КГБ в Японии. Шпион, который любил Токио - Преображенский Константин Георгиевич. Страница 47

Вот и Петр через минуту с победным видом подошел к сидевшему за столом Алексею и положил перед ним фотографию.

— Эта фотография раскрывает цинизм буржуазного общества! — пояснил он.

На фотографии был изображен пожилой японец, рассматривающий витрину небольшого ресторана, каких в Токио десятки тысяч.

Полочки витрин уставлены пластиковыми, совершенно неотличимыми от настоящих изображениями блюд, которые в любое время можно отведать в этом ресторане. На нежных кубиках куриного шашлыка застыли капли рубинового сока, а розовые куски сырой рыбы, обложенные темно-зелеными водорослями, казалось, источали океанскую свежесть. Облачко же пены, застывшее над золотой кружкой пива, поражало воображение всякого гурмана.

Надо ли говорить о том, что ни витрин, ни таких прекрасных муляжей блюд у нас не было и в помине, а если бы они вдруг появились, то немедленно стали бы предметом ажиотажного спроса! Сама по себе эта фотография служила достаточным доказательством и экономического, и гуманитарного превосходства капитализма над коммунизмом.

В многослойной заметке Петра, присовокупленной к фотографии, говорилось, что японские рестораны предлагают своим клиентам чересчур разнообразный выбор блюд, чтобы таким образом заставить их раскошелиться. (В этом пассаже проявилось глубинное для марксизма пренебрежение к деньгам. Не случайно Маркс отмечал, что при коммунизме деньги будут иметь такое же отношение к действительной стоимости вещей, как театральные билеты. К сожалению, его пророчество сбылось в социалистических странах, загнав их в экономический тупик.)

— Однако, — делал вывод Петр, — простые жители городов после тщательного изучения меню неизменно выбирают свой обычный обед.

— Ну и каков же обычный обед японца? — иронически осведомился Алексей.

— То есть как? — удивился Петр. — У каждого свой…

— Но ведь именно такой вопрос, Петя, зададут наши читатели, ознакомившись с твоей заметкой. Ведь мы изо всех сил внушали им, что этот обед состоит из горстки риса. Увы, эти времена давно прошли. Даже бифштексы и омары доступны теперь всем, а не только богатым людям. Возьмем, к примеру, хотя бы бэнто [2], в него входит пять-шесть видов жареного мяса, столько же рыбы, квашеных и свежих овощей и фруктов… Это же идеальная пища для человека двадцатого века! В ней присутствуют все микроэлементы! Однако советскому человеку такой широкий набор блюд по-прежнему недоступен, и ты прекрасно знаешь почему!.. Ну а если мы, Петр, — продолжал Алексей, — удовлетворим интерес читателей по поводу типового японского обеда, то он задаст следующий вопрос, ответить на который мы не сможем: «Почему же мой обед не таков?» Да у нас во многих районах страны мясо нельзя купить просто так, для этого требуется еще специальный талон, выданный властями и символизирующий право на покупку мяса! Подумай, как это унизительно! Особенно если учесть, что в государственных магазинах СССР мясо продают только мороженое, которое здесь, в Японии, вообще идет за бесценок!..

При этих словах Петр встревоженно указал глазами на потолок, где, по всеобщему убеждению, находились подслушивающие аппараты, установленные японской контрразведкой.

— Да разве они не знают об этом? — досадливо воскликнул Алексей — Они, японцы, между прочим, не дураки… Так что продовольственная тематика твоего текста исключается. А фотографию можно отсылать в Москву, она по-своему интересна. Только подпись придумай нейтральную, типа «Курьезы японской улицы»…

— Типа: «Рис в Японии доступен не каждому», — сострил кто-то из молодых.

— Все смеетесь, молодежь, а не понимаете, что этим смехом помогаете врагу! — укоризненно произнес Петр. — Я вообще удивляюсь, как вас направили работать за границу. Тем более, — добавил он торжествующим тоном, — что рис действительно вздорожат!..

И он достал из ящика стола отпечатанный на машинке листок бумаги, положил перед Алексеем и прихлопнул ладонью.

