Операция «Дозор» - Егоров Николай Матвеевич. Страница 6

Прокрался по-за сиренью до высоченного кипариса, тень которого зачеркнула кусок асфальта. По этой тени пересек дорожку.

Он стремился к морю, но идти прямо к нему было рискованно — по курсу много открытых площадок. Взял левее, на склон, под которым выстроились в ряд слепые в этот час жилые домики. Почудилось, что кто-то там бродит, и Пантелей приник к жесткой траве, вслушался. Нет, это листва шуршит. Вскочил, оскользаясь, пробежал по склону и настороженно ступил в густую темень под старыми дубами. Над головою ровно и негромко гудело. Сквозь это гудение различался шелест листвы. Пантелей старался непременно определить, что и где шумит. Но при этом было и жутко, и гордо думалось, что он, одинокий, отважно продвигается в таинственной ночи и, отбрасывая страхи, стремится во что бы то ни стало достигнуть цели.

Дубы высились кордоном между жилыми домиками и баней. Всюду черно, только перед прачечной болтается на столбе лампочка, и медленно качается конус желтого света, в котором мечется мошкара — чем ближе к лампочке, тем гуще рой.

Пантелей по широкой дуге обошел прачечную и оказался на краю леса.

Пока все было хорошо. Никем не обнаруженный, он миновал обитаемый район. Меры предосторожности, которые он принимает, удачны. А самое главное — он не расслабился, не потерял бдительности. Удача удачей, но держи ушки на макушке — даже самых опытных и везучих разведчиков, бывало, подводили самые пустяковые пустяки. Не радоваться раньше времени, не зевать!

Держась опушки, можно спуститься почти что к морю. И навряд ли кто тут встретится. Подумал так и замер. Застучало сердце в груди. Заставил себя затаить дыхание, вслушаться. Из-за утла донесся странный плеск. Ночь, безлюдье — и этот плеск. Что бы это могло быть? Ручья тут нет. Кран открыт? Но вода из крана издает иной звук.

Плеск повторился. Потом еще и еще. Беспорядочный плеск и сопение. Чудится, что кто-то отдувается. Может, дикий кабан забрел? Где-то тут должен стоять железный бак на огромных камнях. В нем греют воду для, прачечной. Разводят между камнями костер и целый день подкладывают дровишки и подливают воду в бак. Неужто кабану захотелось напиться здесь? Разве нет у него своего постоянного водопоя? Читал, что встречаются медведи-шатуны. А шатуны-кабаны бывают? Медведь ли, кабан ли — зачем зверю теплая, пахнущая дымом вода? Мало ли в лесу родников со свежей водой?

Ноги приросли к земле. Вспомнил, что до эстрады далеко. Если накинется зверь, не убежишь, не позовешь на помощь. Ори не ори — не успеют.

А чего орать? Зверь сюда не полезет — тут нет ни огородов, ни фруктовых деревьев. А вода в баке, конечно же, не понравится уважающему себя кабану или медведю. Не Африка, чтоб все пересыхало до капли, чтобы любая жидкость ценилась на вес золота…

Кто же тогда плещется? Махнуть на эту загадку рукой и обойти подозрительное место? И так ведь много времени потерял. Пусть себе купается кабан или кто другой.

Но что это за разведка будет, если не выяснишь, что тут происходит? И как ты убедишься в том, что ты не трусишка? Если с первого выхода на самостоятельное дело начнешь вилять, как ты выработаешь орлиную походку, про которую говорил отец?

У мужчин Кондрашиных в лице одна особенность — нос уточкой. Всем мужчины Кондрашины удались: и видным ростом, и русыми густыми волосами, и чистой белой кожей, и серыми ясными глазами. Но вместе со всем этим из поколения в поколение передается неуместный, надо сказать, нос. Торчит кончик — смех один. Тому смех, у кого нос как нос. А мужчинам Кондрашиным каково?

Верно, отец Пантелея не тушевался, когда речь заходила о кондрашинском фамильном носе, говаривал: «Ничего, что нос утиный, была бы походка орлиной».

Как ходят орлы, Пантелей никогда не видел. Видал, как летают — высоко и могуче. Видал, как сидят в зоопарке — гордо, неподвижно. И надо понимать, отец имеет в виду не саму по себе походку, а повадку. Если ты смел, благороден, честен и мужествен, значит, ты — орел, и походка у тебя орлиная. Орлу не пристало дрожать! Пусть хоть сотня кабанов и медведей заберется в бак — не дрейфить!

