Макамы - ал-Хамадани Бади аз-Заман. Страница 17

— Я вас избавлю от этой воды и от страшной беды. Я отведу от селения грозящее наводнение. Только вы мне подчиняйтесь, а сами делать ничего не пытайтесь.

Они спросили:

— Что прикажешь?

Он сказал:

— Корову рыжую в жертву реке принесите, девушку невинную ко мне приведите и два раката [69]молитвы со мной сотворите. Тогда Бог вас от потока избавит и в пустыню его направит. Если вода не поменяет направления, кровь моя станет для вас дозволенной.

Они сказали:

— Так мы и сделаем, — и в жертву корову принесли и девушку в жены ему привели.

Тогда он встал, чтобы сотворить два раката, и сказал:

— Люди, за собою следите: чтобы никто из вас не споткнулся, когда нужно вставать, не упал, когда нужно на коленях стоять, не поскользнулся, когда нужно поклониться, не ошибся, когда нужно садиться. Ведь если мы допустим оплошность, наши просьбы останутся безответными, а старания — тщетными. Будьте же во время этих молитв осмотрительны: они весьма продолжительны.

Он встал и, как пальмовый ствол, распрямился, а они так старались, что каждый от боли в ребрах скривился. Затем он в земном поклоне склонился, и все подумали, что он задремал, но головы никто не поднял, пока он «Аллах велик!» не сказал. Лишь приступив ко второму поклону земному, он подал мне знак — и мы ринулись вниз по склону, молящихся позади оставляя и об участи их не гадая.

Абу-л-Фатх произнес:

МАДИРСКАЯ МАКАМА

(двадцать вторая)

Р ассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:

Я был в Басре, и со мною — Абу-л-Фатх Александриец, повелитель красноречия: прикажет ему — и оно подчинится, скомандует — и оно покорится. Мы пришли в гости к одному из купцов, и нам была подана мадира, оседлых жителей прославляющая [70], о здоровье едоков ее возвещающая, на блюде она слегка подрагивает, законность власти Муавии доказывает [71]. Эти блюда слепят любой самый острый взгляд и красотою к себе манят. Когда заняла мадира место свое на столах и в наших сердцах, вдруг стал Абу-л-Фатх ее и хозяина нашего проклинать, того, кто приготовил ее, ругать, и тех, кто ест ее, укорять. Мы подумали: это шутки его обычные, трюки привычные. Но Абу-л-Фатх не шутил: от стола отвернулся, вскочил, даже о дружеской беседе забыл.

Мы доели мадиру, но за ней потянулись наши сердца, и отправились вслед глаза, и рты наши были полны сладкой слюны, языки облизывали губы и зубы, желудки желанием горели, и души за нею летели. От мадиры уже отлученные, разлукой с ней удрученные, по окончании пира спросили мы Абу-л-Фатха: что ему сделала мадира? Он ответил:

— Без преувеличения, история такая же длинная, как мое огорчение. И если бы я стал ее пересказывать, вам было бы время терять обидно, а мне за то перед вами стыдно.

Но мы закричали:

— Рассказывай, нам любопытно!

И Абу-л-Фатх начал свой рассказ:

Когда я был в Багдаде, позвал меня один купец на мадиру, приставал он ко мне, как кредитор, суровый сверх меры, как собака к «людям пещеры» [72] ,— и я наконец согласился. И пока мы шли к его дому, он все время жену свою восхвалял и кровь свою отдать за нее обещал. Он описывал, как в домашней работе она искусна, как стряпает вкусно, и говорил:

— О господин мой, если б ты видел, как она в переднике по дому летает, везде поспевает — в печку горшки сажает, ртом огонь раздувает, рукою приправы размельчает! Если бы ты увидел ее прекрасное лицо, жаром разгоряченное, дымом слегка закопченное, — ты бы увидел зрелище ослепляющее. Я люблю ее, потому что она любит меня. Счастье для мужа помощница-жена, когда она ласкова и верна, весела и ровна, пригожа, нравом на мужа похожа — ведь она дочь моего дяди. Ее природа — моя природа, ее порода — моя порода, ее родня — моя родня, ее семья — семья для меня. Характером, правда, она терпеливей, да и лицом красивей.

