Мой брат Юрий - Гагарин Валентин Алексеевич. Страница 42
Труба дело!
Эту трубу Юра принес из школы.
Была она старенькой, неприглядной: на одном боку вмятина, на другом — заплата, мундштук облез до невозможности.
Пока брат снимал с себя пальто и переодевался — менял черные, аккуратно выглаженные брюки на старенькие, коротковатые уже, и белую парадную рубаху на полосатую домашнюю, я повертел трубу в руках и даже обнаружил на ее медном поле выцарапанную чем-то острым надпись: «Леня любит Симу. 1937».
Вон ведь какая старушка! И Леня, наверно, уже давно разлюбил Симу, и Сима, думать надо, уже не та — на десять лет старше стала. А поколения мальчишек из года в год мусолят эту трубу в губах.
— Буду играть в школьном духовом оркестре,— сообщил Юра, покончив с переодеванием.— А сейчас послушай, соло исполнять буду.
Я опасливо покосился на зыбку, в которой безмятежно посапывал Зоин первенец — наша с Юркой племянница, нареченная Тамарой, Томой.
— Да ты не бойся,— успокоил брат.— Я тихонько.
Взял трубу из моих рук, набрал в легкие воздуху и...
Трудно передать, что за дикие это звуки были.
Маленькая Тамара мгновенно проснулась в зыбке и завопила изо всех силенок. Я закрыл уши. С огорода приковылял отец, остановился на пороге, смотрит. А Юра надул щеки, побагровел от натуги весь и дует, дует... и вроде бы не слышит сам себя.
— Ну, труба дело! — угрюмо сострил отец.— Ай да музыкант, аи да композитор Чайковский!
Юра оторвался от инструмента, переводя дыхание, невинно посмотрел на отца:
— Хорошо получается, а?
— Куда лучше! Вишь вон, девка надрывается. Просит, значит, чтобы еще сыграл, очень ей по нраву пришлось.
— Я могу.
Он снова поднял трубу вверх. Отец подморгнул мне:
— Я глуховат, так мне уж способней с огорода послушать.
И ушел.
Я тут же решил раз и навсегда избавить брата от иллюзий относительно его музыкальных способностей.
— Юрка, зачем ты не за свое дело берешься? Тебе же при рождении медведь на ухо наступил.
Тут был маленький перебор: слух Юра имел, пел неплохо. Но мысль о кошмаре, которым угрожала спокойствию нашей семьи злосчастная труба, и толкнула меня на эту ложь. Как говорится, на ложь во спасение.
— Над тобой вся школа, весь город смеяться будет.
— Ты думаешь, не за свое дело? А если у нас трубача в оркестре нет, тогда как? Должен же кто-то играть.
— Но почему именно ты?
Он положил инструмент на скамью, раскачал зыбку — племянница понемногу утихла.
— Ладно, Валька, я тебе покажу, есть у меня способности или нет их.
Прихватив трубу, он ушел в сарай, туда, где были сложены дрова. Вскоре дикие, лохматые звуки понеслись над садом.
Несколько месяцев подряд — аккуратно, по вечерам, когда всем нам так хотелось отдохнуть после работы! — изводил нас Юра тренировками.
— Опять композитор упражняется, хоть из дому беги,— морщился отец, но теперь в его словах было больше добродушия, нежели насмешки. Упорство сына ему явно нравилось.
И однажды труба запела с необыкновенной чистотой, протяжно, печально и красиво.
— Смотри-ка, что выделывает, щучий сын! И впрямь Чайковский,— изумился отец.— Ну, теперь труба дело!
Столько торжества послышалось в его голосе, что можно было подумать: не сын, а сам он овладел сложным искусством трубача.
В канун октябрьских праздников Юра положил на стол несколько белых картонных квадратиков.
— Вот. На всех принес. Обязательно приходите.
Я взял один квадратик. От руки фиолетовыми чернилами крупным детским почерком было выведено:
«Дорогой товарищ!
Коллектив школьной художественной самодеятельности приглашает Вас на праздничный концерт...»
Дальше были проставлены дата и часы, а вес это венчалось солидной подписью: «Совет пионерской дружины».
— Ты-то будешь выступать? — заинтересованно спросил Юру отец.
— А как же!
— Тогда готовь, мать, выходное платье. Посмотрим, что за артист в нашем доме растет. Как знать, может, со временем лауреатом станет.