Стараясь ступать неслышно, Пантелей вернулся к прачечной, прилип к стене. Плеск все тот же — неизвестное существо ничего не подозревает.

Пантелей тихо дошел до угла. Плеск и сопение стали гораздо слышнее. Закрыл глаза, чтоб они еще лучше привыкли к темноте, потом открыл и выглянул из-за угла. Сначала уловил размытые очертания бака. Огня под ним не было, но тепло еще чувствовалось: угли, небось, тлеют под золой.

Похоже, в баке человек — круглое торчит над железным краем. Вор, что ли? А если вор, то что ему в баке делать.

Пантелей заставил себя оторваться от угла и зашагать к баку. Он двигался смело, не таясь, желая обратить на себя внимание и ошарашить того, кто сидел в баке.

Плеск прекратился, и испуганный голос спросил:

— Кто там?… Идет кто?

Пантелей не ответил — голос был пацанячий. Это прибавило смелости.

— Кто там, спрашиваю? — осмелел и купальщик.

Пантелей расхохотался:

— Санька, это ты там?

— А ты — это ты, Кондрат?

Пантелей совсем приблизился к баку и ясно увидал мокрые плечи и голову Саньки Багрова:

— Ты чего тут?

— Да вот — наслаждаюсь! Знал бы ты, какая красота! Везде холодина, а тут — теплынь… Давай, лезь!..

Багров разлегся в баке, но так, чтобы рядом место оставалось. Он совершенно успокоился и лениво окатывал себя водой, покряхтывал.

— Тебе и одному тесно… Я пошел.

— Куда ты?

— Да так… Пройдусь маленько и — в кино.

— Я вот докупаюсь и тоже в кино… Передай Орионовне, что Багров полагает скоро! быть!

— Передам, чтоб… ждала и верила!

Пантелей завернул за угол прачечной, оглянулся и — к лесу.

Рассчитал он точно: опушка вывела его к обрыву, под которым сгрудились глыбы камней. Между деревьями пролегала тропа, за тропой теснились кусты, а за кустами был обрыв. Шаг шагнуть, и ты — на месте.

Сейчас все было окрашено в одинаковый темный цвет: и заросли над обрывом, и море у берега, и камни на мелкой воде.

Море задумчиво дышало: уууу… Ду — Фрршшш… Уууу!.. Ду!.. Фррршшш!..

Иногда от камней долетало красивое: кло-кло!.. Тлан-тлан!

Это вода лопотала и мягко позванивала в узких лабиринтах меж камней.

От ствола к стволу, загораживая лицо руками, чтоб не пораниться, Пантелей спустился к краю обрыва.

Луна лила на море синеватый свет. Он лежал полосой. Оттого все по сторонам от полосы выглядело еще темнее. И начинало казаться, что причудливые глыбы медленно ворочаются, пытаются освободить место для тех, что ждут в море. А те, что ждут, те просят, поторапливают: кло-кло… Тлан-тлан…

Пантелей сжался, как бы слился с темнотой, с берегом, с деревьями и камнями.

И вдруг над Митричем Большим вырос и уперся в небо столб света — пограничники включили свой прожектор. Столб качнулся и лег на море, высвечивая каждый клочок его. Стал виден туман над водой — он теперь нежно клубился в луче света, пронизанный насквозь. Ничто не скроется, ничто не пересечет поверхности, разрубленной ослепительным столбом!

На верхушках камней, возле берега, заиграли острые отблески. Не верилось, что эти глыбы могли быть оранжевыми — они как тушью облиты. Если до камней доплывешь, то в этой туши можешь скрыться вполне. Не обязательно ведь в лодке плавать здесь. Заимей водолазное снаряжение и надежный акваланг и скользи под водой.

Пантелей поступил бы только так, доведись ему тайно высаживаться. Именно к этим камням выплыл бы, припал к любому и — словно нет тебя. Затем — под обрыв, к зарослям. А дальше: ищи-свищи!

Возможно такое? А почему бы и нет? Перевелись, что ли, на земном шаре люди, которые хотели бы нарушить нашу границу? Не перевелись. Они где-то готовятся, специально тренируются. Выбирают удобный момент и…

Они, разумеется, не ходят табунами. Не такая у нас граница, не такие пограничники, чтоб нарушители вольно бродили по нашим пределам. Но попытаться враг может? И здесь — именно в этом месте? И как раз тогда, когда ты ведешь наблюдение? Вот сейчас, например?