Белый флюгер - Власов Александр Ефимович. Страница 24

Она подбежала к кровати. Гриша отодвинулся от неё и с головой закутался в одеяло.

— Хватит играть, — сказал Крутогоров. — Одного заласкали, другого не дадим… Зуйко, отнеси его пока к Дороховым. Переоденься. А мы тут потолкуем малость…

У Дороховых тоже шёл допрос. Мальчишки ничего не скрывали. Слушая их, мать то ахала, то ругалась, то грозилась. А отец покрякивал и повторял на разные лады:

— Вот соседка так соседка!.. Ну и соседка!.. Это — соседка!.. — Им не всё ещё было ясно, но и того, что они узнали от сыновей, было вполне достаточно, чтобы понять, как страшно они ошиблись, принимая Ксению Борисовну за добрую, отзывчивую женщину. Мать и сейчас ещё не до конца верила ребятам, не наплели ли они всё это со страху! Но у Карпухи чернела на щеке замазанная йодом царапина и на затылке назрела порядочная шишка. У Федьки болела шея и плохо поворачивалась голова. И всё-таки мать подумала, что скорей не соседка, а пьяные столкнули ребят.

— Она! Она! — сердился Федька. — И дядя Вася сразу поверил!

— Гидра! — подтвердил Карпуха.

В это время Зуйко внёс в комнату завёрнутого в одеяло Гришу. Мальчики вскочили. Мать всплеснула руками.

— Умер?

— Жив! — сказал Зуйко. — Василий Васильевич просил приютить на время. Куда положить?

Мать шагнула к кровати, взялась за одеяло, чтобы откинуть его, но смысл всего происходящего дошёл до её сознания. Она повернулась к матросу с искажённым от негодования лицом, спросила с придыханием:

— Это как же?.. Она моих детей погубить хотела, а я должна…

— Варвара! — отец даже пристукнул кулаком по столу. — Он не виноват!

— И болен к тому же! — крикнул Федька.

— Болен он! — подхватил Карпуха.

Все услышали тихое всхлипывание. Гриша шевельнулся на руках у Зуйко, повернул заплаканное лицо к Дороховым, с тоской и отчаяньем посмотрел на них.

Мать откинула одеяло на кровати.

— Клади.

Зуйко уложил Гришу, присел к столу.

— Вот что я вам скажу… Не мать она ему, а Егоров — не отец. И вообще считайте, что нету у вас соседей. Один парнишка остался. Оставите — третьим сыном будет у вас… Вот так!

И матрос ушёл, забыв переодеться…

Под утро к Дороховым зашёл Крутогоров. Он попросил никому не рассказывать об аресте и предложил на все вопросы отвечать приблизительно так: мол, соседи очень переживали смерть Яши и решили уехать, чтобы подыскать другое жильё. Гришу они временно оставили у Дороховых.

— Кто же они на самом деле? — спросила мать.

— Мы вас тогда вместо них потревожили! — улыбнулся Василий Васильевич.

Больше он ничего не добавил.

КРЕПКИЙ ОРЕШЕК

Прошла неделя. Крутогоров по нескольку часов в день беседовал с арестованными то порознь, то вместе — с мужем и женой. Он именно беседовал, а не допрашивал, потому что чувствовал в них людей сильных, волевых, заранее всё продумавших на случай провала.

«Крепкие орешки!» — определил он, и не столько расспрашивал, сколько сам рассказывал, предупредив, чтобы они поправили его, если он ошибётся в чём-нибудь.

Крутогоров начал с того, что назвал их настоящую фамилию. Самсоновы не спорили и подтвердили, что это действительно они.

Василий Васильевич, используя полученные из Петрограда сведения, довольно точно обрисовал последние годы их жизни.

— Вы обслуживали «почтовый ящик». Летом в лодке, зимой по льду кое-кто пересекал в Финском заливе границу, добирался до Елагина острова и оставлял корреспонденцию.

— Ничего подобного! — спокойно возразил Самсонов. — Это ваша выдумка.

Крутогоров продолжал:

— Потом вас что-то испугало, и вы затеяли хитрую игру — усыновили осиротевших мальчишек. Расчёт был верный: кто вздумает взять на подозрение таких прекрасных людей?

Самсонов с горьким сожалением воскликнул:

— Если бы мы были такие умные да хитрые!.. Нет!.. Мы просто чуткие. Ребята стали для нас родными сыновьями!

