Загадочная личность - Христолюбова Ирина Петровна. Страница 14

В дневнике у меня появилась жирная двойка. Подруга Таня смотрела на меня с осуждением.

После уроков меня встретил Капустин. В этот день он в школе не был.

— Болею, — сказал Капустин охрипшим голосом. Я с сомнением посмотрела на него. Капустин возмутился — Все болеют, а мне нельзя?

— А чего по улице ходишь?

— В аптеку иду, — гордо произнес он.

Тут вывалилась из школы толпа ребят. Впереди независимо шел Иванов, а все бежали за ним. Капустин глазам своим не поверил.

Последним из школы вышел Рыжиков. Он шел, глубоко надвинув шапку, и катил впереди себя ледышку.

— Чего это философ такой пришибленный? — удивился Капустин.

— Мне кажется, Капустин, что все не так, — сказала я.

— Что не так?

— Не знаю что, только не так.

— Вот ты узнай сначала.

— А ты знаешь, почему обещают мороз, а идет мокрый снег?

— Наука еще не дошла. Метеорологи в погоде ничего не понимают, — авторитетно сказал Капустин.

Тут подул ветер, и целый столб снега прямо на глазах вырос, закрутился, как змей, а потом опустился на землю и пополз на нас. Мы побежали.

— Кто за тобой гнался? — спросила Дуся, когда я прибежала домой.

— Буран напал неожиданно.

Я села за уроки и очень быстро все сделала. Думаю, хоть этим порадую родителей. Дуся удивилась.

— Любовь к знаниям у меня пробуждается, — сказала я.

— Неспроста у тебя эта любовь к знаниям.

Я вздохнула: Дуся всегда все понимала. Я ничего не стала ей говорить про двойку по математике, все равно родителям надо будет дневник показывать.

— Дуся, — говорю я, — после уроков у меня по расписанию прогулка на свежем воздухе.

— С каких это пор ты живешь по расписанию? — хмыкнула Дуся. Но тут же добавила: — Правильно, сходи за хлебом.

Я надела брюки и свою любимую шапку с длинными ушами и вышла на улицу. Я надеялась встретить Рыжикова. Мне казалось, что за это время что-то изменилось. Может быть. Рыжиков мечется в постели в бреду? А может быть… Что еще может быть, я не знала. Но что-то может быть.

Где можно встретить Рыжикова? Скорее всего, там, у пещеры. И я пошла туда.

Но у пещеры никого не было. Да и пещеры не было. Сугроб лежал чистый, нетронутый, как будто его только что нанесло. Наверно, ночью была метель, и пещеру задуло снегом. Я побродила по сугробу, поползала, даже полежала. Сугроб был покрыт твердой ледяной корочкой, припорошенной сухим чистым снегом. Куда все-таки делась пещера? Я залезла на кирпичную стену и прыгнула. Провалилась по пояс. Но пещеры не было.

На улице подымался буран, и морозило все сильнее. Щеки щипало, нос. А по радио сегодня передали: «Во второй половине дня ожидается повышение температуры, мокрый снег, переходящий в дождь». Как только сообщили сводку, тут и мороз ударил, которого ожидали две недели назад. Все наоборот. Ждешь мороз — мокрый снег, ждешь дождя — тут тебе мороз. Капустин неправ. Метеорологи тут ни при чем. Просто вместо снега идет дождь, и все.

А сейчас мороз вместо дождя. Я быстрее побежала в булочную, потому что уж совсем замерзла. Купила хлеба, выхожу из булочной и вижу — Федя Рыжиков идет. Не идет, а бежит. В одном свитере, в вязаной шапочке. А впереди него — дяденька, тоже в свитере, совсем без шапки, невысокий такой, в очках. Раз без шапки — значит, отец Феди.

— Рыжиков! — крикнула я.

Рыжиков остановился, и дядя остановился. Я подошла к ним и спросила:

— Ты куда?

— Никуда, с папой, — неохотно ответил Рыжиков, потирая покрасневший нос.

Сейчас Рыжиков совсем не походил на философа. А папа его не походил на чемпиона по боксу, уже совсем не походил.

— Пещеры почему-то нет, — сказала я тихо.

— Нет, — сказал Рыжиков. — И не было.

Федина шутка мне не понравилась.

— Бегом занимаешься? — спросил меня отец Рыжикова.

— Иногда, — сказала я.

