Жюль Верн - Борисов Леонид Ильич. Страница 59

Чтение продолжалось двое суток, читали по очереди. Этцель был взволнован.

— Сильно сделано, — сказал он. — Не торопитесь, работайте месяца два, полгода, забудьте о нашем договоре. Нужны деньги?

Жюль Верн отрицательно покачал головой. Он попросил Этцеля добыть всё, что только есть и что достать возможно о морском дне и его богатствах. Таблицы глубин морей и океанов. Немедленно. Если можно то сию минуту.

— Все просимые мною материалы у меня имеются, но мне хочется сверить их с теми, которые я получу от вас. До свидания!

Этцель задержал Жюля Верна, заявив, что с ним хочет познакомиться украинская и русская писательница Мария Александровна Маркович, работающая лод псевдонимом Марко Вовчок. Она печатала в журнале Этцеля свои рассказы, переведенные ею же на французский язык. Жюлю Верну был хорошо известен тот номер журнала, в котором была помещена сказка Марко Вовчок, обработка известного сюжета о двенадцати месяцах — «Добрая Розочка и Злючка-Колючка».

— Мой бог! — воскликнул Жюль Верн, критически оглядывая себя. — Знакомиться с русской дамой, а я, как видите, в костюме мореплавателя! Она молодая, эта дама?

— И молодая и красивая, — сказал Этцель. — Идемте ко мне, она сидит и скучает над каким-то журналом.

В самом деле, Марко Вовчок, Маркович по мужу, оказалась и молодой и очень красивой. Ее длинная, толстая коса была обвита вокруг головы подобием короны. Жюль Верн, познакомившись с красивой дамой, отошел в сторону, издали любуясь ею. Этцель немедленно предложил Жюлю Верну дать обаятельной, талантливой Марии Александровне Маркович авторское право на перевод всех своих романов, как уже написанных, так и тех, что появятся в будущем.

— Мой дорогой гость и сотрудник, — Этцель почтительно склонился перед Маркович, не отводившей глаз от Жюля Верна, — прекрасно владеет многими языками, что же касается французского, то его знает так же, как и свой родной. Ваши книги, — Этцель обратился к Жюлю Верну, — в России переводят дурно — неточно и тяжело. Поэтому я намерен, получив ваше согласие, предоставить мадам Маркович право на перевод всех ваших романов. Соглашайтесь! Вы будете счастливы взаимно, даю слово!

Спустя час был подписан соответствующий договор, один из немногочисленных пунктов которого читался так: «Каждый выходящий у меня роман Жюля Верна посылается заказным пакетом в город Санкт-Петербург в гранках, т.е. до того момента, как ему выйти из печати в свет — вместе со всеми клише рисунков, каковые клише возвращаются мне в течение двух месяцев со дня их получения в издательстве г.Звонарева».

— Отныне русский читатель будет иметь возможность знакомиться с Жюлем Верном неискаженным, неурезанным, в переводе образцовом, — сказал Этцель.

Жюль Верн был польщен, обрадован, взволнован.

— Приглашаю вас, мадам, — он почтительно поклонился переводчице своей, — и моего издателя на прогулку под парусами «Сен-Мишеля».

… Яхта плавала там, где хотелось матросам и коку. Расставшись со своими гостями, капитан заперся в каюте. Барнаво снял сапоги и, оставшись в вязаных шерстяных носках, на цыпочках ходил кругом и около каюты и грозил пальцем «членам экипажа». Спустя три недели Жюль Верн объявил:

— Поздравьте меня, друзья! Роман окончен! Ставьте паруса и плывите подальше от берега! Шампанского и пунша! А потом не будите меня трое суток — я буду спать, спать и еще раз немножко спать!..

— Подпишите судовой журнал, — заторопился Барнаво. — Проверьте счета и наличие провизии в трюме. Выдайте деньги на неделю вперед. Напишите сердитое послание Антуану Пернэ — поставщику солонины и риса: на прошлой неделе он доставил нам бочку какой-то тухлятины, а вместо риса прислал второсортное монпансье для первоклассников. Нахал! И пожалейте мадам Онорину, — она ежедневно присылает по два письма. Сегодня есть три экстренные депеши.

Команда жирела на богатых харчах. Капитан похрапывал. Просыпаясь, он думал о том, что через шесть-семь месяцев ему нужно сдать Этцелю новый роман.

