В неосвещенной школе - Василенко Иван Дмитриевич. Страница 19

На плетнях засеребрилась бахрома,
Вместо хижин появились терема.
Как снежинки, мысли взвились, обнялись.
Завертелись, закружились, понеслись, —

радостно декламирую я и смотрю на Зойку. На ресницах у нее снежные звездочки. Мне хочется взять их губами.

Снег покрыл и все бацановские убогие избы. Теперь они тоже терема.

Отец Константин приглашает к себе в дом, но Зойка решительно отказывается. Нет, нет, нет! Ей надо забрать в волостном правлении почту и вернуться в Новосергеевку. Вот, может быть, Константин Павлович прикажет кучеру отвезти ее обратно? В таком случае пусть сани через полчасика подъедут к старому учителю. На площади отец Константин со вздохом прощается с нами. До дома Акима Акимовича мы с Зойкой едем вместе.

— Жди меня здесь, — говорит она. — Я быстренько.

И бежит в мельканье белых бабочек.

При виде меня Аким Акимович так поднял руки к лицу, будто хотел протереть глаза.

— Вы?..

— Я, Аким Акимович. Что вас удивляет?

Он взял мою протянутую руку и крепко сжал:

— Так это в самом деле вы?.. А я думал, что после той моей исповеди вы за сто верст будете объезжать меня.

— Но почему же, почему? — в свою очередь удя-вился я.

— Сам себе я гадок, сам себе! А уж другим и подавно!

— Вы преувеличиваете свою вину, Аким Акимович. Не вас одного искалечила жизнь. Надо ее переделать, переделать нашу российскую жизнь, тогда и не будут люди так калечиться.

— Да, да, — забормотал он, — да, да… Может быть, может быть… Вот у нас стали расклеивать на стенах хат одну газетку… Не знаю, кто это делает… Так в ней тоже эта мысль проводится. Нельзя, мол, больше так жить, нельзя…

— Что ж это за газета? — с невинным лицом спросил я.

— Газета? «Рабочий и крестьянин» называется. Я, признаться, не вчитывался, просто остерегался долго стоять перед ней, чтоб не донесли уряднику. А крестьяне читают, не боятся. Он уже и нагайку в ход пускал. Все равно читают.

— Так, может, и не боятся потому, что худшей доли, чем у них, уже не придумаешь? — спросил я.

— И так может быть, и так может быть, — закивал Аким Акимович.

— Я, собственно, заглянул к вам, чтоб пригласить на елку. Мы с ребятами устраиваем в школе елку на Новый год. Приезжайте. Все-таки перемена обстановки, а то вы тут совсем закисли.

Аким Акимович замялся:

— Конечно, я вам очень благодарен за внимание, не знаю даже, чем его заслужил, но боюсь быть вам в тягость.

— Приезжайте, приезжайте! — повторил я. — Были б в тягость, не стал бы приглашать.

Зойка стукнула в окно. Я пожал Акиму Акимовичу руку и выскочил на улицу. Сани были уже тут.

— Пое-ехали!.. — крикнул кучер.

Зойка положила мне голову на плечо, закрыла глаза и приказала:

— Читай.

— Что читать? — спросил я.

— Да стихи свои о первом снеге.

— Это не мои стихи.

— Не твои? — разочарованно протянула Зойка. — Ну, тогда… не читай. Я подремлю у тебя на плече, хорошо? Ведь я трое суток не спала.

Я бережно прижал ее к себе, и до самой Новосергеевки она не поднимала с моего плеча головы и не открывала глаз.

С ТРЕТЬЕГО ЯРУСА

У Ильки дел в городе было по горло, и третий номер газеты набирали без него. До этого я не раз заходил в лавочку. Васыль приносил наборную кассу, и мы с Тарасом Ивановичем набирали статьи из «Социал-демократа». Кто доставил свежие номера заграничной газеты, Тарас Иванович не говорил, а спрашивать я считал неудобным. Впрочем, нетрудно было догадаться, что сделала это наша почтарка. Оттого-то она и не спала трое суток.

Однажды, постучав поздним вечером в дверь лавочки» я услышал сердитый голос Тараса Ивановича:

— Ну, чего надо?

Как обычно, я спросил, не продаст ли лавочник пачечку махорки.

— Какая может быть продажа в поздний час! Иди себе с богом! — недовольно ответил лавочник.

