Муха с капризами (с илл.) - Грабовский Ян. Страница 18
Но старейшина оборвал разговор:
«Не лезь, когда не спрашивают!»
Бесхвостый со стыдом убрался на липу. А там уже всё ожило. Воробьи чирикали наперебой про «ручного человека». Никто ничего не знал, тем не менее спорили яростно. Маленькая воробьиха выскочила на самую верхнюю ветку, где её никто не мог достать, и закричала во весь голос:
«А я не верю! А я не верю!» — и вызывающе вертела хвостиком.
Но так как все были заняты спором, никто не обращал на неё внимания, и она могла утверждать всё, что ей было угодно.
Старейший воробей сидел на своей завалинке и прислушивался. Двор понемногу просыпался. С аппетитом зевали собаки. Закудахтали куры. Селезень Кашперек крякнул своей супруге Меланке что-то такое, отчего громко загоготала гусыня Малгося. Каркнул хриплым басом Пипуш-ворон, наш «ангел-хранитель», и немедленно Муся-галка застучала клювом по мискам и корытам.
Хлопнула дверь кухни. Ещё раз. Патриарх подождал минутку, покачал головой, подумал и шепнул про себя:
«Если за это время тут ничего не изменилось, то, видимо, скоро завтрак. Надо начинать. Бесхвостый, Бесхвостый! — чирикнул он. — Пора!»
Бесхвостый подал сигнал. Кто не слышал гомона, который поднялся на липе, не может и представить себе, на что способны воробьи! Но Бесхвостому всё было мало. Он кричал на своих, подзадоривал их:
«Эх вы, слюнтяи! Это называется крик? Разве так орут? Вы думаете, он обратит внимание на такой жалкий писк?»
Потом он созвал ватагу старых, самых отважных крикунов и перелетел с ними на окно. Забарабанили в оконные стекла, в подоконник, в карниз.
«Ты что спишь?! — кричал Бесхвостый, заглядывая в комнату через стекло. — Не видишь, что на дворе уже белый день и мы давно ждём завтрака?»
Шум услышала Катерина. Она вышла в сад. Патриарх увидел её и сразу повернулся к ней хвостом. Не любил он Катерину! Не мог ей простить, что перед самым его носом она заперла слуховое окно чердака, когда он подбирался к сушившимся там семенам.
— Ага, явился, старый жулик! — не особенно учтиво приветствовала его Катерина.
Она поглядела на липу, увидела возмущённых воробьёв и пошла ко мне:
— Наши прошлогодние нахлебники уже тут как тут! Это они в окно лупят! Ужас, сколько этой прелести расплодилось за год! На липе просто черно.
Я подошёл к окну. Бесхвостый увидел меня и как закричит:
«Наконец встал, лежебока! Хотим есть! Есть! Есть!»
И весь воробьиный хор повторил:
«Есть! Есть! Есть!»
Что было делать? Я открыл окно. Воробьи на всякий случай упорхнули на липу.
«Что? Что? Что?» — волновались молодые.
«Как — что! — прикрикнул на них Бесхвостый. — Сейчас насыплет нам корму. Пусть бы попробовал не насыпать!»
«А я не верю! Не верю! Не верю!» — голосила маленькая воробьиха с самой верхушки дерева.
Я насыпал на подоконник крошек, немного каши, набросал кусочков булки. И закрыл окно. Бесхвостый торжествующе чирикнул:
«Ну что? Не говорил я вам? Видите — он совсем ручной! Он всё сделает, только надо с ним построже! Да не толкайтесь вы! Становитесь в очередь! В очередь!» — кричал он на воробьёв, которые тучей налетели на корм.
«А я всё равно не верю! Не верю! Не ве…» — крикнула маленькая воробьиха с верхушки липы и не закончила, заметив, что я появился во дворе.
«Спасайся кто может!» — завопили молодые и мгновенно очутились на дереве. На окошке остался только Бесхвостый и ещё несколько старых воробьёв.
«Трусы! — крикнул Бесхвостый молодым. — А вы знаете, зачем пришёл человек?»
Молчание. Ни один воробей даже пискнуть не смел.
«Человек принёс пшённой каши нашему старейшине! — сказал Бесхвостый. — Внимание! Смотрите! Сейчас увидите своими глазами».
«А я не верю!» — вполголоса чирикнула упрямая маленькая воробьиха и замолчала. И как зачарованная следила за тем, что происходит.
Я подошёл к скворечнику и говорю старому воробью:
— Ну как дела, старик? Не забыл меня?
А он — ничего. Делает вид, что не слышит. Только смотрит на меня исподлобья. Протягиваю к нему ладонь, а на ладони — пшённая каша. Мне известно, что старик обожает пшённую кашу. Держу руку над головой и не шевелюсь. Воробей не спускает с меня глаз и тоже не шевелится.