— Ну, Петь, ты просто мастер лаконичной информации! — двусмысленно воскликнул Алексей и стал читать вслух: — «На сто пятьдесят иен больше будут платить ныне японские трудящиеся за стандартный мешок риса, стоящий ныне…» Постой, да зачем ты первоначальную цену-то приводишь? Ведь выходит, что рис вздорожал всего на три процента?! По нашим меркам это вообще не заслуживает внимания, у нас такого вздорожания никто бы и не заметил: у нас в стране уж если повышают цепы, то сразу вдвое, а кофе, например, стал дороже в четыре раза…

— Так неурожай же был в Бразилии! — раздраженно пояснил Петр.

— Но тут, в Японии, он почему-то не сказался, хотя кофе закупают в Бразилии. Конечно, не отреагировать на повышение цен на рис мы не можем, иначе нас в Москве, в ЦК КПСС, не поймут. Подумают, что мы скрываем от советского народа недовольство японских трудящихся невыносимыми условиями жизни при капитализме… — По широкому, типично русскому, крестьянскому лицу Алексея скользнула едва заметная усмешка. — Но делать это нужно с умом! Ты про какой мешок пишешь, пятикилограммовый, который ты в ближайшей рисовой лавке видел? Молодец, глубоко изучаешь буржуазный быт! Но ведь там на задней полке и десятикилограммовые мешки лежали, тоже стандартные. Они-то ведь вздорожали на триста иен! А где три, там и пятьсот: все равно для наших людей это абстрактная величина, однако цифра пятьсот звучит солидно, словно оклад в полтысячи рублей. Поэтому в твоем шедевре мы запишем так: «Почти на пятьсот иен больше придется платить японским трудящимся за обычный мешок риса».

Почеркав карандашом по Петровой статье, Алексей протянул ее не Петру, а мне, сидевшему рядом:

— На, отнеси телетайпистке!..

В крошечной комнатке, примыкавшей к бюро телетайпистов-японцев, сидела, томясь в ожидании работы и от скуки перелистывая московский журнал, наша советская телетайпистка, жена одного из корреспондентов. Почти все наши жены работали в ТАСС телетайпистками Их скромное по японским меркам жалованье служило нам существенной валютной прибавкой к семейному бюджету.

В журнале, который перелистывала своими тонкими пальцами телетайпистка, была напечатана статья одного из нас. Ее она и читала. Когда я вошел, она с осуждающим видом вздохнула и произнесла:

— Почему же вы все врете! Пишете все о том же, что и двадцать лет назад: рост оборонных расходов, инфляция, преступность… Разве в Японии нет ничего другого? И кроме того, оказывается, все эти социальные язвы есть и у нас!.. Вы бы лучше написали о том, как люди здесь внимательны и вежливы друг к другу, как болеют они за общее дело, наконец, о том, какой здесь прогресс науки!..

— Милочка, а разве вам неизвестно, что мы находимся на особом учете в отделе пропаганды ЦК КПСС? Эторазве случайность? Ведь о торжестве японской техники и вообще всей социальной жизни мог бы написать любой честный человек! Наша же задача гораздо труднее: умолчать обо всем этом и убедить нашего читателя в том, что идеальная общественная система на Земле — коммунизм. В этом и состоит социальный заказ, который нам дала коммунистическая партия!..

Говоря все это, я, разумеется, рисковал. Но ведь при нашем разговоре не было свидетеля. Кроме того, я знал, что муж этой телетайпистки находится в немилости у КГБ за профанацию агентурной работы, о чем ни он, ни тем более она осведомлены не были. Короче говоря, даже если бы этот разговор стал известен в резидентуре, моей собеседнице не очень-то и поверили бы, что дало бы мне шанс для отходного маневра. Ни уж очень хотелось мне высказать то, о чем я на самом деле думаю!

— Да ну, какой еще социальный заказ, никогда не поверю в это! — усомнилась моя собеседница. — Просто все вы — неумные, недобросовестные люди, к тому же нечестные: на словах восхищаетесь теми сторонами японской жизни, которые потом поносите на бумаге!..

Обреченно вздохнув, она принялась набирать заметку Петра на длинной бумажной ленте, выбивая на ней специальным прибором сочетания круглых отверстий, а я вернулся в редакционную комнату.