Ивы зимой - Хорвуд Уильям. Страница 48

— Но… но… — только и смог выдавить он из себя, явно парализованный тем, что прочел.

— Но… — повторил вслед за ним другой судья, заглянув в бумаги и молча передавая их третьему.

— Но, — сказал тот, — это же запрос от имени ни больше ни меньше как самого…

Набранное крупным жирным шрифтом слово, помещенное в верхней части листа толстой тисненой бумаги, напечатанный ниже адрес, а в самом низу — должность и имя не оставляли никаких сомнений и сеяли смятение в сердцах и головах судей. Бумага, несомненно, появилась на свет в недрах канцелярии столь могущественной, влиятельной, осведомленной и уважаемой газеты, что можно было бы сказать: к правдивой информации она имеет точно такое же отношение, как Банк Англии — к фунту стерлингов.

— По-моему, этого вполне достаточно, — высказал общую мысль один из судей. — Или все же рассмотрим остальные материалы?

Вопрос оказался риторическим. Следуя процедуре, судьи зачитали вслух все три документа, немало удивив обалдевшего Тоуда тем, с каким почтением наряду с именем главного редактора самой главной газеты не только страны, но и мира они произносили явно не знакомые им до того имена мистера Барсука и мистера Прендергаста.

— Впечатляет, надо признать, — пробормотал председатель.

— Похоже, дела идут к лучшему, — ободряюще шепнул секретарь на ухо Тоуду. — Вполне возможен благополучный исход.

Тоуд напрягся, чувствуя, что вновь, в который раз за его жизнь, его будущее повисло на волоске.

Председательствующий, явно не испытывавший симпатий к подсудимому и желающий отстоять честь мундира, решил утопить сомнения в юридической казуистике.

— Проблема сводится и одновременно разрешается в одном документе — свидетельстве об опознании личности подсудимого, — забубнил он. — Разве подсудимый, находящийся сейчас в зале, не Тоуд? А если он — Тоуд, то он виновен, исходя хотя бы из самолично сделанных им признаний.

— Апчхи!

— Да, секретарь. Что еще вы хотите нам сообщить?

— Последний из представленных вам документов, может быть, и написан неразборчиво, но он утверждает то и только то, что, к сведению вашей чести, находящийся сейчас в зале подсудимый является более чем Toyдом, а именно пилотом. Причем не просто пилотом, а тем самым пилотом.

Прокашлявшись, председатель поинтересовался — будто невзначай:

— А этот свидетель, ну как его — Прендергаст, готов ли он перед судом засвидетельствовать личность обвиняемого?

— Разумеется, ваша честь. Он здесь и ждет разрешения войти.

— Ну что ж, — почти невозмутимо сказал председатель. — Процедурные формальности связывают нас по рукам и ногам. Действительно, мы не имеем права выносить приговор до тех пор, пока не будет прояснено данное обстоятельство. Но если, несмотря ни на что, подсудимый будет признан тем Toy дом, которым мы склонны его считать, я полагаю, мы будем вполне полномочны вынести решение и скрепить наш приговор подписями членов коллегии и большой судебной печатью. Секретарь, вы согласны?

— Да, ваша честь. Абсолютно согласен. Измученный и подавленный, но уже вновь уносимый куда-то вдаль каруселью надежды, Тоуд был высвобожден из железных объятий кресла и передан на попечение стражникам-конвоирам и тюремщику, которые однажды уже ввели его в этот зал, а теперь поспешно вывели за дубовую дверь.

— Очная ставка, как я и говорил, — подмигнул Тоуду тюремщик.

— А что, раньше нельзя было ее провести? — огрызнулся Тоуд.

— Все в соответствии с процедурой, старина, все в соответствии, — вздохнул тюремщик с таким видом, словно дал исчерпывающий и убедительный ответ.

Тоуда вновь повели по коридорам и вверх-вниз по лестницам. На каждом повороте, на каждой лестничной площадке путь преграждали на миг отпиравшиеся перед конвоем и арестантом тяжелые двери и стальные решетки. Наконец, шагнув за очередную дверь, Тоуд оказался в одном из внутренних двориков Замка, выделенном для прогулок заключенных.

— В одну шеренгу — становись! — раздался зычный хриплый голос.

Шеренга была составлена из одиннадцати рецидивистов, закоренелых преступников и отпетых негодяев, двенадцатым к которым был присоединен Тоуд. Оказавшись самым малорослым, приземистым и коренастым из них, Тоуд изо всех сил попытался распрямиться и вытянуться, чтобы придать себе роста и убавить размер в поперечнике. Главное, решил он, ничем не выделяться. Почему-то ему казалось, что, если он будет опознан, это станет концом всему, крахом последней надежды на спасение.

