Том 34. Вечерние рассказы - Чарская Лидия Алексеевна. Страница 26

И вот они с жаром принялись обсуждать предстоящее двум счастливицам завтрашнее развлечение. Даже болезненная, апатичная Степа вышла на этот раз из своего обычного флегматичного состояния. Ее пухлые желтые щеки окрасились румянцем, а глаза потеряли их тусклое выражение.

Таня, та с нескрываемой завистью поглядывала на счастливых обладательниц билетов.

О театре говорилось, как о чем-то сверхъестественно-прекрасном. Анютка, бывшая когда-то в балаганах, захлебываясь, рассказывала теперь о том, что видела там.

— И вот, девоньки, пришел к старому богачу дьявол в его смертный час, — шепотом, с расширенными зрачками, повествовала девочка, — весь в красном, словно в огне, а рожа у него, девоньки, страшенная, а на голове рога… И говорит богачу дьявол: ты, говорит, старик, жил всю свою жизнь скопидомом, никому не помогал, ни с кем не делился, приготовляйся, говорит, за это пойдешь ты со мною в ад на всяческие муки и терзания. Да как схватит старика за руку, да как потащит. А тот-то ну плакать, ну молить: отпусти, мол, чертушка, дай грехи замолить! Куда тут! Тащит да тащит, и слушать ничего не хочет. И вдруг, девоньки, это, является добрая волшебница. Волосы до колена распущены, в волосах звезда золотая, в руках посох так и сверкает, а сама такая-то красавица, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Как увидал ее дьявол, так весь и затрясся. Уходи, говорит, подобру-поздорову, нет, говорит, тебе здесь места, ты, говорит, фея добрая, значит, а здесь, говорит, одно зло всегда было, потому как, говорит, старик этот больно ко злу привержен и доброго ничегошеньки не сделал за всю свою жизнь.

А волшебница-красавица как зачала спорить, как зачала: помилуй, говорит, этот старик ребенка с улицы взял и стал воспитывать, человеком, говорит, сделал, а ты его в ад тащить хочешь.

Да как взмахнет своей золотой палочкой. Тут искры огненные посыпались и дьявола опалили. Завизжал он не своим голосом и сквозь землю провалился.

А на его место добрая волшебница встала, наклонилась над умирающим и палочкой его своей тронула. Он сразу выздоровел и на колени упал, стал благодарить волшебницу и обещал ей все свое богатство отдать бедным. Тут, это, хлопнула она в ладоши, и отколь ни возьмись выскочили дети, бабочками одетые, и стали под музыку кружиться и плясать…

Словно во сне, слышится этот Анюткин рассказ Гане… Сердце ее то стучит в груди, то сладко замирает… Целый рой мыслей… Все о Бецкой, которую она, Ганя, увидит завтра непременно такою же доброй волшебницей со звездой в волосах, с золотым посохом.

И снова замирает от счастья сердце в груди девочки.

"Милая, милая! Волшебница добрая! Ангел Божий! — мысленно обращается к Бецкой Ганя, завтра увижу вас, золотце ненаглядное, красавинька моя; лишь бы только дожить до завтра! Лишь бы дожить!"

Нечего о том и говорить, что Ганя дожила до завтра и с Анюткой торопливыми шагами ровно в семь она подходила к зданию N-ского театра.

Около театра, где не было еще зажжено электрического шара у подъезда, девочек встретили довольно негостеприимно.

— Куда вы в рань такую? А? Лучше бы уж с утра пришли, — обратился к ним сторож на подъезде, — у нас в половине девятого начало только. А вы вон в какую рань, проказницы, собрались. Раньше восьми у нас и электричества не зажигают! Ступайте прогуляйтесь с часок да назад возвращайтесь к восьми, не раньше… Ишь ты, театралки какие, тоже! — и он шутя выпроводил за дверь оторопевших девочек.

Перспектива провести целый час на улице в порядочный мороз, одетыми в ветхие, холодные пальтишки, далеко не улыбалась девочкам. Они красноречиво переглянулись друг с другом, и Анютка, как более решительная и смелая, вступила со сторожем в переговоры:

— Дяденька, миленький, пустите нас хошь в переднюю погреться. Страсть холодно по улицам гулять, а до дому далеко. А мы тихонько да смирненько сидеть будем, никто нас и не увидит; покамест время не придет, и с места не сдвинемся. Пустите, дяденька, — молила она умильным тоненьким голоском.

