Посох Следопыта - Грачёва Катерина. Страница 6

— Переворот — это когда революция, — сказал Сережка. — Когда стреляют и воюют. А сейчас никто не воюет. У нас давно другие времена!

— Зачем сухари? — не угомонилась Настя. — Ты хочешь сказать, что мы будем есть одни сухари? Но ведь кроме дедушки никто из вас не начальник, неужели мы не прокормимся, если его уволят?

— Всяко бывает, — уклончиво сказал папа. — Вдруг начнётся какой-нибудь суд, какие-нибудь разбирательства…

— Наш дедушка нечестный человек? — спросила, мрачнея, Настя. — Он совершил какое-то преступление?

— Наш дедушка очень честный человек. Но, к сожалению, он работает в нечестной, то есть, несправедливой системе.

— Как может честный человек работать в нечестной системе?

— Вырастешь — поймёшь, — ответил папа.

— Неправда. Честность и справедливость никакого отношения к возрасту не имеют. Отвечай сейчас. Как такое может быть?

— Как, как… — вздохнул папа. — Ну смотри: вот ты честный человек? И ты каждый месяц ешь немного сыра. А Петя с третьего этажа в это время ест плавленые сырки. Потому что его дедушка не начальник и сыр купить не может. Это справедливо или нет?

Настя подумала и ничего сказать не смогла. И ушла.

Значит, дедушка буржуй, они буржуйские внуки, и дачу у них теперь отнимут. И они с Артёмом больше никогда не попадут в свой дом…

Ах, справедливо ли это! Может ли это быть справедливо! Отнимут дачу, отнимут Малинник Примирения, живущего в нём толстого паука Желтобрюшика, отнимут Королевство, отнимут болото со всеми комариными личинками сразу, отнимут старую березу у песочницы вместе с корявым дуплом, их плетеные окошки среди кустов, старую беседку вместе со всеми её щелями, капельками смолы, засохшими берёзовыми серёжками… И капли на политой грядке, и развороченную Дорогу Смерти, по которой только самые отчаянные наездники гоняют свои велосипеды, и посаженный маленький-премаленький клён, и запах мокрой земли, и звёзды, на которые можно смотреть не сквозь двойное стекло, а прямо так… И придут другие, чужие, и не заметят ничего этого, и Желтобрюшика прогонят, и рамку из-под его паутины выкинут, и никто не оценит круглую ямку на синем деревянном столике, в которую залетают пушинки… Ах, и это справедливо?! Отнять все это у них — и не отдать никому, потому что это невозможно отдать…

Да что там каждый час — каждая секунда на счету!

Следопыт сжал зубами пятнистую от зелёнки подушку. Проглотил крик тоски. Справедливо… несправедливо… Но ведь снять такую передачу — разве справедливо? Эти глупые взрослые! Да если б там был Следопыт, он бы поднял свое Древесное племя, Непобедимый поднял бы племя Велосипеда, и всех остальных бы подняли, и они бы там столько детского смеха бы этим телевизионщикам устроили, что им бы мало не показалось! Впрочем, тогда, наверное, сказали бы, что вот как беспечно веселятся буржуйские дети, когда в Африке кто-то от голода пухнет.

Отнимайте! Отнимайте! Но зачем такую неправду говорить? Неправду такую — зачем? Это ещё горше, чем остаться без болотца и без водомерок!..

Настя вскочила, побежала снова к отцу.

— Папа! А что надо сделать, чтоб было справедливо?

— Не знаю. И никто не знает.

— Почему?

— Потому что люди — это не арифметика. Вот мы шли с твоим дедушкой мимо водочного магазина и видели толпу грязных алкоголиков. И дедушка сказал: «Вот, между прочим, ты думаешь, для кого мы с тобой коммунизм строим? Вот для них».

— Коммунизм, — повторила Настя. — Строите. А что такое коммунизм?

— Это когда всем поровну.

— Так какое же поровну, если не поровну?!

— А вот такое. В школе тоже не поровну: одним пятёрки, другим двойки. Справедливо это или нет? А это смотря какая учительница попадётся. И здесь то же самое. А ты мне скажешь, как справедливее: каждому по потребностям или каждому по заслугам? Если у меня потребности — станок для сырного производства изобрести, а у Петиного папы потребности — водки упиться и все разломать, а на всех сыра не хватает, так нам поровну с Петиным папой делиться или нет? У него сыр отобрать — негуманно. А у меня отобрать — вообще некому станет сыр производить, и получается ещё хуже. Поэтому я сижу и ем сыр, и буду есть. Моя совесть перед миром чиста.

— А в школе-то ты же троечник был! — сказал Серёжка. — Троечник, троечник! А по русскому так и совсем двоечник!

— Вот поэтому и ел один хлеб, — сказал папа. — И подрабатывал ещё.

— А если я буду двоечник, я тоже буду подрабатывать? — спросил Серёжка. — Вот здорово! Это я приду к тебе на работу и меня за компьютер пустят?

— Папа! — перебила Настя. — Папа! В школе — несправедливо! Потому что математичка хорошая, а физкультурница злющая и толстая. Нас гоняет, а сама сидит. Это ей за такое двойку надо, а не мне, что я ей не мастер спорта!

— Вот и в государстве так, — сказал папа. — Все мы живые люди, а не боги.

— Не боги… Но ведь ты говорил, Бога нет? — спросила Настя.

— Не знаю, — тихо сказал папа. — Но космический разум всё-таки должен быть. Кто-то же всё это создал.

— Если есть Бог, он обязан быть справедливым, — задумчиво сказала Настя, — иначе он не Бог. Но если есть космический разум, он не обязан быть справедливым, он просто очень умный, как сто тысяч академиков… Значит, справедливость не в уме? А зачем тогда мне учиться уму, если в нем нет справедливости? Или так всё и должно быть, без справедливости? А если всё без справедливости, тогда зачем быть умнее? Надо тогда сильнее, злее и хитрее. Чтоб сыру хватило.

— Ой, уйди от меня! — рассердился папа и спрятался в ванную — как будто бы мыться. Но не утерпел, выглянул ещё раз:

— Ты можешь быть умнее, злее и хитрее. Пожалуйста. Будь. Имеешь право. Но я, лично я тебе тогда руку не пожму.

Настя с Серёжкой вернулись в комнату.

— Справедли-ивость, — презрительно сказал Серёжка. — Сы-ыр! Ну и что, что у Пети нет сыра — зато он гуляет, а мы тут зеленеем. Всё чешется! И нет чтобы зимой заболеть. Все купа-аются… А мы таблетки жуём. Вот и вся справедливость! Вот я же сколько раз говорил: нельзя ездить летом в город. Будет садик, школа, коммунизм будет, а вся жизнь мимо пройдёт! Там у меня в королевстве комнатка не подметённая! И секретик раскопают! — он закручинился.

Настя не ответила. Настя думала.

Если нет справедливости, тогда жить незачем.

А если есть справедливость, то где она, где, где?! Кто, например, решал, что Петьке родиться у Петькиного папы, а мне — у моего? Ведь в конце концов кто-то же должен был и у Петькиного папы родиться…

А я? Кто я, без лука, без племени, буржуйская внучка?

Но у меня есть правила. И пока я выполняю их, я — Следопыт. Я Следопыт… Где бы я ни родилась и что бы мне ни говорили, пока я выполняю правила Следопыта, я Следопыт! И правда поцарапанного шахматного солдата — это моя правда…

— Чего ревёшь? — спросил Сережка. — У меня тоже всё чешется, так я и то не реву. Девчонка!

8. Для потомков