Параллельный мальчик (сборник) - Житинский Александр Николаевич. Страница 28

– Привыкайте, – говорит, – голубчик. Эта форма, – говорит, – естественная для человеческого достоинства. А оно от возраста не зависит.

Я в чай уткнулся. Ничего не понимаю: про какое это он достоинство говорит? Я это слово только в книжках видел, да и то редко… А вы? Нет, правда, – разве оно в жизни нужно?

– Итак, вы теперь Хранитель… – повторил он.

– Да это у нас такая пионерская игра, – говорю я вяло. – Мы готовимся к контакту с внеземными цивилизациями… Дисциплину повышаем, успеваемость…

Скучно было врать, но что поделаешь? Не рассказывать же ему про Марцеллия. Не поймет.

– Зачем вы говорите неправду? – вдруг спрашивает. – Я же знаю, что вы один – настоящий Хранитель.

– Откуда вы знаете? – удивляюсь.

– Дело в том, что мой отец был Хранителем…

Вот это да! У меня даже челюсть отвисла. Хорошенькая новость! Теперь понятно, почему историк со мной любезничает. Если не врет, конечно. А зачем ему врать?

Пока я лихорадочно размышлял, Дмитрий Евгеньевич встал и подошел к портрету старика на стене. Я понял, что это его отец.

– Он мне рассказывал перед смертью. Все было в точности так же, как у вас… Золотая пыльца космической энергии и добрый вестник.

– Какой вестник? – не понял я.

– Ну, этот ваш Марцеллий. Рассыльный… Отец называл его вестником, поскольку он принес весть, – говорит историк. – Отцу эта весть была сообщена очень давно, еще до революции.

– А Марцеллий сказал, что Хранителем был какой-то индус, – говорю я нехотя, потому что как бы еще не верю.

– Вот как? – удивился он. – Впрочем, так и должно быть. Отец был убежден, что Хранителей много.

– У нас уже полшколы хранителей, – вставил я.

– Нет-нет, это не то. Хранителей много, но каждый должен думать, что он – один!

Тут Дмитрий Евгеньевич разволновался и принялся ходить по кабинету, по протертой на ковре дорожке. Он рассуждал вслух, а про меня будто забыл.

– Хранитель должен знать, что только от него зависит будущее разума. Это помогает ему выстоять! Безусловно, это так… Отец говорил, что Пушкин, Толстой, Данте были Хранителями…

– Данте? – не понял я.

– Был такой великий поэт.

Ну, мне совсем худо стало. Попал в компанию! А я думал, что буду просто подсовывать Глюку заметки из газет. Пускай там их читают и делают выводы. Мое дело маленькое… А тут, оказывается, вон их сколько!

– Значит, я не один? – бормочу.

– Это только предположение! Только предположение! – он опять заволновался. – Никто точно не знает. Мой отец умер десять лет назад. Вполне возможно, что после него был этот ваш индус, а уже теперь – вы…

– А что он делал? Ваш отец? – поинтересовался я.

– Он тоже был историком, – говорит.

– Нет, как он… это самое… планету хранил?

Смотрю, учитель насупился, глядит на меня печально, будто я что-то не оправдал.

– Он был историком, мальчик.

– Значит, мне тоже нужно стать историком? – говорю.

Дмитрий Евгеньевич засмеялся, рукой махнул, сел рядышком. Руку мне на плечо положил.

– Я тоже так думал, – говорит. – Как мне хотелось стать Хранителем! Мне казалось, что я смогу сказать о человечестве что-то важное… Я готовился к этому всю жизнь, учился, читал книги и все ждал, что появится золотая пыльца и возникнет из нее вестник… Не дождался. Понимаете, Боренька? Мне уже шестой десяток. Я прочитал все книги, что стоят на этих полках! И не дождался… Обидно.

Он замолчал и отвернулся от меня.

– Да вы не переживайте, Дмитрий Евгеньевич! Это же случайно выходит – кого назначат, – говорю. – У них там электронная машина, она перебирает номера – и привет!

– Вот именно. Привет… – отвечает он, не оборачиваясь.

– Ну, хотите я вам уступлю? Пусть лучше вы будете Хранителем, чем Дунька! – Сказал – и сам испугался.

А Дмитрий Евгеньевич обернулся да как заорет:

– Что?!

– Да я ничего. Вы не подумайте… Мне-то не больно нужно.

– Как ты не понимаешь, что этого нельзя отдать! – закричал он. – Это можно только получить!

