Бананы и Лимоны - Арро Владимир Константинович. Страница 2
«Годы идут, — подумал с облегчением Петя. — И вот уже со мною говорят о судьбах здравоохранения целой африканской республики».
В это время они подошли к высокому светлому дому. Петя знал, что это студенческое общежитие. Многие окна в доме были уже освещены электричеством. За одним окном широко и торжественно играл рояль.
Мишель сказал:
— Петя, если у вас есть время, вы можете зайти ко мне в гости. Я вас познакомлю со своим другом Андерсом.
Какое-то беспокойство шевельнулось в груди у Пети. Он нащупал в кармане два лимона и вспомнил о каком-то сюрпризе, задуманном мамой, но эти заботы показались ему такими ничтожными по сравнению с государственной важности разговором, что он не стал раздумывать и вошел.
Бабамука
Андерс был на две головы выше Мишеля, а уж выше Пети, пожалуй, на пять голов. Андерс был просто великан, громадина и вообще в своем оранжевом свитере скорее походил на боксера, чем на доктора. Увидев вошедших, он заулыбался так радостно, как только могут улыбаться люди. Петина рука прямо-таки потерялась в его огромной ручище.
В комнате играла пластинка, еще много пластинок лежало веером прямо на полу. На стене висел яркий плакат с берегом моря, с пальмами и белым самолетом. И еще здесь было что-то такое, сразу неуловимое, отчего у Пети стало легко и празднично на душе.
Мишель вытащил из кармана пальто три уцелевших банана.
— Вот, — сказал он Андерсу, — это тебе.
Андерс схватил бананы обеими ручищами и стал их нюхать и целовать.
— Ах! — воскликнул он. — Бон! Хорошо!.. Ах!
И вдруг он положил эти бананы посреди комнаты и стал возле них прищелкивать пальцами и раскачиваться всем туловищем в такт музыке, и выделывать что-то ногами, и вздрагивать!..
Тут и Мишель задергался рядом с ним; они замахали вдвоем Пете, приглашая и его, а Петя ничуть не смутился, он сразу понял, как это делается. Бедрами, бедрами! И плечами — вперед и назад. И только на минутку он подбежал к своему пальто и выложил посреди комнаты два золотистых лимона. И вот у них уже маленький круг!
— Бабамука-а… — кричал Андерс. — Еса!.. Ойе?…
— Ойе!.. — отвечал Мишель. Или что-то другое они кричали, но очень похожее. Бабамука!
Они били в ладоши и танцевали. И даже когда на пластинке кончилась музыка, они все равно били в ладоши и танцевали вокруг бананов и лимонов. И Петя тоже кричал вместе с неграми: «Бабамука!»
Когда они насмеялись вдоволь и похлопали друг друга, Петя от усталости свалился на стул, а хозяева включили электроплитку, захлопотали, заговорили по-своему, и он понял, что сейчас они будут его угощать. И ему очень хотелось этого угощения, и не терпелось знать, какое оно будет, хотя от этого и было чуточку стыдно, но тут уж ничего от Пети не зависело.
Скоро запахло крепким кофейным ароматом, конфетами, лимонами и даже вроде бы ананасом. Да-да, из красной какой-то банки Мишель выложил на тарелку нарезанный ананас!
Немного потребовалось времени, чтобы Петя, разомлел, раскраснелся и, уже забыв про свое стеснение, кричал:
— Мишель, Андерс! Приходите к нам в школу! Я вас с Акимом Макарычем познакомлю! Это самый лучший в мире директор! И с Саввой! И с Лешей Копейкиным! Отличные парни! И с моими подшефными октябрятами! Первоклассные второклашки! И с папой и с мамой! Лучшие родители во всем городе!..
— Да-да!.. Бон! Хорошо! — улыбаясь, кивали негры. — Это очень замечательно, что возле вас так много хороших человеков.
Но Петя даже не заметил этой маленькой грамматической ошибки. Неожиданно вспомнив о родителях, он вдруг впервые за все это время понял, что он перед ними виноват.