— А меня Федя заставляет бегать каждый день, — сказал он, довольный. И побежал дальше.

— В субботу, в четыре часа, на этом же месте, — сказал мне Рыжиков.

— Будем бегать?

— Увидишь. — И Рыжиков скрылся за поворотом.

Я тоже побежала домой, закрыв варежкой нос и думая об отце Феди Рыжикова. Наверно, его Федя закалил, и он стал чемпионом.

Когда папа и мама пришли с работы, настроение у них было хорошее. Папе премию за что-то дали. Мне очень не хотелось портить им настроение.

Мы поужинали все вместе, разговаривая о том о сем.

— Ну, как, — спросил папа, — научилась спички ломать?

— Нет, еще не научилась, — без энтузиазма сказала я.

— У нас на работе все заразились, — засмеялся папа. — И ни у кого не получается. Я говорю: моя дочь покажет, как это делается.

— Покажу, — уныло пообещала я.

— А сейчас покажите-ка дневники, — весело сказал папа.

Сначала показала Дуся. У нее все было хорошо, ее не спрашивали. Папа остался доволен.

Потом он взял мой дневник. Некоторое время папа молчал, улыбка медленно сходила с его лица. Потом он позвал маму. Мама сразу выразила свое мнение.

— Какой позор! — воскликнула она и села на диван, расстроенная.

Я хотела ее успокоить, но папа сказал:

— Молчи! — Я замолчала. — За что тебе поставили двойку? — спросил он.

— Я все ответила правильно. Но Сергей Афанасьевич спросил, убеждена ли я, что А плюс В равняется С. Я сказала, что не убеждена.

— Почему же ты не убеждена? — удивился папа.

— А ты убежден?

Папа как-то заколебался. Зато мама очень возмутилась:

— Все убеждены, кроме тебя!

Мама зачем-то открыла мой портфель, который стоял у дивана, и увидела коробок спичек.

— Вот в чем дело! — воскликнула она и бросила коробок на стол. — Вот почему у нее двойка! Ей некогда учиться: она ломает спички! В голове у нее не то!

Я потрогала голову. Как это — не то? А что такое — ТО? Почему-то никто никому не говорит: «У тебя в голове — ТО!»

— Что молчишь? — спросила мама. — Тебе нечего сказать родителям?

— Я закаляла волю и дух.

— Другим способом надо закалять, — покашлял папа.

— Может быть, мы все вместе станем «моржами»? — сказала я.

— Кем-кем? — спросила мама.

— «Моржами». Будем все в проруби зимой купаться.

Больше со мной никто разговаривать не стал. Мама так и сказала:

— Больше не о чем говорить.

Я ушла спать. Всю ночь мне снились какие-то погони, а под утро Рыжиков приснился.

Будто плывем мы с ним в Северном Ледовитом океане. Не на теплоходе, не на лодке, а как рыбы, ныряем, бултыхаемся. Льдины кругом. Под одну льдину поднырнем, у другой вынырнем.

Вдруг подплывает какая-то странная рыбина, огромная, глаза светятся. Подплыла ко мне и укусила за руку. Я тут же вынырнула и села на льдину. Рыжиков тоже вынырнул и сел рядом со мной.

Тут снова рыбина подплыла и как укусит Рыжикова за ногу! Он тихо заплакал и лег на льдину.

Лежит Рыжиков на льдине. Льдина большая-большая, белая-белая, а Рыжиков такой маленький-маленький и плачет.

— Как мы до дома сейчас доберемся — раненые? — спросил он.

— Давай раскачаем льдину, оттолкнемся и поплывем, — сказала я.

Мы стали раскачивать льдину. Качали-качали и раскачали. Поплыла льдина. Рыжиков смотрит на часы, которые показывают север и юг. Вот уж и берег видно.

— Приедем домой, заведу собаку Боби, черную и лохматую, — сказал Федя.

— Почему Боби, а не Бобика?

— Я давно хотел Боби.

Как мы прибыли в родные края, я не знаю, потому что Дуся меня разбудила.

Когда я пришла в школу, Рыжиков уже сидел за партой, а рядом с ним Капустин. Все ребята собрались на последней парте, вокруг Иванова.

Я подошла к Рыжикову и спросила:

— Ты не завел собаку?

Рыжиков грустно покачал головой. Тут я заметила, что лицо у Феди поморожено: одна щека белая, а другая темно-бордовая.