Остров тетушки Каролины - Пиларж Франтишек. Страница 8

– Людоеды!.. – воскликнула она с презрением, а затем, подсчитав петли на изумрудной полоске носка и убедившись, что пора спускать, добавила: – Признаться, Франтик, я еще ни разу в жизни не встречалась с людоедами. Но здравый смысл говорит мне, что людоед сначала убивает врага, а потом уж его съедает. У нас тоже нередко случается, что человек убивает человека, только, правда, не ест его. Хотелось бы знать, чем же это лучше – ведь и в том и в другом случае кто-то кого-то убивает. А разве не это самое главное? Я хоть и не читаю газет, но знаю – у нас за эти войны столько людей поубивали, что просто позор. Бедняги-людоеды наверняка не могут убить так много, если они должны обязательно съесть свою жертву. Кабы на то моя воля, я бы приказала, чтобы на войне обе враждующие стороны поедали всех своих убитых врагов. Будь спокоен, Франтик, они бы живо унялись. Ведь белые люди предпочитают печеного карпа, блинчики и свинину с капустой…

Тетушка опять пересчитала петли и, довольная тем, что дело идет успешно, добавила с удовлетворением:

– И потом надо же чем-нибудь питаться, Франтик. Если бы, например, людоеды отведали кекса, они наверняка перестали бы есть миссионеров. Я везу с собой форму для кекса и рецепт, доставшийся мне от бабушки. Думаю, мое угощение придется им по вкусу. Кусок кекса и стакан хорошего кофе…

– Ой, тетенька, – Франтику наконец удалось прервать поток тетушкиного красноречия, – людоеды понятия не имеют о кофе. Его пьют только цивилизованные люди.

– Да что ты! – воскликнула тетушка Каролина, на сей раз по-настоящему возмущенная. – Как это не пьют кофе? Ну, если так…

Она отложила вязанье, открыла сумку и, вытащив оттуда кошелек, строго приказала:

– Беги к Шрайерам на Браницкую и купи три килограмма самого лучшего кофе, какой только у них найдется. Цивилизация тут ни при чем, это просто вкусно. Понял?

Было ясно, что тетушка закончила интервью о неграх, людоедах, носках, войнах, кексе и боге и что ей нужно повиноваться. Франтик переминался с ноги на ногу, ему горько было расставаться с надеждой, что в тетушке Каролине сохранилась частица авантюристического духа рода Паржизеков, достойно представленного дядей Бонифацием, но все же помчался в лавку.

– Цивилизация… – тихо повторила тетушка Каролина после его ухода и с сокрушением покачала головой. – Цивилизация… Как подумаешь, что пани Кнедльгансова, моя соседка, круглый год ходит с грязной шеей, а за день небось два литра кофе выпивает…

Было два часа пополудни, и запах свинины начал уже выветриваться из кухни, когда наконец наступил торжественный и волнующий миг прощания.

– Я не хочу, чтобы меня кто-нибудь провожал на вокзал, – заявила сразу же после обеда тетушка Каролина. – Можно подумать, я больше никогда не вернусь. Да и шуму будет много, а я этого не желаю. Никто не должен знать, что я получила в наследство остров и еду туда. Меня отвезет пан Вотруба, у него шестиместный автомобиль; чемоданы, которые там не поместятся, можно положить на крышу. Мы простимся здесь. Не плачь, Руженка! Франтик, не шмыгай носом? А ты, Вацлав, не строй из себя мученика! Где Маничек?

Все было готово. Огромная гора чемоданов возвышалась на дворе, на самом верху в клетке весело щебетал Маничек с туго набитым зобом.

Тетушка должна была уехать в пятнадцать тридцать с Главного вокзала; она решила прежде всего направиться пассажирским поездом – в Будейовице, чтобы проститься со своей единственной подругой, которую она не видела уже целых двадцать лет. Эта подруга вышла замуж за художника-графика и каждый год приносила своему супругу двойню. В Будейовице тетушка сядет в международный вагон, который благополучно доставит ее в Триест, где в отеле «Виктор-Эммануил» ее будет ожидать мистер Фогг.

План был ясен, все понимали, что тетушка от него не отступит, а потому и не думали ей возражать.

По очереди обняли тетушку Каролину и Паржизек-отец, и пани Паржизекова, и, преодолев некоторые трудности, Паржизек-сын.