— Да-да… — сказал Петя, жалко улыбаясь, — познакомлю… Такие родители… Очень хорошие. Вот только мне уже пора идти.
Перед расставанием негры записали адрес Петиной школы, посмотрели расписание занятий в институте, посовещались между собой на своем языке и назвали день, в который придут.
Две записки
Петя возвращался домой в сумерках и старался не думать о том, как его встретят дома. Он вызывал в своем воображении другую встречу: толчея, крик в коридоре, цветы… Да-да, цветы обязательно надо. И над всеми возвышается фигура доброго Андерса в оранжевом свитере. А рядом Мишель. А он, Петя, между ними, посредине… А неподалеку Алиса. А из конца коридора движется им навстречу Аким Макарыч… «Ну, знакомь нас, Петя», — это Аким Макарыч говорит… Вот будет переполоху.
И он беспечно запел:
И во дворе он пел эту песню, и когда подымался по лестнице, и когда открывал своим ключом дверь, и остановился только, услышав такую нелюбимую им тишину в квартире.
Петя с опущенными вниз уголками губ, как всегда было, когда он обижался, прошел, не раздеваясь, из прихожей в кухню, а потом в комнаты, везде зажигая свет.
Да, он был один. Сомневаться в этом не приходилось. На столе, за которым он делал уроки, лежала записка:
«Неверный ты человек, Петя».
И подпись стояла «Мама».
А на другом столе, в кухне, лежала вторая записка. Петя разворачивал ее с надеждой. Но там почерком папы было написано:
«Петя, ты неверный человек».
Сердце Петино совсем упало. После пережитой радости ему было особенно горько видеть эти упреки, а главное, сознавать, что они справедливы.
«Да, да, я неверный, — грустно размышлял он, — неверный. Это значит, что мне нельзя верить. Меня ждали, но я не пришел. Я просто забыл… нет, не забыл, я подумал, что в этот момент есть более важное, а ведь было, было более важное! А тогда, с Алисой, разве тоже было?… А может быть, более важное то, что пообещал сначала?…»
Замученный, вконец уничтоженный сначала записками, а потом угрызениями собственной совести, Петя бесцельно сидел за столом, не желая ни развлечений, ни сладостей, которые были так доступны в отсутствие папы и мамы.
Вид справа
Алиса сидела в левом ряду, чуть впереди, а значит, наискосок от Пети, поскольку он сидел в среднем. Он даже поменялся местами с Саввой, чтобы быть поближе к среднему ряду. Но что видел Петя? Даже отсюда он видел только правый локоть, правое ухо, правую щеку, одним словом, все только правое.
А вообще-то он делал вид, что ничего не видел и видеть не хотел.
Прошел уже месяц с того дня, как они перестали здороваться и разговаривать. Нет, разговоры, конечно, случались, вроде того, который произошел в булочной. Но это был не разговор, а стыд и позор!
Зато Петя вел мысленные разговоры с Алисой, то есть он как бы говорил и за себя и за нее.
— Алиса, — обращался он к ней, — я, конечно, поступил не по-товарищески, но что тут будешь делать, уж ты назначь мне испытание, любое, какое хочешь, я тебе докажу, что не такой уж я неверный человек. Назначь, а?…
— Нет-нет, — как бы отвечала Алиса, — ты ужасный человек, и между нами не может быть ничего общего!
— Да нет, не ужасный, ты уж мне поверь в последний раз, а то, что характер у меня плохой, так я с этим борюсь.
— Борись сколько хочешь, но мне нужен совсем не такой товарищ.
А в другой раз Алиса отвечала ему совсем по-иному.
— Алиса, — обращался к ней мысленно Петя, — я, конечно, поступил не по-товарищески, но что тут будешь делать, уж ты назначь мне испытание, любое, какое хочешь, я тебе докажу, что не такой уж я неверный человек. Назначь, а?…
— Да что ты, Петя, — как бы отвечала Алиса, — я уже и думать забыла про это, подумаешь — какое-то ничтожное недоразумение! Ты и впредь поступай, как тебе нравится, это нисколько не отразится на нашей Дружбе.