделать, бедный!

– Пошлость! – воскликнул Грин, и в голосе его буфетчица уловила тоску и боль. – Золотая, вечная, с золотым тиснением и обрезом пошлость!

– У вас нет зимнего пальто, – вдруг смягчилась буфетчица, счастливая от поцелуев, встревоженная от прикосновения к мечтам и мирам иным.

– У меня нет зимнего пальто, – автоматически проронил Грин, плохо слушая то, о чем говорит буфетчица.

– От мужа мне досталась чудесная шуба, Александр Степанович, – прошептала она тоном интимным, доверительным. – Она будет вам впору. Я бы хотела, чтобы вы примерили ее, Александр Степанович!

– Непременно! – воскликнул Грин. – Идемте скорее, мне холодно в моем осеннем пальто, я давно мечтаю о роскошной шубе!

– Господи! – в экстазе говорит буфетчица. – Ты меня совсем не понимаешь, милый! Мне не нужны твои цитаты из романов, они способны обольстить мою горничную. Мне нужно фундаментальное, житейское, крепкое! Но ты не возьмешь шубы, я знаю!

– О, возьму! Да! Рай мой! Сердце мое! Любовь, западня и мышеловка! Поджаренный шпиг и гусиные потроха! О ты, мое бесплатное приложение к «Синему журналу»!

– Чудак! Роднуся моя, – щебечет буфетчица. – Кто учил тебя говорить такие интересные вещи?

– Ирония, – отвечает Грин. – Она еще продолжает учить меня. Я плачу ей очень дорого за учение. У меня уже нет денег для уплаты за второе полугодие.

– Дятлик ты мой! Солнышко! Ты постой минутку на крылечке. Я не хочу, чтобы Маша видела тебя. У нее страшно длинный язык. Ровно через пять минут ты входи. Даешь слово?

– Два, три, четыре слова! Через пять минут! Слушаю-с!

Звезды распылались, как перекаленные угли. На часах тридцать пять двенадцатого. Последний поезд сегодня уходит в город через полчаса. Пора возвращаться домой, всюду всё одинаково однообразно, а вот эта звезда будет гореть и над Петербургом. Черт, забыл, как она называется! Если встать у ворот своего дома, то она придется как раз над куполом Троицкого собора. Домой! А название звезды легко определить по атласу неба.