Всю дорогу без умолку он о жене болтал, пока наконец не пришли мы в его квартал. Тогда он сказал:

— Господин мой, ты видишь этот квартал? Это самый почетный из кварталов Багдада, лучшие люди спорят, кому из них тут поселиться, и каждый великий сюда стремится. Живут здесь купцы, а так уж ведется, что человек по соседям своим познается. Мой дом — середина в ожерелье квартала, словно чья-то рука здесь круг описала. Как бы ты оценил, господин мой, стоимость каждого дома, расположенного здесь? Может быть, угадаешь, если точно не знаешь?

Я ответил:

— Много!

Он усмехнулся:

— Слава Богу, где тебе угадать! Сказать «Много!» — все равно что ничего не сказать. Хвала тому, кто обо всем знает и в тайные помыслы проникает!

Мы подошли к дверям его дома, и он сказал:

— Это мой дом. Сколько, ты думаешь, я за это окно заплатил? Я потратился на него сверх запасов своих и сил. Богом клянусь, скажи: ты когда-нибудь видел такое — красиво отделанное, резное? Посмотри на тонкость его отделки, полюбуйся на линии его закругленные, словно циркулем проведенные! Взгляни на искусство плотника, который изготовил эту дверь, сколько досок он для нее взял? Скажешь: «А откуда мне знать?» Смотри, она сделана из одного куска — это дерево садж [73], не тронутое червем и не испорченное влагой. Когда эту дверь открываешь, она скрипит, постучишь по ней — она звенит. А кто ее изготовил, господин мой? Изготовил ее Абу Исхак ибн Мухаммед ал-Басари, а это, господин мой, человек спокойный, пристойный, мастер достойный, руки его ловки, в работе легки. Если двери захочешь заказать, искуснее никого не сыскать.

А видишь это дверное кольцо [74]? Я его на рынке старинных вещей у мастера Имрана купил, три динара муиззовских [75]заплатил. А сколько в нем, господин мой, меди — в нем, если хочешь знать, шесть ратлей [76], и оно поворачивается пружиной, с Богом ее вращение! Ты по нему постучи и на него посмотри! Клянусь жизнью, ты не будешь покупать колец ни у кого другого, ведь он продает только ценные вещи!

Затем он постучал в дверь, мы вошли в сени, и он воскликнул:

— О жилище мое! Пусть Бог твою жизнь продлит и стены твои укрепит! Как основа твоя прочна! Как опора твоя сильна! Посмотри, ради Бога, как покои в нем убраны и ухожены, где входы и выходы расположены. Спроси меня: как ты его заполучил, сколько хитростей ты употребил, чтобы закрепить его за собой?

Был у меня сосед в нашем квартале по имени Абу Сулейман. От денег ломились у него сундуки, от золота лопались мешки. Умер он, да помилует его Бог, и оставил наследника, который весь его капитал на пирушки веселые промотал, в карты и нарды проиграл. Я подумал, что скоро с ним случится беда — придавит его нужда, и дом он продаст кому ни попало, денег выручит мало или даст дому совсем пропасть. И если я сам купить его не успею, то очень об этом пожалею. Тогда я взял одежду, которая на рынке не шла, принес ему и сговорился, что он купит ее в рассрочку. А тому, у кого дела не вяжутся, любая рассрочка подарком кажется.

Я попросил у него бумагу на сумму, равную цене того, что я ему дал, он составил бумагу и подписался. Я не стал требовать от него уплаты долга до тех пор, пока подол его положения изрядно не пообтрепался. Вот тогда я пришел к нему за деньгами, а он уговорил меня подождать, и я снова дал ему отсрочку. Он еще для продажи кое-что у меня попросил, я согласился, но объяснил, что мне получить от него ручательство надо — дом его в качестве заклада. Потом я постепенно стал склонять его к продаже дома, и в конце концов достался мне этот дом во владение — помогло мне везение, купеческое умение — да, нередко бывает нам выгодно чужое стремление. Не стала преградой мне никакая помеха, и, действуя правильно, я, слава Богу, добился успеха. А чтобы ты понял, как я привык поступать, достаточно рассказать, что несколько ночей назад, когда я и все, кто были в доме, уже легли спать, вдруг к нам постучали, и я спросил: «Что это за непрошеный ночной гость?» Вошла женщина, и в руках у нее — ожерелье из нежных, как облако, жемчужин, а подобный товар купцу хорошему нужен, и я по дешевке ожерелье купил, считай что даром его получил! Сделка вышла хорошая, ненакладная, и мне от нее прибыль была изрядная с помощью Божьей и по Его велению.