В морозный день - Афанасьев Юрий Николаевич. Страница 12

Пастухи продолжали пить чай, макали хлеб в варку — сушёную рыбу с жиром и от удовольствия цокали языками. Они вспомнили, как Ундре принимали когда-то в октябрята. Мать обшила большую картонную звёздочку красным материалом. Ундре нацепил её на малицу, чтобы видней было. «Эта медаль не государственная, — заметили дяди, — она не железная». Ох как было обидно Ундре, взрослые, а хуже детей…

Ундре поправил повязку на шее, слез со стула и вытащил из-за зеркала Почётную грамоту. «За активное освоение газовых и нефтяных месторождений Ямала», — прочитал крупные позолоченные буквы.

— Аньки, — обратился он к матери, — а почему похвальную грамоту дали мне, а не дедушке с дядями?

— Если тебя уважили, — тепло улыбнулась мать, — и всем нам приятно. Одинаково рады. Зачем её делить?

«Так-то оно так, — подумал Ундре, — а всё же, если бы не помог тогда дедушка, кто знает, что случилось бы с Фёдором?» Он очень хорошо вспомнил свою беспомощность перед пастухами.

— Дедушка, — с мольбой обратился Ундре, — почему ты мне не веришь?

Задумался старый Валякси, продолжая разглаживать на коленях галстук.

— Однако, мало научиться разводить костёр только под своим котлом, — прервал весёлую болтовню дядей дедушка. — Фёдору совсем плохо. Ундре большой разговор ведёт, только язык с умом у него сегодня в разные стороны разъехались.

Притихли враз дяди, отодвинулись от низкого стола, подвернули под себя ноги. Запрыгало сердце от радости у Ундре: если дедушка согласен, то дядей уговаривать не придётся. Откинул Ундре полог чума.

— Смотрите, — крикнул он, — вон большой огонь!

Застёгивая на ходу широкие чёрные ремни с медными украшениями и клыками зверей, оленеводы выбежали на улицу. Пламя сполохами металось по небу, но как будто тынзяном было привязано к вышке.

— Крепко огонь Федька в руках держит.

— Газ, газ называется.

— Много, оказывается, тепла внутри земли.

— Где там прячется?

— Распорол Федька брюхо Хонану — болотному чёрту, — убеждённо заключил Валякси. — Какой сильный человек геолог!

— Федьку, однако, тундра приняла к себе, — по-своему стал объяснять дедушка. — Доктор Мишка ищет человека в тундре, кровь у которого родней геологу придётся. Всех пастухов надо послать к нему. Доктор Мишка говорит: Федьке совсем плохо, может, один час осталось жить, может, меньше. Ундре правду говорит…

И вот уже только по снежному облачку угадываются нарты, одни помчались прямо к избушке, а свою нарту Валякси направил в соседнее стадо. На хорее у него трепетал красный галстук…

Ундре один остался сторожить оленей. Зверь напуган в тундре, если учует человека, никогда не приблизится к стаду. Волк жадный, но его можно выследить. Страшней для оленей весной толстопятая росомаха. Она хитрая, целыми днями скрывается на деревьях. Прыгнет на оленя, горло порвёт и опять выжидает на дереве, а следов нет. Ундре один кружит вокруг стада, охраняет оленей. Его не пугает тундра, но тревожно на душе. Найдётся ли нужная кровь для Фёдора? Ундре бы отдал свою, да у него не берут — маленький ещё.

Позёмка улеглась. Подморозило, наст блестит, как лёд. Коротки и прозрачны апрельские ночи. Только-только вылупились первые звёзды, спокойно моргают короткими ресницами. Зазвенел колокольчик — это возвращается пастух сменить его, и Ундре, не дожидаясь, сорвался с места — теперь и оленей легко держит подмёрзший наст, в ушах поёт ветер, из глаз брызжут слёзы. Олени не бегут, а летят над тундрой…

Много собралось людей около избушки, и геологи здесь. Пастухи задрали головы и смотрят, как вертолёт дробно ввинчивается в тёмное небо. Опоздал!.. Старший дядя стоял в рубахе с оголённой рукой. Он торжественно потряс ею перед Ундре:

— Самую крупную кровь у меня нашли, — он всем, наверное, это объяснил. — Самая родная Федьке пришлась…

— Не крупную, а одногруппную, — поправил Ундре хвастливого дядю.