«Что б это могло означать?» — размышлял я, возвращаясь домой.

Тревожное чувство не оставляло меня весь следующиц день. Вечером ко мне постучал Васыль и сказал:

— Иди. Уже можно.

Я немедленно прицепил бороду и отправился.

— Ни за что не догадаешься, кто у меня был вчера, — смеясь, сказал Тарас Иванович,

— Кто же?

— Урядник.

— Урядник?! — невольно воскликнул я.

— Он самый, наш достопочтенный Иван Петрович Квасков. Был у Перегуденко, там недопил, так пришел ко мне допивать. До того набрался, что в лавке и заночевал. Любопытнее всего, что именно от него я получил самые точные сведения, в каких деревнях наклеивают нашу газету на всякое чуть удобное место и как ее читают. «У вас, говорит, благополучно, а в Бацановке на двери моего собственного дома наклеили, сукины сыны, эту нелегальщину. Просыпаюсь утром, слышу — галдеж. Глянул в окно — толпа. Я — на улицу, а они уже прочли и обсуждают. У самого моего дома митинг устроили, канальи. Да еще благодарить меня вздумали: «Вот спасибо вам, господин урядник, что вы нам мозги вставляете. Теперь мы знаем, кому шеи ломать». Сорвал я с двери газету, скомкал и говорю: «Если кто из вас хоть пикнет про это, в Сибирь законопачу. Марш по домам!»

Посмеявшись, Тарас Иванович озабоченно сказал:

— От него я узнал и кое-что другое. По деревням уже рыщут сыщики. Газета наша целый переполох вызвала в жандармском управлении. Теперь особенно надо держать ухо востро. Конечно, на Новосергеевку меньше всего падает подозрение, тут народ зажиточный, но все-таки шрифтом тебе заниматься больше не следует. Хоть следы от него и смываются с рук, но не настолько, чтоб не рассмотреть их в лупу. Зойке я приказал тоже прекратить на время всякую такую работу. Пусть отдыхает — развозит обыкновенную почту и помогает тебе елку наряжать.

— А как же быть с четвертым номером? — Я уже успел сродниться с нашей газетой, и решение Тараса Ивановича меня огорчило.

— С четвертым номером пока подождем. Печатать будем листовки со статьями Ленина. Тут мы с Васылем одни управимся. Бороду свою спрячь подальше, лучше всего зарой где-нибудь в песке. А теперь иди, когда надо будет, я пришлю за тобой Васыля.

Утром Зойка доставила мне служебный пакет, на этот раз действительно от инспектора.

В неосвещенной школе - i_016.png

В циркулярном письме сообщалось, что во время рождественских каникул общество педагогов устроит для учителей начальных школ чтение лекций на педагогические темы и что приезд учителей в город и посещение ими лекций инспектор считает весьма желательным.

— Как же быть? — озабоченно спросил я Зойку. — Вся затея с елкой пропадает.

— Зачем же ей пропадать! Я с ребятами все подготовлю, а утречком на Новый год ты приедешь и откроешь «бал-маскарад», — сказала Зойка так, будто заранее все предвидела, обдумала и решила.

Отпустив ребят на каникулы, я с Зойкой и Семеном Надгаевским отправился к попечителю. Василий Савельевич встретил нас все с той же ласковой улыбкой на круглом, как блин, лице.

— Уезжаю, Василий Савельевич, — сказал я. — До Нового года не ждите меня. Извольте дать подводу — вот письмо от инспектора.

С «блина» точно сошло масло.

— Лошадь только-только с города вернулась. Мореная она.

— Но у вас же есть другая.

— Есть да есть, да далеко за ней лезть, — вздохнул попечитель.

— Ничуть не далеко, вон она, в конюшне стоит, — сказала Зойка. — И еще возьмите себе на заметку, господин попечитель, что угля в школе и десяти ведер не наберется. Надо срочно подвезти.

— Какая срочность, если занятий в школе до крещена не будет и сам учитель уезжает? — неприязненно посмотрел на Зойку попечитель. — И еще, извините, вопрос вам задам: вы кто будете, по какой то есть должности указания мне делаете?

— Не обижайтесь, Василь Савельевич, я ж о ребятах хлопочу. Они сами себе елку устраивают, а в холодном помещении какая работа с ножницами да иголкой! Ведь и ваша дочка или сын, наверно, в школу ходят.