КГБ в Японии. Шпион, который любил Токио - Преображенский Константин Георгиевич. Страница 49

— А как же Петр? — парировал Алексей. — Ведь он тоже вроде из ваших, а целый день сидит в ТАСС!..

Я был обескуражен замечанием Алексея, но препираться с ним не счел для себя возможным.

«Черт побери, — в сердцах подумал я, — от этих военных вообще можно ожидать чего угодно. Скорее всего, Петру дано задание просто паразитировать на ТАСС, а заодно из информации Киодо Цусин, Рейтер и многих других агентств выуживать все более или менее ценное для армии и отправлять в Москву с грифом «Совершенно секретно», как будто бы это самая настоящая разведывательная информация и добыл ее ГРУ!»

— У Петра и спрашивайте! — ответил я и направился к дверям. «Совершенно очевидно, — решил я, — что Алексей задумал какую-то акцию против КГБ, объектом которой предстоит стать мне».

Однако пожаловаться на это в КГБ я не имел права. Там очень не любят разбираться в конфликтах между руководителями советских учреждений и разведчиками, работающими в них. В случае каких-либо коллизий между ними КГБ, как это ни странно, всегда принимает сторону местного начальства и без колебаний жертвует своим сотрудником, а взамен ему присылает другого, из числа терпеливо ожидающих сытого заграничного житья. Этот принцип глубочайшего равнодушия к своим кадрам и заведомо карательного подхода к ним заложен в самой природе коммунизма. Давно замечено, что коммунисты гораздо более непримиримы к своим оступившимся товарищам, нежели к врагам. Так было всегда, так продолжается и сейчас: коммунистическая партия никогда не защищает своих членов, попавших в беду, и старается непременно потопить их. Исключение, впрочем, составляют представители высшего, номенклатурного слоя партии, которые никому и ничему не подсудны. Впрочем, это также оформлено соответствующим партийным решением и потому ни у кого не вызывает протеста.

Итак, надвигался какой-то скандал, суть которого мне была неясна. Он был направлен против КГБ и меня. Но посоветоваться по этому поводу во всей огромной резидентуре КГБ мне было не с кем…

В смятенных чувствах я поднялся в свою квартиру. Как же чудесно начиналось сегодняшнее утро! Впрочем, теплый аромат кофе, смешанный со знакомыми домашними запахами, несколько успокоил меня. Я налил себе кофе и со вздохом облегчения опустился в кресло.

Мой пятилетний сын уже проснулся и теперь с увлечением развинчивал игрушечного робота «Гогур-5».

— Ты сегодня ночью снова пойдешь на работу? — вдруг спросил он не оборачиваясь.

Я в замешательстве посмотрел в чашку, не зная, что и ответить. Ведь своим наивным вопросом малыш выдал меня с головой! Если предположить, что в моей квартире стоит техника подслушивания, — а, скорее всего, так и есть, — то для японской контрразведки сам по себе вопрос звучит яснее любого ответа: ведь никакие нормальные служащие советских представительств не работают по вечерам! Им хватает для дел рабочего дня, который заканчивается в шесть часов вечера, после чего все расходятся по домам. А у разведчиков в этот час только и начинается настоящая работа! Они разлетаются по ресторанам на встречу с агентами или склоняют неискушенных людей к агентурному сотрудничеству. И поэтому сам факт позднего, за полночь, возвращения советского гражданина домой в глазах всех иностранных контрразведок служит одним из признаков его принадлежности к разведке КГБ или ГРУ…

…Но ведь сегодня вечером я тоже буду занят! Что же ответить малышу?

— Видишь ли, — промямлил я, — на работу я, конечно, не пойду, но дома меня все равно не будет, потому что в посольстве состоится собрание.

Ребенок равнодушно кивнул, с треском манипулируя игрушкой: какое ему дело до наших собраний! Тем более, что и ответ мой предназначался не столько ему, сколько японской контрразведке: да, сегодня вечером в посольстве действительно состоится партийное собрание, но в преддверии его и как бы под его прикрытием пройдет еще одно собрание, в резидентуре. Оно-то и является для меня самым главным…

Дети и разведка! Эта тема заслуживает особого разговора, хотя бы потому, что никто никогда не затрагивал ее.

