Орион и завоеватель - Бова Бен. Страница 34

– Тело мое безусловно радуется им.

– А твой ум?

Я колебался, не желая пробуждать в ней гнев. Но все-таки сказал, едва ли не против воли:

– Теперь я понимаю, как чувствует себя ученый медведь, когда его заставляют плясать.

Она вновь расхохоталась, уже искренне развеселясь:

– Ученый медведь! Именно так! Я хочу, чтобы ты был моим ученым медведем!

Я обругал себя за то, что дал ей повод для веселья.

– Ну, а теперь пора развлечься еще разок, мой медведь, – сказала она. – Потребуется ли кнут, чтобы поощрить тебя?

В кнуте я не нуждался.

Когда первые проблески солнечного света озарили небосклон за окном, царица вернулась к прерванному разговору.

– Скажешь ли ты Филиппу о том, что я собираюсь убить его?

– Скажу, если ты не помешаешь мне.

– Он и без того прекрасно знает это.

Оставив постель, я направился к умывальному тазу, что стоял на столике в другой стороне комнаты.

– Скажи ему, Орион. Пусть Филипп знает, какая судьба его ждет. Он все равно не сможет избежать ее. Ему суждено быть убитым. Так определили боги.

– Боги! – Я обернулся к еще нежившейся в постели Олимпиаде. – Богов нет, и ты это знаешь.

Она расхохоталась:

– Осторожнее, Орион. За неверие здесь казнят.

– За правду, – пробормотал я.

– Ступай, – внезапно проговорила она повелительным тоном. – Ступай к Филиппу и расскажи обо всем.

Я оставил ее покои. Слова Олимпиады и ее надменный хохот звучали в моей памяти. Она сказала, что убийство Филиппа предопределено богами. И, шагая по пустынным, едва освещенным рассветом коридорам дворца, я сжимал кулаки и клялся сделать все возможное, чтобы остановить ее.

– Ничто не предопределено, – бормотал я себе под нос. – Даже время можно растягивать и сжимать; и это по силам не только так называемым богам, но и их созданиям. Мы творим будущее своими собственными поступками.

И я поклялся защищать Филиппа всеми силами.

Началась повседневная жизнь во дворце. Днем мы, телохранители, прогуливали лошадей, учили оруженосцев, следили, чтобы не ленились рабы, которые чистили наше оружие и доспехи, покупали на рынке Пеллы одежду или безделушки. Еще мы сплетничали: обсуждали безумную страсть Птолемея к Таис и козни царицы, гадали, собирается ли Филипп идти походом на Персидское царство.

Павсаний старался, чтобы мы были заняты делом, и обходился с нами достаточно строго. К своим обязанностям начальника телохранителей он относился весьма серьезно, хотя люди и посмеивались за его спиной. Выходило, что лукавые смешки каким-то образом связаны с Атталом. Если при Павсаний упоминали Аттала или заходил разговор о свадьбе царя, привычно кислое лицо начальника делалось подобным грозовой туче.

Я старательно обходил эту тему, чтобы не задевать весьма раздражительного Павсания, и в конце концов Птолемей объяснил мне, в чем дело.

– Старая любовная драма. – Обычно улыбчивое лицо Птолемея помрачнело. – Сейчас этого, конечно, не скажешь, но в юности Павсаний был просто прекрасен – настолько, что даже стал одним из любовников царя.

– Филиппа? – заморгал я с удивлением. – Павсаний?

Птолемей мрачно кивнул:

– Но царь весьма непостоянен в своих привязанностях. И он скоро обратил внимание на другого мальчишку, который был любовником Аттала.

Я моргнул. Какие-то гаремные интриги.

– Утратив привязанность царя, Павсаний весьма обозлился. Он ужасно оскорбил мальчишку, обозвав его бабой и трусом. Вскоре тот доказал свое мужество, защитив царя в битве. Именно тогда Филипп и потерял свой глаз.

– А мальчик…

– Мальчик умер, спасая Филиппа. Аттал был в гневе, но держал чувства при себе. Он дожидался своего часа, таков обычай. Через несколько месяцев он пригласил Павсания отобедать, ужасно напоил и отдал на конюшню. Там гостя изрядно отделали, судя по тому, что я слышал. Поговаривают, что Аттал даже изнасиловал его.

– О боги!