Забыл даже, что звал меня на «вы». Во как я его достал…

Я голову в плечи втянул, сижу. Откуда мне знать – чего можно, чего нельзя? Сам небось всю жизнь с отцом прожил, успел все узнать. А я Хранителем – три недели…

– Простите, Боренька, – он снова стал ласковым. – Я не сомневаюсь, что вы из добрых побуждений…

– Да ладно, чего там… – говорю.

– Вот вы говорите – случайность, – продолжает он рассуждать. – А случайность – это непознанная закономерность. Можно случайно родиться, но случайно стать Пушкиным – нельзя!

– А у вашего отца ПИНГВИН был? – спросил я, чтобы поскорее от Пушкина отделаться.

– Пингвин? Какой пингвин? – этим я его сбил. – Ах, космический передатчик… У него паучок был, мохнатенький такой. Повиснет на паутинке над рукописью – и читает, читает… Я этого паучка в детстве очень боялся.

Хорошо им было! Паучок маленький, можно легко спрятать. А ПИНГВИНа куда деть?

Мы еще час просидели. Дмитрий Евгеньевич все советовал мне хорошо учиться и осознать ответственность. Сказал, что он готов мне помочь во всем. Книжки будет давать, разговаривать со мною обо всем, что мне нужно… Под конец я спросил его, что же мне передавать в Центр? Как он считает?

– Хранитель должен решать это сам. Только по внутреннему побуждению, – сказал историк.

Опять я ничего не понял. Откуда у меня возьмется это внутреннее побуждение? Ну, с ответственностью легче. Про ответственность нам с первого класса уши прожужжали.

Я шел домой и размышлял. Приятного было немного. Пушкин, Толстой, этот, как его… Данте. И я.

Но не успел дверь открыть, сразу все размышления из башки выдуло.

За столом в моей комнате сидели родители, Татьяна Ильинична и все наши хранители – Дунька, Машка, Витька и Миша.

А на столе перед ними с понурым видом стоял ПИНГВИН.

Глава 6. Скандал

Знаете, есть такая картина: «Военный совет в Филях»? Нам Дмитрий Евгеньевич показывал. Стоит Кутузов в избе, а перед ним – генералы. Он им сказал, что нужно Москву отдать Наполеону. Ненадолго, потом обратно заберем. А они за столом сидят, ошарашены.

Такой же вид у всех был, когда я им сказал, что Пушкин, Толстой и этот… Все фамилию забываю!.. Данте, вот!.. Они, можно сказать, мне родные братья.

Татьяна Ильинична чуть под стол не упала.

Но это не сразу. Сначала, когда я вошел, помолчали для порядка. А я соображал: врать или не врать? Решил правду говорить. Будь что будет!

– Боря, где ты был? – спросила мама.

– У Дмитрия Евгеньевича, – говорю.

– У нашего преподавателя истории? – уточняет Татьяна Ильинична.

– Ну да. У историка.

– А почему ты нам сказал, что идешь к Дуне заниматься математикой? – говорит мама.

– Чтобы не волновать, – отвечаю.

Папа шумно вздохнул и положил кулаки на стол. Все за столом скорбно так переглянулись, будто я при смерти.

– Теперь скажи, – мама продолжает, – откуда у тебя эта птица?

– Прилетела, – говорю.

– Неправда. Пингвины не умеют летать, – покачала головой Татьяна Ильинична.

– Ты сказал, что пингвина привез Дунин папа. Но Дуня это отрицает. – Мама перевела взгляд на Дуньку.

Дунька башкой качает, мол, не было такого.

– Почему ты вступил на путь обмана? – строго спросила мама.

А на какой же мне путь вступать, когда никто в пришельцев не верит?! Я же маму и берег, чтобы у нее крыша не поехала! Ну, чтобы она не свихнулась, значит…

– Я больше не буду, – говорю.

– Тогда объясни все это, – сказала Татьяна Ильинична.

Я объяснил все в натуре, как было. Показал им блюдо, на котором стояла голова Марцеллия. Мишка с Машкой хихикали тихонько. Витька Куролесов рот раскрыл, то на учительницу посмотрит, то на меня. Дунька кивала.

Мне маму было жалко. Она оцепенела и не сводила с меня глаз. Я этот взгляд знаю. Когда я ногу сломал в прошлом году, у мамы был такой же взгляд. Желание спасти пополам с ужасом.