Начинаю тихонько насвистывать. Была у нас такая воробьиная песенка, хорошо нам обоим знакомая ещё с прошлого года.
Воробушек наклонил головку, прислушался. Пересел на другую сторону и снова прислушался.
«Так! — чирикнул он мне. — Да! Знаю эту песенку! Ты всё тот же!»
Я старался убедить его, что он может мне доверять. Смотрел ему в глаза так же, как и год тому назад, насвистывал ту же самую мелодию и предлагал ему такую же золотистую, как и прежде, кашу.
Воробьи на липе наблюдали за нашей встречей с разинутыми от изумления клювиками.
«Свистит, как дрозд! Человек свистит, как дрозд! — шепнул один, и все подхватили: — Как дрозд! Как дрозд!»
И вдруг замолчали. Поглядывали то на меня, то на Патриарха. Старик прошёлся по прутику и отскочил. Прошёлся ещё раз и опять отскочил. Дошёл до самого конца, взмахнул крылышками и…
«Сел человеку на голову!» — шепнул с ужасом Ячменёк — вожак молодых воробьёв.
«Не хочу на это смотреть! Ой-ой! Худо мне!» — чирикнула в отчаянии молодая воробьиха и тяжело, камнем, слетела вниз, в густой куст шиповника.
А Патриарх перепорхнул с головы на мою вытянутую руку. Заглянул мне в глаза своими умными глазками:
«Каша отличная!» — весело чирикнул он и стал подбирать с моей ладони золотистые зёрнышки.
— Дядя, погладь его, — шепнула Крися, стоявшая за моей спиной.
«Ты знаешь, что я не люблю, когда меня гладят, и вообще остерегаюсь резких движений, правда?» — чирикнул мне воробей.
— Знаю, знаю, старина, — успокоил я его. — Можешь быть уверен, что я не шелохнусь… А ты, Крисенька, имей в виду: если хочешь с кем-нибудь подружиться, уважай его обычаи, иначе ты не сумеешь жить с животными в настоящей дружбе, — сказал я Крисе.
Патриарх, подбирая кашу, вкратце рассказывал мне, что произошло в воробьином мире за то время, что мы не виделись.
«Будем тут у тебя зимовать», — сказал он напоследок. И перелетел на приступку скворечника.
«Ну что? Видели?» — крикнул Бесхвостый остальным.
«Чудо! Диво!» — дружным хором отвечали воробьи.
«Совсем ручной человек, правда? — похвастался он. — Только помните — строже с ним! Никаких церемоний! Понимаете?»
«Понимаем!» — отвечали воробьи.
А маленькая самочка тихонько пискнула с куста шиповника:
«Не хочу на это смотреть! Не хочу ничего понимать! Добром это не кончится!»
Но никто её не слушал. Все воробьи, во главе с Бесхвостым, бросились на оконный карниз. В мгновение ока подобрали всё дочиста.
И тогда-то начался первый урок!
Трудно мне повторить, даже примерно, как нехорошо, нетактично со мной поступали. Ни одного доброго слова! Сплошь крик и брань!
Напрасно маленькая самочка предупреждала, что так вести себя не следует и всё это плохо кончится. Бесхвостый поколотил её, и она притихла. А сам Бесхвостый, не помня себя, кричал:
«Проучите его! Нечего с ним цацкаться! Никаких телячьих нежностей! Так его! Строже!»
Но и у меня есть самолюбие! Я не дал крикунам ни половинки зёрнышка. Только после обеда они получили что им полагалось. И уже не на карнизе, а в воробьиной столовой, то есть на фрамуге, оставшейся в замурованном окне.
И с этого памятного утра началась наша совместная жизнь.
Жаловаться я не могу. Сложилась она вполне сносно. Если и бывали у меня неприятности, то только тогда, когда я запаздывал с едой. Беда мне, если воробьиный завтрак или обед опаздывал хотя бы на минуту или даже на несколько секунд. Доставалось тогда мне на орехи! Что поделаешь! Порядок, конечно, должен быть. И приходилось мне сокрушённо бить себя в грудь и говорить: «Сам виноват, милый мой!»
Итак, как я уже сказал, отношения наши сложились в общем удовлетворительно. Хуже, однако, пошло дело у воробьёв, когда они решили «приручить» весь двор. Правда, старшие — почтенные псы Чапа и Тупи — не интересовались воробьиными делами, зато собачья мелюзга весьма не любила, когда воробьи заглядывали в её миски. Молодые собаки приручить себя не дали. Не удалось приручить и Мусю-галку. Не примирился с ними и Пипуш-ворон, наш «ангел-хранитель», птица мудрая и терпеливая, но неумолимо проводившая в жизнь свои планы. Пипуш объявил воробьям войну не на жизнь, а на смерть.