— Всё равно моя главной оказалась, геологу помогла…

Ундре захотел узнать, что же случилось на вышке с Фёдором, но дяди были заняты вертолётом. «Вышка, она, однако, железная, чугункой может сильно стукнуть», — отмахнулись они от племянника.

Ундре отчего-то стало обидно.

Ему стало ещё обидней, когда он узнал, что дяди, как эстафетную палочку, забросили его галстук в вертолёт, будто на соревнованиях в праздник оленеводов.

— Как же я вернусь в школу без галстука? — испугался Ундре.

— Пусть едет, — успокоил старший дядя, — опять в посёлке с ним ходить будут, кровь просить, может, Федьке ещё помочь надо…

Но тут вертолёт завис над избушкой, и все увидели летящий красный галстук с подвязанным на конце грузиком. Он упал прямо к ногам Ундре. Это был галстук с привязанным к нему листочком бумаги. Кто-то за Фёдора размашисто написал: «Спасибо тебе, пионер Дзень!»

— Фёдор знает, что я ему тоже немножко помог! — и счастливый Ундре долго махал галстуком, пока вертолёт не превратился в маленькую стрекозу.

«А МЫ ЗА СПРАВЕДЛИВОСТЬ!»

— Аркашка?! — От радости Ундре чуть не упал со стула.

От сельповского магазина по единственной улице Кушевата в овчинном полушубке важно вышагивал Аркашка. Он шёл медленно, будто знал, что за ним подглядывают завистливые глаза, и откусывал от булки корочку за корочкой. Булка больше походила не на хлеб, а на старую редкозубую пилу. Нет, никакой мороз Аркашку удержать не может, даже уши у шапки торчат вверх. В тундре ни взрослые, ни дети со злым Иськи-холодом не играют. Если дедушка собирается в дорогу, он проверит, чтобы меховые носки-чижи и кисы были сухие, чтобы в кармане и ещё где-нибудь в тайном месте припрятаны были спички, чтобы перед дорогой не бегал и не был потным.

У Аркашки шапка на голове торчком, и мороз то за одно ухо ужалит, то за другое, то враз за оба. Аркашка захлопал себя по ушам рукавицами-шубёнками, выронил булку, подхватил со снегом и, не вытерпев, побежал от злого Иськи домой.

— Ты над чем так громко смеёшься? — спрашивает мать.

— Как Аркашка из магазина идёт, — отвечает Ундре. — Смешной он какой-то, аньки. Почему он смешной?

— Потому что глупый.

— Глупые не смешные, а глупые. — Ундре подыскивает нужные слова. — Он такой, потому что всё хочет делать, как Фёдор, но сам ещё не взрослый.

— Если бы на геолога походил, тебя бы с ним в учительскую не приводили, — вздыхает мать.

— У нас же нечаянно так получается, — возражает сын. — Мы хотим перевоспитать Сем Ваня и бабку Пелагею.

Да, Аркашка в последнее время крепко взялся за своих стариков. Осенью Сем Вань хотел тёмной ночью побраконьерничать на Оби. Осетров ему захотелось и нельмы, хотя в это время такую рыбу ловить запрещается. Аркашка деду политинформацию прочитал. Сем Вань поддакивал, а сам помаленьку продолжал собираться. Раз политинформация не подействовала, Аркашка незаметно отогнул и снял с сети свинцовые грузила. Плавная сеть должна по дну идти, а без груза как она утонет? Вернулся с рыбалки Сем Вань злым, хотел за ноги стащить с кровати Аркашку, сдёрнул одеяло, а там вместо внука — подушка, завёрнутая в фуфайку, и кот, жмурясь, заботливо лизал лапу. Аркашка преспокойно спал у Ундре.

Утром Аркашка пришёл домой как ни в чём не бывало, заявил, что в сельсовет двух браконьеров привели этой ночью. Сем Вань с облегчением вздохнул — пронесло, может, и к лучшему, что не поехал. Но Аркашкино терпение кончилось.

…После того случая, когда больного Фёдора привезли в Кушеват, Аркашка даже не дал опомниться Ундре, схватил его за рукав и потащил к больнице.

— Опять ты здесь, — попыталась закрыть от Аркашки дверь няня. — Ишь исходился весь. Сказала — не пущу, и нечего здесь шататься.

Но Аркашка подставил снизу ногу, и няне не удалось накинуть тяжёлый ржавый крючок. Он был, наверное, тяжелее самой дощатой двери, от старости потрескавшейся и изогнутой.