Сторож смягчился благодаря этому почтительно молящему голосу Анютки, но еще более благодаря покрасневшим носишкам обеих девочек, наглядным жертвам крепкого мороза.

— Ну, уж ладно, входите, коли пришли, да смирно у меня сидеть, не то живым манером за дверь выставлю! — и он подтолкнул обеих девочек в просторный вестибюль театра, освещенный одним лишь огарком, вставленным в фонарь, висевший на стене.

Здесь было много теплее, чем на улице, и озябшие девочки с удовольствием примостились на деревянной скамейке в углу огромной комнаты с бесчисленными отделениями для вешалок.

Все их занимало здесь. И самые вешалки с висящими на них номерками, и большие зеркала, и камин с резными украшениями, только что кончивший топиться, и вспыхивающие предсмертным пламенем догорающие в нем угольки.

Не смея разговаривать громко, они шепотом делились впечатлениями.

Между тем время шло, и в вестибюле театра стала понемногу проявляться жизнь.

Медленно собирались сюда сторожа и капельдинеры со всех сторон большого города. Зажгли электричество, и сразу видоизменилась огромная комната, в ней стало уютно и светло.

Понемногу начали приходить и артисты. Мимо притаившихся девочек прошло несколько шикарно одетых господ и барынь в дорогих шубах и шляпах. Пробежали и менее богато одетые люди в стареньких пальто, пожимающиеся от холода.

С замиранием сердца смотрела Ганя, не отрываясь, на входную дверь. Ей все казалось, что вот-вот она увидит Бецкую.

Но входили все незнакомые, чужие люди, а Ольга Леонидовна и не думала приезжать.

Вдруг послышался шум подкатившегося к подъезду автомобиля, и два капельдинера со всех ног кинулись за порог вестибюля, в то время как сторож, тот самый, что впустил девочек, широко распахнул входную дверь и низко поклонился входящей даме.

— Она! — екнуло сердце Гани, и она впилась глазами в знакомую милую фигуру.

Да, это была она, Ольга Леонидовна, одетая в свою роскошную из котикового меха шубу с собольим воротником, которую так часто можно было видеть в передней модной мастерской мадам Пике. Но вместо красивой шляпы со страусовыми плерезами на маленькой головке артистки был надет не менее красивый белый капор, обшитый темным мехом.

— Это она… она… Ольга Леонидовна наша! — волнуясь, зашептала и Анютка, хватая за руку Ганю.

"Пройдет мимо, нас не заметит! — выстукивало в это время встревоженно сердечко Гани. — Ах, если бы она заметила нас…"

И как будто сама судьба подслушала это горячее желание замирающей в волнении девочки. Проходя мимо скамейки, Бецкая машинально скользнула по ней глазами и увидела детей. Увидела и узнала тотчас.

— А, пришли, девочки! — произнесла она своим мелодичным голосом, — очень рада, очень рада вас видеть. Веселитесь хорошенько! — и, говоря это, она потрепала по щечке вспыхнувшую от восторга Ганю, улыбнулась своей очаровательной улыбкой Анютке и смешными, легкими шагами прошла в свою уборную в сопровождении двух капельдинеров, несших сундук с ее гардеробом, и молоденькой вертлявой горничной Катюши, хорошо знакомой девочкам, со шляпною картонкой в руках.

Не чуя ног под собою от радостной встречи с ее кумиром, десятью минутами позже Ганя поднималась следом за Анюткой по широкой лестнице театра на балкон, где у них были места.

Театр уже был освещен. Публика собиралась понемногу. Девочки прошмыгнули следом за капельдинером в форменном фраке на переднюю скамейку и заняли указанные им места. Перед ними висел тяжелый занавес, под ними внизу зияла большая площадь партера, уставленная креслами и стульями, разделенными проходами между собой. Направо, налево, внизу и вверху разбегались ложи с обитыми алым бархатом верхами барьерами, с мягкими стульями, с лепными украшениями по стенам. С потолка театра опускалась роскошная люстра с хрустальными подвесками.