Погребённые заживо - Биллингем Марк. Страница 54

В полицейском участке с наступлением темноты было не так захватывающе, как тогда в школе.

Удивительно, но чем больше становилось свободного пространства, тем сильнее одолевало чувство клаустрофобии, пока там, на улице, еще только готовились преступления, расследовать которые, как ты отлично знал, тебе придется завтра. Разумеется, каких-то преступлений больше совершается днем. Мошенничества совершаются при свете дня, и контрабанда наркотиков, и многие виды краж. Но ночью пышным цветом расцветало насилие, когда жестоко страдали и умирали люди.

Ночью в полицейском участке казалось, что грядет что-то неотвратимое.

Что касалось текущих дел, расследования по ним прекратились до самого утра. Адвокат Адриана Фаррелла настоял на том, чтобы его подзащитного проводили назад в камеру и дали восемь часов поспать. Спустя час то же потребовал для Фристоуна и Дэнни Донован, и поскольку единственный «ключ» к разгадке похищения Люка Маллена пошел спать — ловить уже было нечего. Теперь до утра оставалось лишь одно: пить побольше кофе, потом сидеть без дела, чувствуя себя подавленным и в то же время перебравшим кофеина.

Вид Рассела Бригстока, когда он вошел в кабинет, свидетельствовал о том, что пара чашечек кофе ему не повредит.

— Вы можете отправляться по домам, — сказал он.

— Отличное предложение, — ответил Торн. — Я не против.

Портер встала.

— Вы уверены? — но она уже потянулась за своей сумочкой.

— Вы мне понадобитесь в семь… отдохнувшими. Поэтому я не желаю видеть, как кто-то пропускает на ночь стаканчик в «Дубе».

Торн натянул свою куртку.

— Видеть? Ты что, планируешь подойти туда попозже?

— Я планирую, в конце концов, поехать домой, — Бригсток опустился на стул, на котором только что сидела Портер. — Хотя какой в этом толк?

— Когда вы последний раз виделись со своими детьми? — поинтересовалась Портер.

Бригсток в притворном изумлении посмотрел на нее:

— А у меня есть дети?

В коридоре Торн кивнул офицеру за экраном, тот застенчиво кивнул в ответ и вернулся к своему кроссворду в «Сан».

— Ты как поедешь домой? — спросил он у Портер.

— Должна успеть на последнюю электричку из Колиндейла, — ответила она. — Тогда буду дома через час. В противном случае — на такси.

Торну пришло в голову, что он до сих пор не знает, где живет Портер.

— А куда ты едешь?

— В центр, в Пимлико.

— Я подвезу тебя до метро.

— Спасибо.

Торн дождался, когда они окажутся на улице, за автоматическими дверями.

— Знаешь, у меня есть диван. Милости прошу…

— Ладно.

Они направились к машине. Торн не хотел оборачиваться, к тому же в тени, между уличных фонарей, было невозможно увидеть, как отреагировала на его предложение Портер.

— Понимаешь, я просто подумал, что тебе домой добираться целый час, а я живу тут, в Кентиш-таун. Поэтому мое предложение — хорошая мысль. Как я уже сказал, это всего лишь идея, но ты могла бы поспать лишний часок.

Хотя Торн не мог четко видеть лица Портер, но безошибочно расслышал в ее голосе озорство.

— Лишний часок в кровати — звучит заманчиво.

— Отлично.

— Ладно…

— Как я сказал, я живу в двадцати минутах. И если ты хочешь знать мое мнение, тебе еще повезет, если ты попадешь в Пимлико за час. Поэтому я предлагаю, по крайней мере, лишний час сна.

— Не твоя вина, что это звучит очень забавно, — сказала она.

Глава семнадцатая

Решать сложные задачки было прерогативой Мэгги. Именно она бросала все дела, когда дома возникали непредвиденные ситуации с домашним заданием. Когда Люк и Джульетта были поменьше, ее мужа частенько не бывало дома, но даже после его отставки эта обязанность осталась на ней. И совсем не потому, что ему не доставало ума. В большинстве случаев он был намного сообразительнее ее, но помимо математики — к которой Тони всегда проявлял способности — ответственность за нахождение правильного ответа всегда ложилась на Мэгги. Она знала всех монархов династии Тюдор, могла составить перечень обозначений и атомных номеров большинства химических элементов и пару раз рисовала с обозначениями извилистые долины рек.

