Отвергнутый дар - Боумен Салли. Страница 32

– Открой глаза. – сказал Эдуард, немного отстраняясь.

Она открыла глаза и взглянула. Она видела это волшебное, бесконечное наслаждение соединения. Это было так возбуждающе – и видеть, и ощущать, это было восхитительно и непереносимо, то напряжение, когда он несколько отстранился от нее, и она увидела его – сверкающего и сильного, прежде чем он снова вошел в нее.

Он всегда точно знал, когда она будет кончать. Сегодня этот момент был неистов и наступил очень скоро. Она лихорадочно прижалась к нему и на мгновение застыла, как всегда за секунду до конца. Он обожал выражение ее лица в этот момент, потому что она казалась такой же слепой, как он сам. Последнее долгое движение. Они содрогнулись в объятиях друг друга; с тех пор как они покинули кафе, прошло меньше десяти минут.

Потом Эдуард лицемерно сказал:

– Мы могли, наверно, подождать до возвращения в Сен-Клу.

– Разве могли? – улыбнулась Элен.

И тогда она отодвинулась от него и впервые оглядела комнату. Высокое, закрытое ставнями окно, гигантская, величественная кровать, покрытая розовым шелком, огромный начищенный шкаф. На полу коврик, в углу, за занавеской, биде.

– Что это за место?

– Гостиница. Своего рода. Далека от респектабельности. Здесь сдают комнаты по часам тем, у кого крайняя надобность. Мне точно не следовало приводить тебя сюда.

– А я рада, что ты привел. Мне здесь нравится. – Элен повернулась к нему с вызовом. – Мне нравится этот смешной шкаф и смешная кровать. Мне все здесь нравится. У этой комнаты нет секретов. Она создана для любовников и гордится этим.

– Можно было бы подобрать обои получше, – пробормотал Эдуард.

– Пожалуйста, не критикуй, – напустилась на него Элен – Тут все замечательно, и я просто в восторге.

– Здесь всегда можно остановиться… – Эдуард заулыбался. – Наверное, можно снять комнату на всю ночь, а не только на час. – Он решительно двинулся к кровати. – Раз тебе так понравилось здешнее убранство… – проговорил он, привлекая Элен рядом с собой на шелковое покрывало.

На этот раз они любили друг друга медленно, под дружелюбное поскрипывание кроватных пружин. Когда стемнело, они вышли и пообедали в ресторанчике неподалеку, заполненном чинными, обедавшими в одиночестве французами, вкушавшими свою трапезу с большой серьезностью, с салфетками под подбородком. Никто не узнал Эдуарда; пожилые официанты в длинных белых фартуках заботливо обслуживали их, поглядывая искоса и временами улыбаясь, словно им было приятно в этот летний вечер обслуживать двух людей, столь великолепно равнодушных ко всему, кроме самих себя. Затем они шли обратно по тихим улицам, в комнату с розовой постелью. Утром, совсем рано, они заказали круассаны и кофе с молоком в китайских кувшинчиках с толстыми стенками, их принесли им в комнату, и они ели за столиком, откинув ставни и глядя на площадь с ее центральным деревом.

Большая, солидная полосатая кошка, соскользнув с наружного подоконника, потянулась и неторопливо пошла через площадь, помахивая плюмажем хвоста. Элен наблюдала за ней, смотрела, как свет занимается на листьях деревьев, прислушивалась к шуму города, оживающего в это раннее утро. Она взволнованно повернулась к Эдуарду, не зная, что на нее устремлен его серьезный взгляд.

– Я так много думала о том, что со мной будет… о том, чем я буду. О, Эдуард, сколько я напридумывала планов! – Она чуть качнула головой. – Когда я с тобой, я вообще об этом не думаю. Тогда это не имеет значения. Мне не надо никем становиться. Я просто есть… – Она тревожно подняла глаза на его лицо. – Ты это понимаешь? Как ты думаешь, это неправильно?

– Я чувствую то же самое, – тихо сказал Эдуард, – поэтому судить не могу.

– Здесь прекрасно. Париж прекрасен. Я люблю тебя, Эдуард, – сказала она и одним из быстрых неловких движений, которые он так любил, отвернула лицо и спрятала у него на плече. Эдуард ласково обнял ее и прижался губами к ее волосам.

– Дорогая моя, – сказал он нежно. – Дорогая моя.