В дальнем конце двора распахнулась другая дверь, и в нее, сопровождаемый двумя полицейскими, вошел высокий худощавый мужчина в визитке. Это был не кто иной, как дворецкий, которого Тоуд не только обманул, введя в заблуждение относительно своей персоны, но и склонял к взятке! Чуть было разгоревшийся в душе Тоуда светоч надежды безвозвратно погас.

— Пожалейте меня! — в отчаянии закричал он.

— Арестованные, молчать!

— Только не меня, не показывайте на меня, проявите милосердие, — умолял Тоуд в порыве жалости к самому себе, смешанном с волной страха.

Падая на колени и моляще поднимая руки к небу, он простонал:

— Я не хотел! Я же не нарочно!

— Сэр, — обратился к дворецкому один из полицейских, — есть ли среди этих джентльменов кто-нибудь, кто был бы вам знаком? Говорить ничего не следует. Если вы кого-то узнаете, просто укажите на него рукой. Во времени мы вас не ограничиваем.

Медленно-медленно дворецкий поднял руку, медленно-медленно выставил вперед указательный палец и столь же медленно, но зато без колебаний ткнул им в сторону Тоуда.

Взвыв, Тоуд потерял сознание и рухнул в подставленные руки каторжника, оказавшегося его соседом по шеренге.

Очнулся он уже в знакомом ему неудобном деревянном кресле. Однако на этот раз руки его не были пристегнуты к подлокотникам; не стягивали их и наручники, как не висели на ногах и тяжелые кандалы. Более того, кто-то потрудился подложить пару подушек — за него и под него, чтобы сидеть в кресле было удобнее.

«Это, наверное, для того, чтобы помочь мне выдержать худшее и не сойти с ума на месте», — решил про себя Тоуд.

— Подсудимый, — обратился к нему председатель судебной коллегии, — в анналах истории юстиции не много найдется дел, казавшихся в начале их рассмотрения столь очевидными и предопределенными, как ваше. С чего мы начинаем, когда нарушенными оказываются столько законов, когда налицо столько явно преступных деяний, когда потрясены сами устои нашего общества? Во-первых, мы…

Тоуд впал в прострацию и перестал вслушиваться в слова судьи. Он понял, что пропал. Жизнь стремительно заканчивалась, времени оставалось всего ничего. Еще немного, и тюремный палач…

— …но, с другой стороны, и мы не должны сбрасывать со счетов эту сторону, следует принять во внимание факт (неоспоримо подтвержденный столь достойным доверия свидетелем, каковым является дворецкий лорда) проявления смелости, хладнокровия, летного мастерства и — что там говорить — героизма, продемонстрированного данным конкретным Тоудом Жабой в течение полета, от исхода которого зависели жизни горожан, тысяч наших сограждан.

В голове Тоуда что-то щелкнуло, и он стал прислушиваться.

— Один, вооруженный лишь гением разума и собственным мужеством, оказавшись перед страшным выбором — подвергнуть опасности жизни других или рисковать своей, он, наш герой, принял вызов судьбы и стал бороться за живучесть омертвевшего летательного аппарата. И он справился, я бы даже сказал — триумфально победил там, где любой другой неминуемо потерпел бы поражение. Он позволил себе покинуть обреченный самолет, но — когда он это сделал? Только тогда, уважаемые коллеги, когда стало ясно, что угроза городу миновала, что никакого вреда падающая машина никому не нанесет. И вот он…

Тоуд слушал словно зачарованный.

— …он, поступивший как герой, предпочел не распространяться об этом и никак не акцентировать внимание на своей персоне. Скромный, как никто, он тайно, вновь рискуя собой, покинул место своего временного пристанища — во избежание хвалебных славословий в свой адрес. Затем ему снова пришлось рисковать жизнью — уже в третий, в четвертый, в пятый раз! Стремление избежать ненужной суеты, отсутствие тщеславия и желания быть в центре внимания послужили причиной целой череды храбрых побегов и стремительных исчезновений, подобные которым нам нечасто приходится видеть. И затем, когда наш храбрый герой был доставлен сюда, стал ли он изменять себе, своим твердым убеждениям? Нет, он ни на йоту не отступил от принципов скромности, столь естественных для него. Даже под угрозой неправедного суда, даже рискуя потерять навеки свободу, если не саму жизнь… в общем, он так и не признался нам в том, кто он такой на самом деле, упорствуя в весьма правдоподобном спектакле, представляя себя закоренелым преступником и неисправимым правонарушителем.