Нужно было видеть, как собирался на этот вечер отец: выскоблил щеки самым тщательным образом, вырядился в чистую рубаху и даже, украдкой от нас, обрызгал себя духами — позаимствовал у Зои. И все поторапливал маму: что ж ты, мол, копаешься, Юра не увидит нас — расстроится, сорвет выступление.
Вот и школа. Зал гудит как взбудораженный улей: пионеры все в белых рубашках и кофточках, с галстуками на груди, ошалело носятся из угла в угол, радостными криками встречают родителей, стараются посадить поудобнее, и чтобы сцена получше видна была. Нам места аж в первом ряду достались.
Наконец угомонились все, вышел на сцену ведущий, тоже школьник, и объявил, что праздничный вечер чтением стихов открывает ученик пятого «А» класса Юра Гагарин.
— Смотри, мать, смотри! — толкнул отец маму.
Я искоса взглянул на него: легкий румянец проступил на его щеках и даже — вот дела какие! — в ладоши хлопает отец. Горд за сына, значит.
Юра очень уверенно прочитал стихотворение, ему аплодировали, и он выходил, раскланивался, и видно было, что общее внимание льстит ему.
Программа у ребят и в самом деле была приличная, выступали они с жаром, от души выступали. И ведущий старался вовсю. Чтобы поощрить товарищей, что ли, или уступая мальчишескому тщеславию, но перед каждым номером, даже групповым, он обязательно поименовывал всех участников.
Тут-то и началось.
— Танец «Лявониха»! Исполняют...— И, в числе прочих, слышим: — Ученик пятого «А» класса Юра Гагарин.
Чуть позже:
— Выступает школьный духовой оркестр!
Снова, среди других, называют нашего Юрку. Трубач! — из песни не выкинешь.
Смотрю, отец заерзал на скамье, и уже не легкий румянец — красные пятна по щекам пошли. Ясное дело, ничего похожего на гордость за сына в душе его не осталось.
— Песня «Это было в Краснодоне, в грозном зареве войны...»
Хор не велик, а он, злодей, опять же там, в хоре.
А когда тот же ведущий, торжественно и громко выговаривая слова, объявил, что пятиклассник Юра Гагарин художественно прочтет из романа «Молодая гвардия» отрывок «Руки моей матери», отец поднялся со скамьи и, сутулясь, больше обычного приволакивая больную ногу, пошел на выход.
Юра в этот момент как раз появился на сцене.
«Эх, батя, поспешил — сорвал номер!» — екнуло у меня сердце.
Проводив отца растерянным взглядом, Юра шагнул к рампе и дрожащим от волнения голосом начал читать отрывок. Постепенно он справился с волнением, голос его окреп, и, поскольку в зале сидело много матерей, достались Юрке в награду такие аплодисменты, что, будь при сем отец, простил бы он сыну все вольные и невольные прегрешения.
Но отца в зале не было.
Тут как раз объявили перерыв. Мы с мамой вышли в коридор. Батя стоял там, подперев спиной подоконник, и угрюмо ломал в руках самокрутку. Видно было, что мучительно хочется ему закурить, но сделать это в школе он не решался.
Вихрем — лишь концы галстука в разные стороны — налетел Юра.
— Ну как? Понравилось?
Мы не сразу нашлись, что ответить.
— Чего же молчите? — заволновался брат.
— Хорошо, Юрушка. Сам небось видел, как народ-то радовался,— поспешила успокоить его мама.
Отец швырнул изломанную, ни на что не годную самокрутку в ведро, которое стояло под бачком с водой, надвинул фуражку на глаза.
— Плохо. Скверно. Лучше бы, мать, мы с тобой дома остались, чем так-то...
Юра искренне удивился, не поверил:
— Да что плохо-то? Вон сколько хлопали нам. И меня еще на бис вызывали.
— Вот именно, только тебя и вызывали. Ты мне вот что объясни: у вас других способных ребят нет, что ли? Все Гагарин да Гагарин! И швец, и жнец, и на дуде игрец... Зачем выпячивать-то так себя? Провалиться со стыда можно.
Юра смешался, тихо отошел в сторону.
— Вот и обидел парня. Испортил праздник,— посочувствовала Юре мама.
— Как это обидел? Сам он себя обидел. За дешевой славой погнался. А цена ей — выеденное яйцо.