Остров тетушки Каролины - Пиларж Франтишек. Страница 4

В грустный осенний вечер, когда угрюмо завывал ветер, а обнаженные вершины тополей раскачивались и скрипели, на берегу Влтавы, неподалеку от перевоза, слышался трепетный шепот влюбленных. Арношт Клапште прощался с тетушкой Каролиной.

– Я не могу жениться на тебе до тех пор, пока не научусь в совершенстве играть на органе, – объяснил Арношт. – Органа нет в магазинах. Я пойду по белу свету, чтобы отыскать этот музыкальный инструмент, выучусь играть на нем и стану достойным тебя, дорогая Каролина.

Напрасно заклинала тетушка Арношта, упрашивала его отказаться от своего намерения.

– Я буду тебе доброй и верной женой и без органа, – причитала она, вытирая платочком полные слез глаза.

Но Арношт считал, что такое супружество не будет счастливым. Вырвавшись из объятий нареченной, он вскочил на палубу буксирного парохода, который стоял у берега. Пароход отчалил, и скоро его поглотила кромешная тьма. В последний раз донесся издали жалобный вой пароходной сирены, в котором тетушка ясно узнала первые такты песни «Разлука». Затем с ней остались лишь тишина и ночь. Арношт Клапште скрылся навсегда…

Папаша Паржизек вытер глаза большим клетчатым платком и сказал:

– Как видишь, в жизни тетушки Каролины было много горя. Какой прок, что она выучила семьдесят языков? Все равно ей не довелось выйти замуж. Намотай себе это на ус, Франтик. Ты ведь тоже чуть не на десяти разговариваешь; как видно, это у нас в крови. Вот и с тобой может случиться, что…

Тут папаша Паржизек прикусил язык, почувствовав, что неправильно адресовал свое назидание. Взглянув исподлобья на сына, он торопливо выпустил струю дыма:

– Короче говоря, тетушку Каролину постигло великое несчастье. Не мешай мне спокойно рассказывать, а то больше от меня ничего не услышишь. Целых двадцать лет ждала тетушка Арношта, тосковала и плакала. За это время у нее сменилось шесть канареек. Маничек уже седьмая. Под их пение мечтала она об Арноште. Они были хоть каким-то утешением в ее горе.

Кроме того, Каролина поклялась, что ни в жизнь не переступит порога своего дома в Глубочепах. Ну, от этого мы кое-как ее отговорили, а то кто бы ей стал ходить за покупками? И тогда тетушка дала зарок никогда и близко к реке не подходить: река напоминала ей тот ужасный вечер, когда Арношт скрылся навсегда с ее глаз, прыгнув на палубу буксирного парохода у браницкой пристани… А вот теперь, видишь, приехала она в лодке, да еще и сама гребла, а пана Паздеру прогнала с весел за то, что он трус, и… Короче, Франтик, сынок мой, ясно, что на старости лет твоя тетушка Каролина лишилась рассудка.

Франтику стало ужасно жалко тетушку Каролину, и он чуть не заплакал. Безмолвные и печальные, Паржизеки продолжали сидеть на пне, в то время как шмели перелетали с цветка на цветок, а Маничек в клетке выводил время от времени беззаботные трели.

Наконец папаша Паржизек поднялся.

– Пойдем, – сказал он с неожиданной твердостью. – Возьми Маничка и не спотыкайся. Еще неизвестно, что может натворить человек, у которого разум помутился, если он увидит, что с его любимым существом обращаются не так, как следует… Кто знает, благополучно ли у нас дома!

И вымолвив эти пророческие слова, папаша Паржизек прибавил шагу. Его рослая фигура, нагруженная большим чемоданом и всевозможными баулами, устремилась вперед, словно корабль с распущенными парусами; Франтик не отставал. Через минуту оба представителя мужской линии рода Паржизеков быстро трусили друг за другом, будто на состязании.

Так они добежали до крыльца. Свалив багаж на землю, вытерли пот и переглянулись в замешательстве. Наступил один из тех моментов, справедливо называемых критическими, которые ясно доказывают нам, что все на свете относительно.