– Возьмите меня с собой, тетя! – прошептал Франтик, как только высвободился из жарких и могучих тетушкиных объятий.

Тетушка Каролина посмотрела на племянника со снисходительностью опытного путешественника и ответила:

– Брось думать об этом, мальчик! Коли человек так далеко отправляется, он должен хоть немножко разбираться в географии. А для этого ты слишком мал.

У Франтика зачесался язык, и он чуть было не сказал, что во сто раз лучше тетушки знает географию: она и понятия не имеет, как выглядит шхуна, что такое пассаты, и думает, будто в Полинезии живут негры, – но сдержался и не произнес этих кичливых слов. Франтик любил тетушку, и это заставило его промолчать. Грустный стоял он на крыльце и наблюдал, как стремительно развиваются события.

Вот подъезжает пан Вотруба в своей огромной старомодной машине и открывает обе дверцы. Постепенно весь багаж, включая и клетку с Маничком, исчезает внутри; последней погружается в машину тетушка Каролина, при этом кузов машины с угрожающим скрипом оседает на добрых пять футов.

Из выхлопной трубы вырвалась струя синего едкого дыма, несколько раз там трахнуло так сильно, что стекла задрожали, в окошке показалась мощная рука тетушки, машущая платком, машина подпрыгнула и в облаках пыли и дыма понеслась по тополевой аллее в сторону Праги.

Когда последние громовые раскаты, вылетавшие из выхлопной трубы, затихли вдали, семейство Паржизеков гуськом потянулось в кухню. Воцарилась гнетущая тишина. Но вот Паржизек-отец, прочистив несколько раз трубку, шумно запыхтел ею и сказал, покачивая головой:

– Не знаю, не знаю, мать! Но что-то страшно мне за Каролину. Двадцать лет не переступала порога своего дома, а теперь вдруг такое отмочила. В ее возрасте следовало бы быть рассудительней.

Франтик был совершенно согласен с отцом. Но когда он попробовал выразить свое мнение вслух, то получил подзатыльник. Атмосфера в семье Паржизеков накалялась.

Пани Паржизекова металась по кухне, как перепуганная мышка, пан Паржизек часто и зловеще попыхивал трубкой, а Франтик, сидевший на скамеечке у окна, с тоской смотрел на закрытый школьный географический атлас Махата. Его левый нижний угол загнулся вроде ослиного уха, и Франтику казалось, что атлас над ним подсмеивается.

Вдруг из дверцы часов, висящих около буфета, выскочила кукушка, быстро прокуковала три четверти третьего и снова скрылась.

– Пойду к перевозу, – глухо бросил пан Паржизек.

Но уйти ему не удалось.

В эту самую минуту у крыльца зашуршали по песку шаги и в окне показалась голова пана Скочдополе. Пан Скочдополе был почтальоном и доставлял телеграммы. Разъезжал он на велосипеде, который не всегда катился по прямой линии, потому что пан Скочдополе страдал прострелом и считал, что рюмка старой настойки, если пропускать ее время от времени, облегчает его недуг.

Похоже, и сейчас дело не обошлось без рюмки. Лицо пана Скочдополе сияло от удовольствия и даже слегка покраснело, что никак не соответствовало самочувствию человека, который страдает прострелом и к тому же кормит семерых детей на свое жалованье почтальона.

– Из Америки! – торжественно провозгласил пан Скочдополе, вскочил, не дождавшись расписки, на велосипед и покатил дальше, похожий на белую бабочку, порхающую над широким лугом.

Схватив телеграмму, пан Паржизек распечатал ее дрожащими руками. Внимательно прочитал. Затем вынул изо рта трубку и сунул ее в левый карман пиджака. По всей видимости, случилось что-то необыкновенное. Телеграмма была краткой:

– Да-а… – прохрипел пан Паржизек.

Было понятно без слов, что тетушку Каролину необходимо во что бы то ни стало задержать. В ту же минуту из дверцы часов снова выскочила кукушка, быстро прокуковала три раза и спряталась.

Секунду стояла тишина, затем пан Паржизек, на которого в критический момент всегда находило спокойствие – отличительная черта браницких паромщиков, – сунул руку в карман и вытащил оттуда кошелек. Осторожно вынув из него пять крон, он передал их Франтику с кратким, но ясным наставлением: