Повести - Рубинштейн Лев Владимирович. Страница 27

Адмирал глянул на него и улыбнулся.

— Рассеян, — сердито сказал Василий Львович по-французски, — рассеян, как старая дева… Впрочем, в искусстве поэтическом мой ученик… Но… увы… бездельничает…

— Что ж, возьмут в службу, там отделают, — молвил адмирал, — а тут и мои Иван да Пётр. Познакомьтесь, молодцы, без церемоний.

Жанно и младший Пушкин посмотрели друг на друга исподлобья. И вдруг Пушкин широко улыбнулся, показав отличные белые зубы, и крепко тряхнул руку Жанно на английский манер.

— Пущин да Пушкин, — сказал он, — наверно, и комнаты наши рядом будут.

— Комнаты? — переспросил адмирал. — Разве каждому мальчишке своя комната?

— Ах, дорогой Пётр Иванович, ведь это просвещённое заведение! — быстро заговорил Пушкин-старший. — Нынче ведь не то, что когда-то было. Предположим, кому-либо из воспитанников захочется сочинить послание или сонет — нельзя же при всех! Я ещё понимаю — эпиграмма…

Адмирал посмотрел на него прищурившись.

— Разве сия Лицея есть школа стихотворцев? — спросил он.

— Гм… «Лицея»… — призадумался Василий Львович. — Пожалуй, вернее было бы «Лицей». Впрочем, там видно будет…

— А я слышал, что заведение сие для важных частей службы государственной, — продолжал адмирал.

Василий Львович заскучал, закивал головой и сразу потерял интерес к разговору.

— А бить будут? — спросил Жанно, шёпотом обращаясь к Александру.

— Бить? Ну нет, мой друг, мы этого не допустим! — небрежно отвечал Александр.

Министр не спешил с приёмом. Зал гудел как пчелиный улей. И вдруг адмирал решительно застучал тростью.

— Послушайте, любезнейший, что же его сиятельство? — грянул он на весь зал дежурному чиновнику.

— Его сиятельство кончают свой туалет…

— Мне, андреевскому кавалеру, ждать не приходится, — гремел адмирал, — нужен мне граф Алексей Кириллович, а не туалет его.

Чиновник метнулся во внутренние покои, и через несколько минут адмирал был принят министром. Вышел Пётр Иванович от министра нахмуренный и отозвал в сторону дядю Рябинина.

— Задал мне задачу его сиятельство, — сказал он тихо. — Двоих из одной семьи принимать не будут. Стало быть, надобно решить, кто из Пущиных пойдёт — Пётр или Иван. Я просил сроку неделю. А сейчас поеду домой и вас оставлю с ребятишками. Я тут полдня в креслах просидел, в мои годы хватит!

И адмирал решительно двинулся к выходу, постукивая тростью по полу.

Сразу же после его ухода появился чиновник в синем мундире и начал вызывать по бумаге:

— Князь Горчаков, Александр!

Хорошенький мальчик прошёл по залу отчётливой, свободной походкой и исчез за дверью.

За этой дверью держали недолго. Через несколько минут вызвали «барона Дельвига, Антона». Пухлый и белый, как булка, барон двинулся к министру с таким невозмутимым видом, словно у себя дома шёл к столу.

— Кюхельбекер, Вильгельм!

Длинный Кюхельбекер устремился вперёд, подпрыгивая и дёргая рукой. Жанно и Пушкин обменялись насмешливыми взглядами.

— Вы говорите — «бить», — сказал вдруг Пушкин, — а мне доподлинно известно, что в Лицее телесные наказания воспрещаются. Это ведь не…

— Пущин, Иван!

В кабинете министра стоял большой стол, покрытый скатертью с золотой бахромой. За столом сидело несколько человек. Жанно едва не ослеп от блеска звёзд и золотых вышивок на их мундирах. В середине возвышался сам министр — завитой, напомаженный мужчина с красной лентой через плечо. Вопросы задавал директор Лицея Василий Фёдорович Малиновский. Экзамен был пустяковый — сначала велели прочитать басню Крылова, потом спросили, как понимает Пущин Иван цель образования лицейского.

Жанно вспомнил дедушку и отвечал твёрдо:

— Лицей образован, дабы учить воспитанников верно служить отечеству.

Малиновский кивнул головой. Министр сказал с досадой:

— Следует говорить «престолу и отечеству». А впрочем, сего довольно…

Когда Жанно вернулся в зал, вызывали Яковлева Михаила. Чернявый мальчишка, который раньше изображал Кюхельбекера, побежал к дверям вприпрыжку и по дороге скорчил такую гримасу, что в зале раздался сдержанный смех, а чиновник посмотрел на Яковлева с негодованием.

Жанно искал Пушкина, но Пушкин куда-то исчез вместе со своим щеголеватым дядюшкой. Пьер подошёл через несколько минут и сообщил, что его спрашивали из арифметики. Дядя Рябинин сказал, что пора домой, и они поехали.

Теперь Жанно и сам не знал, хочется ему в Лицей или нет. Иногда у него щемило в сердце, когда он думал, что на шесть лет уйдёт из родительского дома в холодные залы царскосельского дворца (это бывало чаще всего, когда он отходил ко сну). А на другой день, когда ему вспоминались Пушкин, Кюхельбекер, Яковлев, Дельвиг и стая мальчиков, гомонящих в большом зале, ему хотелось отправиться туда, к ним, как неутомимому путешественнику хочется поскорей вступить на корабль, чтобы плыть в неведомые земли. Жанно любил всё новое.

Дедушка думал недолго. На третий день он позвал к себе Жанно вместе с гувернёром. Он внимательно посмотрел на румяного, русого, неторопливого внука и, покачав головой, сказал:

— Ты пойдёшь в Лицею, Иван. Тебя отвезут в Царское Село, когда будет приказано.

Дед положил руку на голову Жанно и добавил:

— Не предавайся чувствам, но исполняй долг свой, сообразуясь с разумом. Ступай!

ЦАРСКОЕ СЕЛО

В Царском Селе всё напоминало о долге перед отечеством, но также и о долге перед престолом.

Густые парки стояли в золоте. Ветер нёс охапки жёлтых листьев и устилал ими длинные, прямые аллеи. На большом пруду ветер чувствовался сильнее. Он рябил воду. Посреди пруда возвышалась мраморная колонна, украшенная бронзовыми носами кораблей. На верхушке чёрный орёл летел, широко распластав крылья.

— «В память морских побед, одержанных в Архипелаге», — прочёл Жанно, стоя на корме лодки.

— Называется Ростральная колонна, — объяснил Панька, сидевший на вёслах, — в память победы над турецким флотом в ихней гавани Чесма. Тут и картина есть.

Панька был сыном дворцового садовника. И хотя ему было одиннадцать лет, но всё Царское Село и соседний городок Софию он знал наизусть: зачем какая колонна поставлена, и что статуи обозначают, и где кто живёт.

Он налёг на вёсла и подвёз Жанно поближе к картине. На бронзовой доске выпукло было представлено сожжение неприятельского флота при Чесме: корабли с падающими мачтами, пламя в виде завитушек, бомбы, летящие над флотом, и взволнованная вода.

— Это при покойной царице было, — добавил Панька, — а сейчас извольте, ваше благородие, выйти на берег и осмотреть Малую Ростральную колонну.

Малая Ростральная колонна стояла на северной стороне пруда.

— Называется Морейская, — объяснил Панька, — поставлена в честь его сиятельства графа Орлова. За военные заслуги.

Жанно привезли в Царское Село одним из первых. Не все лицейские ещё собрались. Дядя Рябинин сдал Жанно на руки директору Малиновскому. Директор жил в отдельном домике с высеченным на нём гербом Лицея. Там были изображены сова, лира, свиток и два венка — дубовый и лавровый. Внизу было написано: «Для общей пользы».

Директор сказал, что сова обозначает мудрость, лира — словесность, свиток — науки, а венки — награды достойным воспитанникам.

У директора было темноватое длинное лицо и рассеянный взгляд. Он посмотрел на Жанно задумчиво и положил ему руку на голову.

— Ведите себя в Лицее, как подобает потомку Пущиных, — назидательно произнёс по-французски дядя Рябинин.

— Отроки сии для нас — как книга с чистыми страницами, — проговорил директор по-русски, не глядя на Рябинина, — а цель наша — научить их быть полезными гражданами. Такова запись на первой странице сей книги.

— Гражданами? — беспокойно переспросил дядя. Слово «гражданин» считалось подозрительным.