КГБ держит под неослабным вниманием всю семью разведчика, в том числе и детей. Для них тоже предусмотрена роль в шпионском промысле родителя: посильно служить его прикрытием. Если дети знают, что отец — шпион, они не должны никому об этом рассказывать. Если не знают, то и не должны знать как можно дольше.

Поэтому все сотрудники разведки стараются держать свою профессию от детей в тайне, хотя это не всегда удается. Мальчишки начинают кое-что подозревать лет в двенадцать, когда в них просыпается мужской охотничий инстинкт, дочери же не догадываются ни о чем никогда: должно быть, их трезвый женский не может допустить, чтобы взрослые мужчины занимались игрой, которой, без сомнения, является шпионаж.

Если сыновья начинают догадываться об истинной профессии отца, то он в свою очередь радуется уму и проницательности своих чад. Если вы увидите где-нибудь в резидентуре двух чекистов, беседующих расплывшись в улыбке, будьте уверены: они говорят именно об этом!

— А мой-то сын уже догадался, — сообщает один. — Прихожу вчера домой, а он мне заявляет: куда это ты ходишь по вечерам, когда все другие отцы сидят дома и смотрят телевизор? Может быть, ты шпион? Я, конечно, предупредил его, чтобы он никому не говорил об этом…

— А моя отличница-дочь, как ей тринадцать исполнилось, все с матерью шушукается, — вздыхает другой. — На уме одни платья, наряды, пироги вот печь научилась, а до того, что отец такой опасной работой занимается, ей и дела нет. Никаких вопросов не задает!..

Практика показывает, что мальчишки не могут хранить переполняющую их страшную тайну и делятся ею с близкими друзьями. Те в свою очередь — с родителями, и так она постепенно достигает ушей японской контрразведки. Именно этот вопрос больше всего и беспокоит КГБ.

«Ну и что? — спросите вы. — Разве может контрразведывательная служба предпринимать какие-либо действия, основываясь на словах ребенка? Они же не имеют никакой юридической силы!..»

Да, это так. Даже если сын разведчика изготовит плакат «Мой папа служит в КГБ» и пройдет с ним по Гиндзе, ни один полицейский не придаст этому факту какого-либо значения, ибо юридически такой плакат как бы не существует.

А вот советский милиционер придал бы, особенно во времена Сталина. Он сказал бы так:

— Значит, твой отец шпион? Напиши об этом! — и вручил бы ребенку карандаш и бумагу…

Поощрение детей к слежке за родителями на предмет их политической благонадежности восходит к истокам советской власти. Особенно широко оно бытовало при Сталине, пропагандировалось детской литературой. Тех ребят, кто, подслушав крамольные беседы родителей, доносил на них в органы безопасности, называли «пионерами-героями».

Сейчас, наверное, невозможно определить, сколько сотен тысяч родителей посадили в тюрьму несмышленые дети, обманутые изощренной коммунистической пропагандой за тридцать сталинских лет. Никакой скидки на возраст тогдашний закон не делал, и донос, продиктованный порой лишь бурным мальчишеским воображением, распаленным игрой в охотников и индейцев, воспринимался как стопроцентный взрослый. Известно немало случаев, когда дети-подростки подводили своих родителей не только под тюремное заключение, но и под расстрел, оставаясь сиротами. Это считалось высшим проявлением советского патриотизма. Очень часто таких детей брали на воспитание органы безопасности, готовя из них шпионов, в преданности которых сомневаться не приходилось. Говорят, одним из таких был известный герой войны Николай Кузнецов, совершавший террористические акты в тылу немецко-фашистских войск.

В этих условиях коммунистическое правительство пошло еще дальше, полностью упразднив какую-либо разницу в степени уголовной ответственности детей и взрослых. С середины тридцатых на детей двенадцати лет начала распространяться смертная казнь. Ее статистика до сих пор держится в тайне. В этот период на основе нового закона были расстреляны несовершеннолетние дети и внуки политических противников Сталина, а также немало простых людей.