Помимо прочего, она отвечала и на другие, более мудреные, вопросы: «Откуда берутся дети?», «Что происходит с человеком, когда он умирает?», «Почему мальчики не похожи на девочек?»

Но никогда еще Мэгги Маллен не приходилось отвечать на такой сложный вопрос: «Мам, с Люком все будет в порядке?»

Она не могла понять, что больше ее гнетет: незнание ответа или неспособность сделать то, что, по ее разумению, сделали бы большинство матерей в подобной ситуации — солгали бы, чтобы защитить дочь.

— Не знаю, ласточка.

И дело было не в том, что Мэгги никогда не обманывала. Обманывала, когда была в этом необходимость. Но она знала, что Джульетта обидится, если с ней попытаются обойтись, как с ребенком. Предпримут неловкие попытки скрыть от нее неприятную правду о том, что происходит. Однако как тяжело иногда бывает выбрать правильную линию поведения! Джульетте было четырнадцать, а казалось, что двадцать один; точно так же она вела себя, когда ей было девять, а казалось, что все четырнадцать. Она всегда давала Мэгги советы, как одеваться, что есть, кто из ее друзей не стоит выеденного яйца — поэтому сейчас глупо было относиться к ней как к ребенку, а не как ко взрослой.

Когда сложилась такая ужасная ситуация…

К тому же было что-то в глазах Джульетты, в ее пухлой, влажной нижней губке, что вызвало у Мэгги воспоминания о кукле, которую ее дочь раньше не выпускала с рук. Вызвало желание схватить Джульетту и обнять так, как она того заслуживала. Что-то подсказало Мэгги, насколько сильно Джульетта нуждается в такой поддержке.

— Мам, а где папа?

— Он отлучился, ласточка. Я не знаю, когда он вернется.

Или, может, сама Мэгги нуждалась в поддержке, нуждалась в утешении, вот только самой ей негде было его искать. Она ненавидела себя за внезапную злую мысль: за то, что осуждала его. Она знала — это непозволительно, и дело лишь в том, что ей не хватает участия. Что ж, ее можно понять и простить.

Каждый раз, бросив на него беглый взгляд, каждый раз, заметив его в дверном проеме, она видела, насколько он подавлен. Насколько высох. Будто он всю свою любовь, всю до капельки, направлял туда, где находился Люк. Разве за это его можно было винить?

И кем бы он ни был, что бы, если присмотреться повнимательнее, о нем плохого ни думали… Господи Боже Всевышний, с ней он едва перемолвился словечком.

— Мам, если Люк мертв…

— Джульетта!

— Пожалуйста, мам, послушай. Я постоянно думаю об этом. Если он мертв, мы всего лишь потеряем незначительную его часть. От Люка так много осталось в этом доме! Неужели ты не чувствуешь?

— Дорогая, он жив…

— Со мной все в порядке, честно. Не думай, что я слишком набожна или еще что — ты же знаешь, это на меня не похоже, — но я на самом деле в это верю. И это на самом деле помогает. Разумеется, будет грустно, нам всегда будет его не хватать, но разные вещи будут напоминать нам, что он здесь. Например, когда мы будем есть ту еду, которую он любил или наоборот — терпеть не мог. Или когда услышим музыку и тому подобное. Нас всегда будут окружать важные детали. Это никуда не денется, я обещаю.

С тех пор как пропал Люк, Мэгги научилась беззвучно плакать. Ей лишь нужно было отвернуться, отойти к окну и взять газету. И хотя слезы катились по щекам, мучительные всхлипы и вздохи она сдерживала у себя внутри, они оставались крепко зажатыми в груди.

Она так поступала, потому что остальным необязательно было это видеть. Потому что это бы все равно не помогало.

Сейчас она тайно рыдала, чтобы быть сильной ради дочери, которая старалась быть сильной ради нее. Она слушала Джульетту, а слезы, которые дочь не могла видеть, бежали по подбородку и стекали за воротник ее ночной рубашки. Мэгги лежала на диване, длинные ноги ее дочери вытянулись поперек ее ног, она смотрела телевизор и думала о запахе сына, о том, как вьются его волосы на затылке. О дырке, которая образовалась внутри нее, — красная и саднящая, как пулевое отверстие.