Они ушли из гостиницы, болтая и смеясь, держась за руки, вскоре после девяти. Когда они вышли на площадь, Эдуард застыл, постоял мгновение, потом взял Элен за руку и продолжал путь. Подняв глаза, она увидела высокую, в высшей степени элегантную женщину, глаза ее были затенены темными очками. Женщина некоторое время смотрела им вслед, потом свернула в переулок.

Когда она уже не могла их слышать, Эдуард вздохнул.

– Жислен Бельмон-Лаон, – сказал он. – Самая большая сплетница в Париже. Несколько лет назад она была декоратором некоторых наших салонов. Она часто бывает в магазинах на улице Жакоб. И еще она часто бывает у моей матери…

Элен остановилась и посмотрела на него.

– Она тебя узнала?

– О, думаю, что несомненно. Жислен ничего не пропускает.

– Ты думаешь, она скажет твоей матери, твоим друзьям… – Элен заколебалась.

Эдуард улыбнулся.

– Что она видела, как я выхожу в девять утра из крайне сомнительной гостиницы с красивой молодой женщиной? Разумеется. Матери она скажет в обеденное время, а к вечеру – остальному Парижу…

– И тебя это тревожит? – Элен посмотрела на него испытующе, она почувствовала легкий страх.

– Тревожит? Мне ровным счетом наплевать. Рано или поздно они все равно узнают. Это неизбежно. Я не собираюсь тебя прятать. Просто… – Он замолчал, и лицо его посерьезнело. – Я привык к их сплетням и лжи, а ты нет. Я не хочу, чтобы тебе причинили боль, и надеялся, что мы сможем избежать этого – по крайней мере еще несколько недель.

Он ничего больше не сказал и даже, казалось, забыл об этом случае, но в душе Элен заныло беспокойство. Лучше бы их не увидели, лучше бы Эдуард не рассказывал ей, как это теперь будет разворачиваться во времени; ей казалось, что они с Эдуардом были, заперты в некоем особом месте, а теперь туда вторгся холодный мир. Она на мгновение увидела себя глазами посторонних: молодая девушка без денег и друзей и человек старше ее, могущественный и богатый.

В тот день Эдуард повез ее в «Шанель», потом в «Гермес», где заранее договорился о том, что ей подберут костюм для верховой езды. «Зачем мне костюм для верховой езды? Эдуард, это безумие», – сказала она, но он только улыбнулся и ответил: «Подожди, увидишь». Он и раньше покупал ей одежду, в эти две недели, что они были в Париже. Тогда она принимала подарки с легкой душой, радостно и взволнованно. Но в этот день все было испорчено. Приказчики в «Гермесе» были сама обходительность, но Элен поеживалась под их пристальными взглядами экспертов. Любовница богача, охотница за деньгами; в их глазах ей чудилось презрение. Эдуарду она ничего не сказала. Вечером того же дня его мать, Луиза де Шавиньи, позвонила ему в Сен-Клу. Разговор был кратким, и из слов, сказанных Эдуардом, понять было ничего нельзя. Он снял трубку в спальне, и, когда разговор закончился, Элен увидела, что лицо его омрачилось. Она со страхом смотрела на него. Некоторое время он сидел неподвижно, уставясь в пол. Потом поднял голову, протянул ей руку, и лицо его прояснилось.

– Может, нам на время уехать из Парижа? – сказал он внезапно, застав ее врасплох. – Давай? Я хочу показать тебе Луару… чтобы ты там ездила верхом.

Значит, он задумал это до сегодняшнего дня; голова ее закружилась от радости. И только позже, когда прошло время, а он так ничего и не рассказал ей о телефонном разговоре, к ней вернулась ее прежняя тревога.

Может быть, он хочет везти ее на Луару не по этой причине, а потому, что неподходящая любовница там будет меньше заметна, чем в Париже? Эта мысль была непереносима, она боролась с ней, мысль уходила, но возвращалась. Она подумала о друзьях Эдуарда, о его матери и почувствовала приступ страха. Какова была бы их реакция, если бы они познакомились с ней, и более – того, если бы узнали, кто она на самом деле? Она представила себе их холодные враждебные взгляды: последняя девица, которую подцепил Эдуард, ей казалось, она слышит их манерно растянутые голоса. Это было как в Оранджберге, только хуже, чем в Оранджберге: на нее будут смотреть сверху вниз, считать ее обманщицей, которой она и является, и тогда они смогут повлиять на Эдуарда. И тогда, может быть, Эдуард начнет смотреть на нее их глазами.