Если двое смелых мужчин стоят перед дверью, за которой скрывается нежное женское существо, надо думать, они наверняка чувствуют страстное желание как можно скорее проникнуть в комнату. Они не состязаются друг с другом в вежливости, и ни одному из них даже в голову не придет уступить другому дорогу. Мысль, что войти может только один, а второй останется за дверью, не вызовет у них ни малейшего упрека совести. Но если эти мужчины находятся перед дверью, за которой скрывается существо хотя и женского пола, но весом в сто пятьдесят килограммов, а кроме того, обнаруживающее признаки невменяемости, тут и самый храбрый мужчина заколеблется. Он сразу почувствует, как врожденная скромность берет в нем верх, и придет к убеждению, что неприлично ломиться в дверь первым.

Нечто подобное происходило и с обоими Паржизеками. Они стояли и обменивались взглядами, которые ясно говорили: ничего не поделаешь, придется заходить… Только кто пойдет первым?..

Но сложная ситуация скоро разрешилась сама собой. Из раскрытого окна вдруг раздался голос тетушки Каролины. Он звучал необыкновенно властно. Если бы окна были закрыты, несомненно, стекла бы зазвенели. Тетушка Каролина произнесла только одно слово: «Франтик!»

Мгновение стояла тишина. Потом Франтик поднял клетку с канарейкой и обернулся. Он поглядел на голубое небо, серебряные волны, весенние тополя – на весь прекрасный мир. Кто знает, не видит ли он все это в последний раз? Однако, взяв себя в руки, он твердо сказал:

– Я иду, папа.

Папаша Паржизек нежно заглянул в глаза сына и заявил не менее твердо:

– Я пойду с тобой, Франтик.

Двери скрипнули, и Паржизеки вошли в дом.

Вошли – и остановились пораженные.

Их взору предстала картина абсолютного мира и спокойствия. На полу у окна лежала кошка и уютно мурлыкала. В печке тихо потрескивали дрова. Разрисованные миски аккуратным рядком стояли на полке буфета. У стола сидела тетушка Каролина. Она вязала чулок с самым серьезным видом, как и подобает даме ее лет, когда та приходит в гости в порядочный дом. В самом деле, казалось, что опасения папаши Паржизека ни на чем не основаны. И все же…

Когда скрипнула дверь, тетушка подняла голову, отложила чулок и уставилась на Франтика. А затем в тишине совершенно ясно и отчетливо прозвучала фраза:

– Где карта Тихого океана, Франтик?

Да, теперь уж действительно не оставалось сомнений в том, что тетушка помешалась.

Франтик безмолвно приблизился к окну, дрожащей рукой взял с этажерки школьный географический атлас Махата. Развернул его на том месте, где была надпись: «Великий, или Тихий океан», и положил перед тетушкой Каролиной.

Тетушка задумчиво вынула из сумочки черный картонный футляр, достала очки и нацепила их на нос. Затем она наклонила голову; взгляд ее долго блуждал по синей глади Тихого океана. Вдруг глаза ее метнули искры.

– Вот! – воскликнула тетушка, очевидно, приятно изумленная. Она сняла очки, протерла их кончиком платка и снова погрузилась в безбрежные водные пространства. – Вот, вот! – повторила она в задумчивости несколько раз. – Кто бы мог подумать…

Было заметно, что она чем-то взволнована. Но когда тетушка подняла голову, голос ее снова стал тверд, резок и не допускал возражений:

– Вацлав, позови Руженку!

По правде сказать, мамашу Паржизекову звать не требовалось. Она уже давно стояла в полуотворенных дверях, за спиной тетушки, и, многозначительно указывая себе на лоб, давала понять папаше Паржизеку, что она думает об удивительном визите тетушки: «Голубчик, угождай ей во всем! Не перечь, делай вид, что всему веришь!»

Тотчас же вся семья Паржизековых выстроилась перед тетушкой в ожидании дальнейших распоряжений. Но тетушка Каролина не отдала больше ни одного приказания. Предложения, которые она затем произнесла, были повествовательными. И если до сих пор кто-нибудь из членов семьи Паржизеков все еще мог втайне надеяться, что тетушкины дела не так плохи, как кажется, то теперь растаяли последние надежды. Она произнесла следующие знаменательные слова:

– Руженка, хорошо бы мне чего-нибудь поесть. Сегодня в половине четвертого я отправлюсь с Главного вокзала вот сюда!..

И, подняв пухлый указательный палец, тетушка Каролина решительно ткнула им в одну точку на лазурно-синей глади Тихого океана.