Жюль Верн - Борисов Леонид Ильич. Страница 61

— Полагаю, что подлинная наука, открывая нечто сегодня, всегда провидит будущее, не так ли? — обратился Жюль Верн к своим друзьям.

— Вам, поэту науки, свойственно задавать именно такие вопросы, — поклонившись Жюлю Верну, с достоинством проговорил Гедо. — Задавайте их в вашей литературе, пропагандируйте открытия ученых — братьев по духу и страсти. О, как интересно жить, друзья мои! — воскликнул он с жаром поистине юношеским.

— Мы должны поздравить нашего великого коллегу, — сказал Буссенго. — Напишем ему! Это даже обязательно!

— Вы знаете его адрес? — спросил Гедо.

— Нет, не знаю. Мы напишем так: Россия, Петербург, Академия наук, Дмитрию Менделееву.

Жюль Верн подумал: «Человек не одинок, когда он работает во имя будущего, а это возможно только тогда, когда он имеет в виду интересы современности. В потомстве остается тот, кто потрудился ради своего поколения…»

Глава двадцать четвертая

Утраты

В начале семидесятого года Этцель предложил Жюлю Верну переиздать его рассказы. Жюль Верн заново отредактировал их, решив открыть книгу рассказом «Блеф», который он начал в каюте «Грейт-Истерна», возвращаясь из Америки.

— Этот рассказ надо поместить в самом конце книги, — сказал Этцель.

— Почему не в начале? — спросил Жюль Верн.

— Содержание рассказа анекдотично, — несколько неуверенно проговорил Этцель. — Что в рассказе? Мошенник Гопкинс сообщает, что в окрестностях города Олбени он нашел глубоко в земле скелет необычайного размера. Гопкинс решает объявить Америку колыбелью человеческого рода, нажить деньги и создать то, что называется бумом. И действительно, американский ученый мир и виртуозно организованная реклама кричат на весь мир об открытии Гопкинса. Земной рай, оказывается, находился в долине Огайо, Адам и Ева, следовательно, были американцами… Так, не правда ли?

— Все так, как вы говорите. Простите за нескромность: хороший рассказ. Что вы имеете против него?

— Да чепуха получается! Анекдот! Кто поверит, что американцы и в самом деле таковы!

Вместо ответа Жюль Верн протянул Этцелю чикагскую газету:

— Прочтите то, что напечатано на шестой странице. Вот здесь, наверху. Моя фантазия бледнеет перед тем, что пишут о себе янки. Нет, нет, извольте читать! Вслух!

Этцель прочел сперва про себя и уже не мог читать вслух, — раскатистый, истерический хохот душил его, он не мог произнести слова.

— Дайте прочту я, — сквозь смех произнес Жюль Верн. — А вы утверждаете, что я фантазер, выдумщик! Нет, вы должны выслушать! Я начинаю: «Сын Милли Парксин опять видел во сне, что под домом, где он живет, зарыт камень, на котором много лет назад сидели Адам и Ева». Как это вам нравится? — хохоча обратился к Этцелю Жюль Верн. — Сидели Адам и Ева! Черт знает что! Продолжаю! «Милли Парксин заявила в редакции нашей газеты, что она безвозмездно дарит этот камень правительству Соединенных Штатов Америки и за это, просит, чтобы ее Боб имел право требовать наказания для учителя той школы, в которой он учится: этот учитель заявил, что человек произошел от обезьяны. Однако толпа, собравшаяся у дома Милли Парксин, потребовала, чтобы камень был немедленно извлечен, и бросилась в подвалы. Через полчаса с помощью самой Парксин был вынесен огромный камень весом не менее двадцати килограммов, который тут же толпа поделила между собою…»

Этцель схватился за бока и в припадке смеха согнулся в три погибели. Жюль Верн, наоборот, сохранял невозмутимо серьезный вид.

— Вот, друг мой, — сказал он, когда издатель успокоился. — Отдохните немного, а потом я продолжу чтение.

— Еще не все? — воскликнул Этцель.