– Подобное оскорбление могло бы повлечь за собой страшную распрю между двумя родами… и оскорбитель, и оскорбленный считали себя весьма благородными. Вмешался Филипп; желая предотвратить кровопролитие, царь насильно примирил врагов. Чтобы задобрить Павсания, царь назначил его на почетную должность начальника телохранителей, однако Аттала не стал наказывать, даже не отругал.

Павсаний без особой радости принял волю царя. Так Филипп избежал раздора между двумя знатными родами, который мог бы обойтись слишком дорого его царству. Но гнев Павсания не утих, и он по-прежнему всем сердцем ненавидел Аттала.

Каждый вечер горсточку телохранителей отряжали нести караул во время пира Филиппа, веселье неизбежно заканчивалось пьяным балаганом. И я не удивился, когда Павсаний отправил меня дежурить на следующий день после моей встречи с Олимпиадой и Александром. Потрясен я был, когда Филипп, поднявшись со своего ложа, на нетвердых ногах шагнул в сторону своей опочивальни, пальцем поманив меня за собой.

На какой-то миг я даже испугался, а потом подумал, что, пожалуй, староват для царского ложа. Хмель не настолько овладел царем, чтобы он спутал меня со служанкой или развращенным мальчишкой.

Но, следуя за Филиппом по витой каменной лестнице, я понял, что царь вовсе не пьян. Он прихрамывал и держался рукой за каменную стену, но ступал уверенно.

Двое молодых слуг ожидали нас в спальне.

– Ужинал? – ворчливо спросил меня Филипп.

– Да, господин, – отвечал я. – Еще до пира.

– Очень хорошо. – Он отпустил слуг жестом, устало опустился на постель и улыбнулся кривой улыбкой. – Я узнаю, что думают мои ближайшие сподвижники, Орион, слушая их пьяные речи.

– Понимаю.

– Ты был у царицы.

Это было утверждение, а не вопрос. Итак, дворец, словно улей, кишел шпионами как царя, так и царицы.

– Не по своей воле, – сказал я.

Царь, ворча, склонился, чтобы стянуть сандалии. Я решил помочь ему, но Филипп только отмахнулся.

– Я не настолько беспомощен, как думают люди, – пробормотал он. И посмотрел на меня. – Она умеет погружать человека в транс… с помощью своих проклятых змей.

Я молчал.

– Ведьма она, истинно ведьма. И почему я не утопил ее вместо того, чтобы на ней жениться?

– Она родила тебе превосходного сына.

– Пусть так, но теперь она отравляет его ум, восстанавливает против меня.

– Она намеревается убить тебя, – выпалил я.

Как ни странно, царь расхохотался:

– Все собирается, не надоело? В самом деле?

– Да, – отвечал я.

– Она начала мечтать об этом сразу после рождения Александра… и все выжидала подходящего момента.

– По-моему, она вот-вот перейдет к делу.

Царь долго не отвечал, лампа у постели бросала колеблющийся свет на его лицо. Потом Филипп качнул головой:

– Рано. Мальчик еще слишком молод. Его могут и не избрать царем. Сейчас по крайней мере.

– Ты уверен?

Филипп вытер бороду тыльной стороной ладони и, сгорбившись, буркнул:

– Орион, я прожил под угрозой убийства всю жизнь. Я окружил себя надежными людьми и стараюсь сохранить их верность. Я часто меняю телохранителей, чтобы она их не околдовала.

Я чуть отодвинулся от него.

– Итак, я больше не гожусь тебе?

Царь кивнул:

– Да. Увы, ты более не можешь служить телохранителем. Я собираюсь выслать тебя из дворца.

– Но я хочу защитить тебя, царь.

Филипп скептически приподнял бровь:

– Я не сомневаюсь в этом, но рано или поздно она заставит тебя пойти на предательство.

Я знал, что он прав, и не стал возражать ему.

– Но я по-прежнему ценю тебя, Орион. И приготовил для тебя важное дело.

– А именно?

– Я отсылаю персидского посла, того самого, с непроизносимым именем…

– Свертакету, – подсказал я.

– Да, того самого, которого ты выкрал у Демосфена. Он повезет мое послание к Царю Царей. А ты будешь охранять его в пути.

– Я был бы полезнее здесь, когда тебе понадобится моя помощь, – сказал я.

– Не рассчитывай на это.

Я чуть склонил голову в знак согласия.