— Это верно! — согласился Крутогоров. — Чуткие! Вы почувствовали, что вами всё-таки могут заинтересоваться, и с такой поспешностью покинули свой уютный домик, что чекисты потеряли вас… Интересно, что вас насторожило?

— Никто нами не интересовался, — ответил Самсонов. — И уехали мы без спешки. Давно собирались. Тоска на острове — жили как на хуторе. Нервы не выдержали.

— Нервы у вас были в порядке, — усмехнулся Крутогоров. — Они вас потом подвели… Собственно — не вас. У вас они и сейчас в кулаке… Подвели вашу жену… Незачем было сбрасывать мальчишек с поезда…

Женщина удивлённо и оскорблённо взглянула на Крутогорова.

— Какая чепуха!

— Мы ещё вернёмся к этому факту, — пообещал Василий Васильевич и продолжал рассказ о жизни Самсоновых на новом месте.

Он говорил, точно речь шла не о сидевших перед ним людях, а о другой семье. Крутогоров рассчитывал этим приёмом сломить их сопротивление. Самсоновы как бы со стороны могли взглянуть на свои поступки. Так легче понять, что запираться бессмысленно.

— Переехать-то переехали, но с прошлым не покончили — старых знакомых принимали.

— Кого? — спросил Самсонов.

— Ну хотя бы того, кого признал Яша в утопленнике. — Крутогоров горестно вздохнул. — Не думал, что вы на убийство Яши пойдёте!

Жена Самсонова заплакала.

— Я не могу больше! Это ужасно!.. Как вам не стыдно? Вы грубый, нечуткий человек!

— Опять вы о чуткости!.. Я бы назвал это чутьём. Оно подсказало вам, что надвигается опасность. И тогда Самсонов послал свою жену на Елагин остров.

— Зачем? — спросил Самсонов.

— На острове есть тайничок, — ответил Крутогоров. — Там можно оставить записку, чтобы новые гости пока не приходили в двухэтажный флигель. Опасно! Ждите! Скоро переберёмся на новое место…

— Хорошо придумано! — похвалил Самсонов. — Но в жизни всё проще. Моя жена родилась на Елагином. Знаете, как тянет навестить родные места?

— Знаю! — согласился Крутогоров. — Воспоминания детства… Невольно расчувствуешься, добрей станешь… Едешь обратно растроганный и так, между прочим, скидываешь мальчишек с подножки вагона. На полном ходу!.. От избытка нежности!

— Не было! Не было этого! — истерически крикнула женщина.

— Вы непоследовательны, — сказал Самсонов. — То приписываете нам бог весть какую хитрость и проницательность, то обвиняете в бессмысленной и опасной жестокости.

— Я же говорил — нервы подвели, — ответил Крутогоров. — Мальчишки ничего нового не узнали. Но ей они показались самыми опасными свидетелями.

Наступило долгое молчание. Самсонов устало смотрел в окно. Его жена вытирала платком слёзы.

— Не знаю, как вас убедить, — произнёс наконец Самсонов. — Судите, если считаете себя вправе. Хотя прав много не надо, если есть сила и власть.

Этими словами заканчивался почти каждый разговор. Но не этого добивался Крутогоров. Самое главное — узнать, где был «почтовый ящик» и кто им пользовался, а это-то как раз и не удавалось.

Дом на Елагином острове прощупали до последнего шипа в рамах. Так же тщательно обследовали двухэтажный флигель у залива. Но обыск ничего не дал. Не опознали и человека в матросской одежде, выброшенного морем недалеко от дома Дороховых.

Делу придавали большое значение. Свои люди из-за границы снова и снова сообщали о непроверенных и пока не подтверждённых слухах о новом заговоре, о предстоящем восстании чуть ли не в самом Петрограде. Эти слухи усиленно распространялись и раздувались эмигрантами. Они, конечно, могли оказаться вымыслом. В те годы заграничные газеты и журналы часто печатали небылицы. Но иногда за слухами стояли и факты.

А следствие не продвигалось ни на шаг. Оба, муж и жена, упрямо отстаивали свои прежние показания. Они не путались, не сбивались — говорили одно и то же. И всё у них получалось довольно стройно, на все вопросы следовал правдоподобный ответ.