— Еще не все. Извините мой очень плохой перевод с английского, но, даю слово, он совпадает с подлинником по смыслу и интонации. Я открываю газету на восьмой странице и среди объявлений нахожу следующий перл. Будьте мужественным, хладнокровным человеком, мой друг. Слушайте: «Владелец аптеки № 17 на площади Вашингтона имеет честь довести до сведения своих покупателей, что продажа исторических осколков большого камня, на котором сидели наши прародители Адам и Ева, производится ежедневно с пяти вечера до восьми. Постоянным покупателям и лицам старше восьмидесяти лет скидка двадцать пять процентов. С почтением Джек Сидней…»

— Потрясающе… — только и мог произнести Этцель. — Подождем с изданием вашего рассказа; согласны? Что вы делаете сейчас, над чем трудитесь?

— Пишу, — коротко ответил Жюль Верн. — Работаю, как всегда. Замысел моего нового романа тревожит меня необычайно.

— «Таинственный остров»? — шепотом произнес Этцель.

Жюль Верн кивнул головой и погрозил пальцем:

— Никому ни слова, прошу вас! Я суеверен, не люблю болтовни о вещах, которые еще не сделаны.

Весной семидесятого года Наполеон Третий наградил Жюля Верна орденом Почетного Легиона.

— Поздравляю вас, мой дорогой друг! — сказал Этцель. — Почему вы морщитесь? Разве вы не испытываете радости?

— Мне грустно, — ответил Жюль Верн, — что эту радость мне преподносит Наполеон Маленький, человек, которого я презираю. Кстати, мой бодрый издатель, хотели бы вы быть кавалером ордена Дружбы?

— Ордена Дружбы? — изумился Этцель. — Первый раз слышу о таком ордене…

— Такого ордена нет нигде, ни в одном государстве, — сказал Жюль Верн, — но такой орден должен быть. И когда это случится, человек, награжденный им, станет не хуже, а лучше. Мне кажется, орден этот должен называться «орденом Друга». Вы ничего не понимаете?

— Ничего не понимаю, — улыбнулся Этцель. — Объясните, я заинтригован.

— Раз в год, — начал Жюль Верн, — каждый большой человек того или иного государства — писатель, художник, путешественник, композитор, актер — подает в особую комиссию просьбу о награждении орденом Друга кого-то из своих друзей. Например, я прошу наградить вас, мой милый Этцель.

— Польщен, — поклонился издатель. — Начинаю кое о чем догадываться.

— Вас награждают орденом. Не знаю точно, как именно он будет выглядеть, но на нем непременно должна быть ласточка! Получив этот орден, вы, естественно, возбуждаете у всех чувство почтения, уважения и даже любви. Всем хочется иметь такой орден с изображением милой, родной всем птицы — ласточки. Но получить его не так-то легко, — для этого необходимо, чтобы я любил вас так же сильно, как и вы меня, чтобы наша дружба ничем не была омрачена, чтобы ни я вам, ни вы мне не сделали гадости, подлости. Понимаете?

— Весьма обязывающий орден, — отозвался Этцель. — Но мне кажется, что таким образом очень скоро все люди в некоем государстве будут носить в петлице орден Друга.

— Так оно и должно быть, — улыбнулся Жюль Верн. — В этом сила ордена Друга! Он подобен клятве, честному слову, присяге, верности в любви. Тот, кто носит этот орден, есть, в сущности, Лучший Человек. И меня делает таким же тот, кто верит мне. Я, извините, сделал ошибку, имея в виду только больших людей государства, — вернее, причислив к ним служителей искусства. Право на представление к ордену имеет каждый человек. Гедо может представить Барнаво, Барнаво вас, вы своего слугу. Орден Друга нравственно связывает людей.

— Вы идеалист, мечтатель, фантазер! — с жаром проговорил Этцель и обнял Жюля Верна. — Всё это очень хорошо в теории, в мечтах, но…

— Подождем того времени, когда это будет возможно и на практике, — серьезно произнес Жюль Верн. — Мои романы — тоже мечта, но мечта действенная, страстная, живая; она осуществится не сегодня-завтра.

… Девятнадцатого июля 1870 года началась война между Пруссией и Францией. Париж превратился в военный лагерь. Жюль Верн с утра посылал за газетами и уединялся, чтобы ему никто не мешал. В конце июля был созван семейный совет, на котором присутствовал и Барнаво.

— Горячо советую и настоятельно прошу тебя, моя дорогая, — обратился Жюль Верн к Онорине, — вместе с девочками и Мишелем уехать из Парижа. Противник, я уверен в этом, направит свои войска на столицу. Для тех, кто управляет Францией, немец не враг. Впрочем, не будем громко говорить об этом.