В декабре 1869 года «20 000 лье под водой» поступил в типографию; в начале марта семидесятого года первые две тысячи книг уже продавались в магазинах. Читателя ожидал сюрприз: на одной из иллюстраций художник Риу под видом Аронакса изобразил Жюля Верна. Блуа (он жил вдали от Парижа) узнал в портрете своего друга, мысленно поздравил его с новой книгой, а когда прочел книгу еще раз, не мог удержаться от того, чтобы не написать автору:

«Дорогой Жюль Верн! Поздравляю, Вы написали блестящий, необыкновенный роман! В нем Вы сумели подняться до высот подлинного политического пафоса, — наконец-то! Борец за свободу угнетенной Индии… — это звучит весьма сильно! На этот раз книгу Вашу с удовольствием и пользой прочтут не только школьники. Книга Ваша для людей всех возрастов…»

Глава двадцать третья

«Человек одинок, месье!»

Всё хорошо, всё благополучно: семья здорова, книги выходят и переиздаются, и сам он, писатель Жюль Верн, здоров и полон сил, он ежедневно работает с пяти утра до полудня и с четырех до восьми вечера. Всё очень хорошо, но откуда же это тревожное ощущение одиночества? Может оыть, виною музыка, которая вот сейчас в Люксембургском саду играет печальные, сентиментальные вальсы и безнадежно-грустные арии из опер… Правда или нет, но говорят, что капельмейстер оркестра потерял жену и детей и теперь всему Парижу рассказывает о своем горе…

Жюль Верн ближе подошел к музыкантам. Их было двадцать человек, они дули в большие серебряные трубы и золотые рожки, меланхолично наигрывали на кларнетах и флейтах; бородатый толстяк бил в барабан, а на возвышении, спиною к публике, стоял высокий бледный человек и черной палочкой перечеркивал пространство перед собою. Жюль Верн заметил, что человек этот не только управляет оркестром, не только указывает, где нужно усилить, а где смягчить звук, — он не только рисует мелодию, подчеркивая ее и ею управляя. Он переживал музыку, печалился вместе с нею, и печаль приобретала оттенки радости; обычные вальсы превращались в гипнотически-страстную жалобу, и не танцевать хотелось, а просить о сочувствии. Вальс, который жалуется! Вальс, вызывающий сочувствие! И не скрипки, не виолончели, не арфы, а инструменты духовые!

Плохое настроение, чувство одиночества не покидало Жюля Верна. Желая найти причину этого состояния, он прибег к тому способу, который много раз помогал ему в детстве и юности: он стал припоминать всё, что было радостного и приятного в его бытии, а затем спросил себя: «А что случилось плохого?»

Радости… О, их много, чрезмерно много для одного человека! Печали и неприятности?..

Музыка с настойчивостью одержимого продолжала свое повествование. Облетала листва с деревьев, было очень холодно, Жюль Верн зябко поежился, сунул руку в карман пальто. Пальцы нащупали плотную бумагу и — сразу же всё непонятное объяснилось. Вот она, причина, заставляющая чувствовать себя неуютно, нехорошо.

— Не понимают! — с обидой в голосе произнес Жюль Верн. — Странно, они не хотят понять меня, такого ясного и простого! Вот, извольте!

Он сел на скамью подле киоска с цветами, развернул журнал и, не смущаясь тем, что прохожие останавливаются и с недоумением смотрят на него, вслух прочел небольшую заметку на предпоследней странице:

— «Наш популярный, в короткое время завоевавший любовь и внимание читающей публики Жюль Верн подарил нам новую книгу о чудесах техники — роман о подводной лодке. Всё пленяет в этой книге — и морское дно, и чудеса растительного мира на дне океана, и характеры героев, увлекающих читателя своими приключениями. Капитан Немо, этот морской пират…»

Жюль Верн раздраженно сунул журнал в карман пальто. «Пират! Экая нелепость, чушь, недомыслие, глупость!» Вот, оказывается, откуда это ощущение одиночества: писателя не хотят понять, критика сознательно читает не то, что написано. Впрочем, критика всюду и всегда такова: она читает одно, понимает другое, пишет третье.

— Велик Дюма, — прошептал Жюль Верн, — но вполне достаточно и одного Дюма! Я не намерен следовать по его пути!